отдаются сплеча и  сгоряча:  один  приказ опровергает другой,  запутывает,
затуманивает дело.  Именно  в  такой  стадии беспланного метания находился
теперь  неприятель.   Но   уже   были  первые  признаки  его  начинающейся
организации. Надо было ловить момент.
     Ковалев отдает команду идти в атаку.  Сам с винтовкою в руке остается
на  левом фланге.  На  правом идет Щеткин.  У  него так же  широко открыты
глаза, как и там, на барже, во время песни. Только теперь в них горят огни
жестокого,  беспощадного хищника.  Весь  лоб,  до  переносицы,  перерезала
глубокая складка.  У Щеткина тяжелая поступь -  он словно и не идет,  а по
заказу трамбует землю. Около него идти спокойно - родится какая-то твердая
уверенность, что с ним не пропадешь, что Щеткина невозможно свалить с ног.
Он отдает команду коротко, четко, сердито...
     Неприятель  сгрудился  возле  садов.   Было  видно,  что  он  еще  не
выстроился как  следует,  что не  нашлась еще могучая,  организующая рука,
которая смогла бы толпу превратить в стройные упругие цепи.
     Скорее,  скорее...  К этой толпе отовсюду -  из сараев,  из халуп, из
садов и огородов, по улицам и закоулками сбегались солдаты. Толпа растет у
нас на глазах.  Она уже развертывается, принимает форму. Еще минута - и мы
встретим стену стальных штыков, море огня - меткого, уничтожающего...
     - Ура! - проносится по нашим рядам.
     Винтовки наперевес,  бойцы  мчатся на  толпу...  Там  замешательство.
Многие кинулись бежать кто куда. Иные все еще продолжали стрелять... Почти
все побросали винтовки и стояли,  ждали с поднятыми вверх руками.  Звенели
кругом пули,  то здесь,  то там вырывая жертвы.  Одним из первых,  прямо в
лоб, был убит Леонтий Щеткин.
     Вдруг  от   плетня  отделилось  человек  пятьдесят  и   кинулось  нам
навстречу...  Это заставило отпрянуть назад передовую нашу цепь. На минуту
произошло замешательство, но Ковалев уже отдал новую громкую команду:
     - Вперед, ребята, вперед, ура!..
     И  рванулись  как  бешеные  красноармейцы...  Опрокинули  бегущих  им
навстречу белых  солдат,  смяли  их  под  себя,  -  дальше ничего не  было
видно...
     Когда эта полсотня кинулась от плетня -  те,  что побросали винтовки,
остались недвижимы и  за  ними не  побежали;  они стояли и  ждали пощады с
высоко вздернутыми кверху руками.  Красные бойцы окружили пленников.  Живо
отогнали их  на  другое  место,  стояли,  не  трогали...  Брошенное оружие
собрали,  сложили  в  груду,  а  через  несколько минут  пригнали подводы,
погрузили и  увезли к  берегу.  Всюду,  куда ни глянь,  валялись раненые -
стонали,  хрипели,  иные кричали от боли... Оказалось, что эти пятьдесят -
шестьдесят белых  солдат  были  частью офицерами,  частью -  алексеевцами.
Пощады им не было ни одному.
     Остальных пленных погнали к баржам.
     Чобот,  пробравшийся со своим эскадроном за станицу, проехал до самых
камышей,  спешил  всадников и  ждал.  От  него  человек десять разведчиков
протянулось,  залегло цепью ближе к станице, и один другому передавал, как
идут там дела, что видно, что слышно.
     Пока бежали отдельные белые солдаты,  Чобот не  подымал своих ребят и
не  тратил  зарядов,   не  обнаруживал  своего  местонахождения.   Правда,
отдельные беглецы сами  запарывались сюда же  к  камышам;  их  без  криков
задерживали,  оставляли у себя...  Но лишь только Ковалевская атака решила
дело -  остатки гарнизона кинулись вон из  станицы и  прямо на  дорогу,  к
реке,  надеясь переплыть ее на лодках и  спрятаться на том берегу.  В  эту
минуту эскадрон вскочил на  коней и  кинулся из-за  камышей на  бегущих...
Произошло что-то  невероятное.  Белые  совершенно не  ожидали  нападения с
этого  края.  Они  шарахнулись  в  сторону,  рассыпались  по  берегу  и  в
большинстве побежали на то место,  где прежде стояли лодки. Лодок не было.
Чоботовы ребята увели их на другое место.  Бежать было некуда.  А всадники
метались всюду  среди беглецов и  безжалостно их  сокрушали,  не  встречая
почти  никакого сопротивления.  Многие  бросились в  воду,  надеясь вплавь
добраться до того берега,  но мало кому удалось доплыть: наш пулемет шарил
по  воде  и  нащупывал  беглецов  -   большинство  ушло  ко  дну  Протоки.
Возбужденный Чобот носился по берегу,  он сам не рубил и  не преследовал -
только  указывал бойцам,  куда  скрывался,  куда  бежал  кучками  ошалелый
неприятель.  Чобот все видел и  разом замечал во все стороны,  как метался
враг и где он искал спасения.
     Словно дикий степной наездник -  скакал из конца в конец с обнаженной
шашкой  Танчук.  Он  уже  давно  потерял шапку,  и  черные кудрявые волосы
разметались по ветру.
     Он  не  знал и  не слышал никакой команды,  сам выбирал себе жертву и
бросался на нее,  как коршун, мял и рубил без пощады. И когда уже все было
сделано -  шальная пуля своего же стрелка перебила Танчуку левую руку.  Он
не крикнул,  не застонал -  только выругался крепче крепкого и  соскочил с
верного Юся. Сеча кончилась...
     Сколько побито здесь было народу, сколько сгибло его на дне Протоки -
останется навсегда неизвестным.  Только отдельные беглецы успели добраться
до камышей и  спрятаться в них -  большинство же погибло во время бегства.
Были случаи, когда белогвардейские офицеры переодевались в женское платье,
пытаясь таким  образом скрыться в  камыши,  но  кавалеристы не  пропускали
никого,  задерживали маскированных и  "оставляли" их  здесь же  на  месте.
Через два часа станица была в руках красного десанта.
     В  начале боя с  церковной площади поднялся неприятельский аэроплан и
полетел в  направлении на  Ново-Николаевскую*,  где были расположены белые
части.  И  во  время боя и  после него из  станичных садов и  огородов,  с
чердаков крыш,  из-за  копен сена  и  из  высокой травы то  и  дело летели
шальные пули; так недружелюбно встречала станица красных гостей.
     _______________
          * Верст 25 - 30 на восток.

     В  этом  утреннем бою  захвачено было  около тысячи пленных,  человек
сорок  офицеров,  бронированный грузовой автомобиль,  пулеметы,  винтовки,
снаряды,  обозы с  медикаментами,  печати,  канцелярии,  личные офицерские
документы и т. д.
     В это время пароходы и баржи подошли к самой станице.  Были погружены
пленные и  трофеи;  тут же  толпились с  носилками раненых красноармейцев,
пострадавших большей частью в штыковой атаке.
     Дальше  было  совершенно ясно,  что  неприятель,  получив известие от
летчика  о  катастрофе в  тылу,  постарается или  сняться совершенно,  или
послать в  станицу сильную часть,  которая могла бы  управиться с  красным
десантом.
     Неприятель  выбрал  первое:   снял   с   позиции  свои  части  и   от
Ново-Николаевской   (а    затем    и    других    пунктов)   тронулся   на
Ново-Нижестеблиевскую,  опасаясь  быть  окончательно отрезанным  от  моря.
Здесь у  него была единственная дорога на  Ачуев,  и  он  торопился по ней
пройти,  пока красный десант не  закрепился здесь по-настоящему и  еще  не
пополнен новыми, может быть плывущими сзади, частями.
     Фронт  неприятельский  в   это  время  находился  по   линии  станиц:
Чертолоза,   Старо-Джирелеевская,   Ново-Николаевская,  Пискуново,  Башты,
Степной и Чурово.
     Уже дрогнула неприятельская позиция,  снялась она и быстро покатилась
к  морю.  Неприятель попятился назад,  а  тем  временем главные наши силы,
стоявшие  против  неприятельских  позиций,   стали  подгонять  и  колотить
оступающего к  морю врага.  В  станице,  занятой красным десантом,  бой не
возобновлялся до тех пор, пока из Ново-Николаевской не подошли новые белые
части.


     Первыми  из   них  пришли:   Сводный  Кубанский  кавалерийский  полк,
Полтавский  пехотный  и  Запорожский  полки,  неизвестная  часть  генерала
Науменко и  части  кавалерийского корпуса генерала Бабиева,  среди которых
был  и  волчий  дивизион Шкуро.  Красному десанту было  чрезвычайно трудно
сдержать напор таких крупных сил;  его задачей было теперь во что бы то ни
стало  продержаться до  подхода главных своих  сил,  все  время  тревожить
неприятеля,  расстраивать его движение,  беспокоить его частичными боевыми
столкновениями и держать в напряжении. В полдень, под напором превосходных
сил,  нам пришлось очистить две крайние улицы,  идущие с востока на запад:
по этим улицам пошли главные силы неприятеля. Снова завязался бой.
     Неприятель ввел в  работу два бронированных автомобиля.  Но положение
его было в  общем весьма сложное;  напирая на красный десант,  он в  то же
время не  мог сосредоточить на  нем свое исключительное внимание и  дать в
станице основательный бой;  этого не  мог он сделать потому,  что по пятам
гнали и  наседали на  него главные наши силы,  снявшиеся вслед за  ним  со
своих позиций.  Уже слышалась в  отдалении,  со стороны Ново-Николаевской,
артиллерийская стрельба:  это  били батареи красной бригады,  торопившейся
объединить свои  действия  с  действиями красного десанта.  Около  четырех
часов у  станицы скопилось много вражеских сил.  Видимо,  там  решено было
покончить с  красным десантом и сбросить его в Протоку.  Неприятель открыл
ураганный артиллерийский огонь и цепями пошел в наступление.  Это активное
и стремительное движение заставило нас попятиться к реке.
     Вот красные бойцы оставили поляну,  отошли за речку, а неприятель все
идет и идет.
     Было ясно,  что при дальнейшем отступлении десант может погубить себя
целиком.
     Командир артиллерии товарищ Кульберг уже  целых три часа не  слезал с
дуба.  Он примостился там, подобно филину, на верхний сучок, приник потным
лбом к  сырому холодному стволу и  все смотрел в бинокль,  как падают наши
снаряды.  Батарея стояла тут же,  в  нескольких шагах,  и  Кульберг с дуба
корректировал стрельбу, отдавая команду:
     - Трубка сто,  прицел девяносто пять...  Трубка сто, прицел девяносто
семь!..
     И  когда  чудовище ухало,  а  снаряд с  визгом и  стоном вырывался из
жерла, Кульберг покрякивал и рукой дергался в ту сторону, куда он скрылся.
     - Отлично, отлично, - кричал он сверху, - в самую глотку засмолило...
А ну,  еще такого же...  Да живее,  ребята,  живее... Ишь побежали! - И он
взглядом,  через бинокль,  впился в окраину поляны, где взметнулись столбы
пыли, а от них шарахнулись в разные стороны и побежали люди.
     - Еще   стаканчик,   -   продолжал  он   покрикивать  сверху,   когда
артиллеристы спешно  заряжали орудие;  один  подавал  снаряд,  другой  его
загонял в  дуло,  третий давал удар.  Так  в  лихорадочной пальбе Кульберг
забывал о  времени,  об усталости,  забывал обо всем...  И  теперь,  когда
неприятель шел в  наступление и  подходил ближе и ближе к тому месту,  где
стояла наша  батарея,  Кульберг и  не  подумал тронуться,  не  шелохнулся,
словно прирос к дубовому сучку.
     Все резче,  все порывистей его приказания, все чаще меняет он прицел,
громче  отдает  команду...   А   возле   орудий  -   запыхавшиеся  усталые
артиллеристы; еще живее, чаще падают снаряды, бьют по идущему врагу...
     На лугу, у выхода к Протоке, там, где сходятся две дороги, неподалеку
от камышей были выстроены пулеметы,  и пулеметчикам была дана задача - или
погибнуть, или удержать наступающие цепи врага.
     Пулеметные кони повернуты мордами к  реке.  На  тачанках,  за щитами,
согнулись пулеметчики.  Мы  сзади  их  верхами удерживаем оступающие цепи.
Вижу Коцюбенко -  он  словно припаян к  пулемету,  уцепился за него обеими
руками, шарит, проверяет дрожащими пальцами, все ли в порядке.
     Неприятель на виду, он так же неудержимо продолжает двигаться вперед.
     Ну,  молодцы-пулеметчики,  теперь на  вас  вся надежда:  переживете -
удержимся,  а  не сумеете остановить врага -  первые сгибнете под вражьими
штыками!
     Как уже близко неприятельские цепи! Вот они прорвутся на луговину...
     В это время,  в незабвенные трагические минуты, когда десант держался
на волоске, пулеметчики открыли невероятный, уничтожающий огонь.
     Минута... две...
     Еще  движутся по  инерции вражьи цепи,  но  уже  дрогнули они,  потом
остановились,  залегли...  И  лишь только подымались -  их встречал тот же
невероятный огонь...
     Это были переломные минуты -  не минуты,  а  мгновения.  Красные цепи
остановились,  подбодрились и сами пошли в наступление. Неожиданный оборот
дела сбил неприятеля с  толку,  и  белые цепи начали отступать.  Положение
было восстановлено.
     В  это  время  над  местом,  где  находились  неприятельские  войска,
показались барашки  разрывающейся шрапнели.  Нельзя  описать той  радости,
которая охватила бойцов и командиров,  увидевших эти белые барашки от огня
своей красной бригады:  это свои шли на подмогу,  они уже совсем недалеко,
они не дадут погибнуть нашему десанту...
     Ободренные  и   радостные,   красноармейцы  снова   начали  тревожить
проходящие неприятельские войска.
     Так продолжалось до самой ночи, до темноты. Пытались было связаться с
подходившей красной  бригадой,  но  попытки  оказались  неудачными;  между
десантом и подходившими красными частями были густые неприятельские массы.
Плавни и лиманы не позволяли соединиться обходным путем.
     Неприятель на ночь решил задержаться в станице, дабы дать возможность
дальше к морю отойти своим бесконечным обозам.
     Красный десант решил произвести ночную атаку.


     За  церковью,  неподалеку от станичной площади,  в  густом саду Чобот
спрятал в  засаду свой эскадрон.  Ему опять предстояло лихое дело в  новой
обстановке, в глухую полночь. Бойцы расположились в траве, лежали молча.
     Кони были привязаны посредине сада к стволам черемушника и яблонь. На
крайних деревьях,  у  изгородей -  всюду попрятались в ветвях наблюдатели.
Чобот ходил по саду из конца в конец, молча посматривал на лежащих бойцов,
на коней; проверял сидевших на сучьях дозорных.
     Над ручейками и дальше по аллее залегли наши батальоны.  Все были уже
оповещены о  готовящейся ночной атаке.  Мы  с  Ковтюхом лежали под  стогом
сена, позвали к себе командиров, устроили маленькое совещание. В это время
с  парохода притащили большой чугун  с  похлебкой,  -  поднялись,  уселись
кружком,  как голодные волки,  накинулись на еду:  с самого утра во рту не
было "маковой росинки".  Бойцы,  стоявшие возле стога, подвигались ближе и
ближе: похлебка брала свое и притягивала, словно магнит. Только вот беда -
ложек нет:  двух паршивеньких обглоданных на  всех не  хватало.  Но и  тут
умудрились:  кто  ножом,  кто деревянной,  только что остроганной лопаткой
заплескивал из котла прямо в рот.  Скоро весь котелок опорожнили начистую.
Закурили. Повеселели. Приободрились.
     Ровно  в   полночь  решено  было  произвести  атаку,   а   эскадрону,
спрятанному в  саду,  поручалось в  нужную  минуту  выскочить из  засады и
довершить налетом панику в неприятельских рядах.
     Отрядили  храбрецов,  поручили  им  проползти в  глубь  станицы  и  в
двенадцать часов  поджечь  пяток  халуп,  а  для  большего  эффекта,  лишь
займется пожар - кидать бомбы.
     С  первыми же огнями должны разом ударить все орудия,  заработать все
пулеметы, а стрелки, дав по нескольку залпов, должны громко кричать "ура",
но в бой не вступать, пока не выяснится состояние противника.
     Наступили мертвые минуты ожидания.  Кругом тишина - и у нас тишина, и
у  неприятеля.  В  такую  темную  ночь  трудно было  ожидать атаку.  Люди,
казалось, ходили на цыпочках.
     Разговаривали шепотом. Все ждали.
     Вот  задрожали первые  огни,  взвились из  станицы  красные вестники,
разом занялось несколько халуп...
     В то же время до слуха красных бойцов донеслись глухие разрывы -  это
наши  поджигатели метали  бомбы.  Что  получилось  через  мгновение  -  не
запечатлеть  словами.   Ухнули   разом   батареи,   пулеметы   заговорили,
заторопились, залпы срывались один за другим.
     Какое-то ледяное безумное "ура" вонзилось в черную ночь и сверлило ее
безжалостно.  "Ура...  ура..."  -  катилась  на  станицу  страшная угроза.
Неприятель не выдержал,  побросал насиженные места и кинулся бежать. В эту
минуту из засады вылетел спрятанный там кавалерийский эскадрон и  довершил
картину.  При  зареве горящих халуп  эти  скачущие всадники с  обнаженными
шашками, эти очумелые, заметавшиеся люди казались привидениями. Неприятель
сопротивлялся беспорядочно,  неорганизованно; открывал пальбу, но не видал
своего врага,  пытался задержаться,  но не знал, где свои силы, как и куда
их  собрать.  Недолго  продолжалась уличная  схватка.  Станица снова  была
полностью очищена. Неприятель за окраиной распылился по плавням и камышам;
только наутро собрался с  оставшимися силами,  но к  станице больше уже не
подступал, а направился к морю.
     Еще ночью,  тотчас после боя,  в станицу вошли наши заставы,  но весь
десант вошел туда лишь на  заре.  Снова была пальба из  огородов и  садов,
снова недружелюбно встречали станичники красных пришельцев...
     Когда рассвело,  стали собирать и  отправлять на  баржи новые трофеи:
бронированный  автомобиль,   легковые   генеральские   машины,   пулеметы,
траншейные орудия, снаряды, винтовки, патроны...
     К  этому  времени  со  стороны Николаевской вошла  в  станицу красная
бригада,  - ей и была передана задача дальнейшего преследования убегающего
противника. Десант свою задачу окончил.
     Весело,  с  песнями  грузились красноармейцы на  баржи,  чтобы  плыть
обратно.
     Каждый понимал,  какое сделано большое и нужное дело.  Каждый все еще
жил остатками глубоко драматических переживаний...
     Суда отчалили от  берега...  Громкие песни разбудили тишину лиманов и
камышей.  Мимо этих вот мест,  только вчера,  на  заре,  в  глубоком сивом
тумане, в гробовом молчании, плыли суда с красными бойцами... Еще никто не
знал тогда,  как обернется рискованная операция,  никто не знал,  что ждет
его на берегу...
     Теперь,   плывя  обратно,   бойцы  не  досчитывались  в  своих  рядах
нескольких десятков лучших товарищей.
     На  верхней палубе "Благодетеля",  на  койке,  лежит с  раздробленной
рукой бледнолицый Танчук и тихо-тихо стонет. В просторной братской могиле,
у самых камышей, покоится вечным сном железный командир Леонтий Щеткин.
     Когда вспоминали павших товарищей,  умолкали все, словно тяжелая дума
убивала живое слово.  А потом,  когда миновало и молчание,  -  снова смех,
пение,  снова веселая радость, будто и не было ничего в эти минувшие дни и
ночи.

Москва, 14 ноября 1921 г.

__________________________________________________________________________

          Фурманов Д. А.
          Ф95. Рассказы;  Повести;  Заметки о литературе  /  Сост.  М.  Л.
     Катаева.  -  М.:  Моск.  рабочий,  1984.  -  416  с.  -  (Однотомники
     классической литературы).
          ИБ ј 2740
          В книгу входят  повести  "Чапаев",  "Красный  десант",  а  также
     рассказы "На подступах Октября", "Маруся Рябинина" и др.
          Тираж 200 000. Цена 2 р. 60 к.
     Составитель М. Л. Катаева
     Заведующая редакцией Л. Сурова
     Редактор С. Митрохина
     Художник Р. Данциг
     Художественный редактор Э. Розен
     Технические редакторы Н. Привезенцева, Г. Бессонова
     Корректоры З. Комарова, И. Фридлянд, Г. Трибунская, И. Попкова
__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 02.08.2002
     О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/



                        Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ

                                  ФРУНЗЕ

                                 Рассказ

     ________________________________________________________________

                               ОГЛАВЛЕНИЕ:

                           ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
                           ВЕСТЬ ОБ ЕГО СМЕРТИ
                           КАК СОБИРАЛСЯ ОТРЯД