визиции, будет идти очень черный дым,
потому что огонь доберется и до  компромиссов...  но, наверное,  ты права...
даже если я спасу лишь два стихотворения... это  лучше, чем ничего...  опять
каяться...
     что потом про меня скажут...
     - Не думай об  этом...  возможно ничего  не  скажут,  потому  что очень
самонадеянно ждать реакции людей, а тем более истории... это еще и заслужить
придется... сколько остается в безвестности, даже стоящее...
     Результат  всего  произошедшего  был  настолько  неожиданным,  что  все
растерялись.  Через неделю после пятничного просмотра,  в понедельник Автору
позвонила  Надежда  Петровна и  заискивающим  голосом просила вы­слушать  ее
внимательно,  не  сердится за несдержанность  и неадекватную ре­акцию (так и
сказала) и  выполнить  одну  просьбу  -- позвонить  по  телефону  Секретарю,
который  был на просмотре,  он  очень  просил... Автор  обрадо­вался  только
одному -- что Татьяны  не было дома, если бы она поняла, с кем он го­ворит и
соглашается на это предложение -- он бы ее потерял -- это точно. Времени- то
раздумывать не осталось: в три часа надо быть в рай­коме...
     Он  посмотрел  на  часы  и  стал  одеваться.  Белая  рубашка,  галстук,
костюм... нет, из зеркала смотрел  чиновник...  джинсы, ковбойка, свитер под
горло... -- теперь растрепаный несолидный  студент или  закомплексованный м.
н. с... вельветовые брюки, джинсовая рубашка и куртка серого  тона... но это
не имело никакого значения...
     они пили  чай в райкомовском буфете, и разговор шел такой доверительный
со стороны  старшего  и  спокойный,  что было  бы  невежливым  бросаться  на
несуществующую амбразуру... он расска­зывал, как  ушел на  фронт  со второго
курса филфака...
     четыре года... артил­лерийская школа и на передовую... три ранения... в
партию вступил в сорок третьем... вернулся...  куда? Да  как у всех...  тоже
стихами  баловался...  а  ска­зали  надо  хозяйство  поднимать...  да, как у
всех... и в сельском хозяйстве по­работал, и в промышленности... "Что ж  они
так  буксуют? "  -- хотелось подна­чить Автору, но он промолчал... -- теперь
вот на  идеологию бросили после  ВПШ...  так что он  не  со  стороны,  не на
готовеньком... --  и  действительно  так выходило... --  и ему Пастернак  не
чужд...  но не в этом дело... -- Автор сидел  весь втиснутый в один  вопрос:
"Зачем позвал? " Спектакль  уже  подправили.  Пьесу сократили  -- ну, просто
длинна  была, а с  ней и часть стихов...  полю­бовно...  Пал Силыч ожил... с
Наденькой помирился... Автору на все любовно отвечал: "А пошел ты! "  "Зачем
позвали? " Но вопрос  задавать не пришлось. Секретарь сам очень мягко и, как
само собой разумеещееся, сказал: "Вы ум­ный и талантливый человек, горячился
Автор  -- это понятно:  родное детище и молодость... но мне сказали,  что Вы
все вместе нашли общий язык и сами между собой и с историей... я не об этом.
Как  Вы  смотрите на то,  что мы  к вам  будем обращаться иногда  посмотреть
спектакль,  оценить,  высказать свое  мнение, чтобы  это  было мнение  не со
стороны,  чтобы это специалист,  так сказать,  говорил с  коллегами на одном
общем языке...
     что вы не со­стоите... во-первых, не это  главное, а убеждения, а они у
вас  очень  подходя­щие,  соответствующие -- главное:  неравнодушие, боль за
дело, а при этом вполне можно вступить в ряды... "
     Он шел по улице, прокручивая все до мельчайших интонаций  -- все дело в
них, в нюансах, и все же не мог никак понять, что произошло? Ку­пили? Зачем?
За какую цену? Он ничего не обещал.  А  его и не просили -- вроде  поставили
перед фактом...
     это  как  же?  Значит,  он  приходит к  Иванову на  просмотр, как  этот
приходил к нему, и должен сказать ему те же слова, что  выслушал сам, кипя и
еле сдерживаясь...
     или, следуя мудрому деду, со­ветовать, какие книги поставить на полку?!
Где тут граница,  и  можно  ли ее не переходить... и как долго удастся  идти
вдоль нее...
     так ведь  недолго  и  за­вербоваться...  или уже? Влип?.. и  никого  не
спросишь...
     Если, действительно, на небе  есть Большая  Книга на  огромном столе  у
Бобе Лее...
     или на стеллаже много,  много томов этой книги и можно  раскрыть нужную
на нужной странице  и прочитать, что  там напи­сано...  может  быть,  можно,
может быть...  узнать,  что  с  тобой будет  завтра...  а,  может  быть,  на
странице,   посвященной   именно  тебе,  нарисована  вся  твоя   жизнь,  как
географическая карта, и когда ты тоненькой указочкой коснешься какого-нибудь
места, сразу расширится эта точка,  и  на  всю страницу распо­ложится, что с
тобой будет... можешь узнать. Но изменить все равно ничего  не  сможешь... и
это знание  будет  потом  угнетать  тебя тем  больше, чем дальше  отстоит от
момента, когда ты его открыл... "многая  мудрости поро­ждает много печали...
" так  зачем это?.. а еще страшнее, если ты заглянешь в эту книгу и увидишь,
коснувшись прошлого  дня,  как не  совпало  в  твоей  жизни  по  собственной
глупости или  чужому злому умыслу  то, что должно  было быть, и  что было на
самом деле и осталось в  твоей  памяти горечью, бо­лью  и тяготой сожаления,
что произошло, или же, наоборот, не про­изошло...
     Эх,  мама, мама...  может,  лучше  было бы не  говорить  тебе  об  этой
единственно  Великой  книге, книге Судьбы, в  которую  ты  так  верила...  с
детства... от своего деда передав ее мне... "многая мудрости порождает много
печали"...
     Теперь было все  равно. Он испугался. Наверное  по-настоящему -- первый
раз в жизни. Если  случилось  то,  что случилось  -- это дорога в ни­куда...
этот страх  убьет его... зачем он не послушал Татьяну!? Только ни­чего ей не
говорить... да  как  это сделать... эта рыжая  -- настоящая ведьма  и читает
мысли по лицу, по глазам, по интонациям голоса... по тому, как спишь, и  как
не  спишь...  по  всем  ясным  только  ей  одной  приметам...  она будто  не
оторвалась, как все они,  от природы  за столько  веков,  засыпанных грехами
человечества, а  наоборот, существовала  в нереальном времени и брала только
то, что ей было надо, а не подсовывал день срывающимся голо­сом...
     Нельзя ей говорить... и Пал  Силычу тоже... да он и обещал  мол­чать...
связал себя  словом... как это просто войти в  круговую поруку... в круговую
поруку страха... нет...
     если страха, кончилось то, ради чего он предполагал жить...
     - Таня, я хочу уехать с театром...
     - Куда?
     - На гастроли... по стране...
     - Зачем? -- Удивилась Татьяна
     - Они же все -- таки везут мою  пьесу...  предложили мне с ними...  все
оплачивают... дорогу, гостиницу, суточные...
     - Да? И все остальное?
     - Не понял? -- Соврал он
     -  Ты все пркрасно понял. -- Возразила  Татьяна. -- И  он тоже едет? --
Автор хотел  соврать,  что  не  знает, но  сообразил,  насколько это глупо и
сказал:
     -  Конечно,  он  же Главный режиссер...  мы  с ним  новую  пьесу  будем
обговаривать...
     - А я?
     - Что ты?
     -  Завтра  утром скажешь мне,  ладно...  - она подошла к нему близко...
совсем близко... на  такое  расстояние,  когда все аргументы исчезают, слова
бессмысленны  и  действует  только   природа,  руководя  инстинктами...  она
тряхнула  рыжей  копной,  волосы полоснули его по  лицу, обволокли  запахом,
единственным, таким неотвратимым в своей притягательности, таким просторным,
что  он сразу  же утонул в нем, потерялся и забыл,  зачем хотел врать,  куда
стремился  убежать, и последнее, что еще  вполне осознанно  успел  подумать:
"Зачем? Убегать от того, к чему так рвался?!.. "
     Наутро он объявил,  что  никуда не  едет... бог с  ними с гастролями...
садится дописывать рассказ, и кончен об этом  разговор... но Татьяну  не так
просто  было  отстранить.  Она стала  возражать,  что неплохо  было  бы  ему
проветриться...
     - Нет. Если ехать -- вместе...
     - Ты  же  понимаешь, что  это невозможно --  у  меня же заказ... театр,
между прочим, тоже готовит премьеру... он хоть и кукольный, а страсти там не
шуточные...  я  не могу их подвести, и не могу  с собой тащить мастерскую...
это у тебя -- пишущая машинка и все...
     - Нет. Я  не поеду... я без всего этого... - он обвел рукой  комнату, -
подохну там за месяц...
     -  Я тоже без тебя буду скучать...  очень... - тихо добавила  она, - но
если захочешь... всего час лета, - ты же на халяву едешь... вот и  потратишь
зарплату... мы копить все равно не умеем... - она опять подошла близко... он
положил ей руки на плечи и сказал голосом третьеклассника обещающего маме...
- я обязательно прилечу...

Гастроли


     Примерно  через  месяц  Слава  пришел  в  себя и  стал  подумывать,  не
сорваться ли ему пораньше домой... но  тут  выплывало некое худое, изогнутое
существо и  безмолвно  спрашивало: "Простите,  куда?  "  Ответа  у  Славы не
находилось,  во  всяком  случае  --  убедительного.  К  хорошему,  очевидно,
привыкают быстро, и он привык... к таким ночам, от которых потом сладко было
целый день...  не хотелось  ни вставать,  ни  работать -- только снова ждать
ночи... "Может, потому и  называется "медовый месяц"!  " Он впервые  в жизни
привыкал к "нормальной человеческой жизни", поэтому слово "дом" сместилось в
пространстве...  Наташа ничего специально  не  делала для этого, и это  было
настолько интуитивно точно, что не могло быть никак опровергнуто. Если бы он
почувствовал хоть каплю натянутости, стремления специально увлечь, удержать,
убедить... он  бы уехал...  но он впервые ощущал  себя  в  той  среде,  где,
вероятно, должен был существовать, как  изначально для  него  было уготовано
природой....   Был  огромный  перерыв  до   их   встречи  -  его  и  условий
существования... а теперь  перерыв кончился. "Природа взяла свое". Он всегда
считал  себя  самым  обыкновенным  человеком,  поэтому легче  воспринимал  и
потери, и  неудобства,  и  необходимости. Никогда не  мыслил к себе  особого
благоволения судьбы, и все удары ее и выверты воспринимал сразу же, с первой
секунды, совершенно  однообразно: "Как быть? "  Впрочем, как  все  вокруг...
может быть, чуть большая решительность отличала  его...  он не  любил пустой
болтовни...
     Наташа чувствовала, что он успокоился... по крайней мере, внешне...  он
поправился, округлились  скулы, и желваки меньше  проступали... и реже... на
самом-то деле  она старалась, а впрочем,  делала все то же самое... ну, чуть
тщательнее  и  с   большим  удовольствием...   красиво   одевалась,   вкусно
готовила...  и дом обихаживала... То, что он  был рядом... она  даже боялась
формулировать и загадывать, неужели, наконец, все вышло,  как  она хотела...
она боялась счастья, оно всегда  неосязаемо неудержимо, она не хотела  никак
называть этот месяц...  и знала только,  что если он опять исчезнет,  она не
отчается,  а  снова найдет его -- никуда  ей от него не  деться... не ему --
ей... она внушила себе, может быть, что ей на роду написано быть с ним...  и
все. Переигрывать она не будет.
     Раз в неделю они ходили  в кино.  В клуб. На этот раз она взяла билеты,
но вместо  фильма был гастрольный  спектакль театра.  Слава не возражал. Она
так   радовалась,  когда   выбиралась  с   ним   куда-то...  спектакль,  так
спектакль...
     Зал  был  хороший...  настоящий  театральный...  в  сталинские  времена
построенный дармовой рабочей  силой  -- зеками...  бархатные красные кресла,
бронзовые бра по полукругу балкона и  двух ярусов... тут даже "царская ложа"
была... Сцена мелковата, с маленькими карманами  и  без наклона... на  ней в
углу стояла  массивная  трибуна с  гербом,  напоминая для чего  осуществлена
постройка, - здесь разом должны были уместиться все  городские партактивисты
на собрание... чтобы в  идею  верили, надо ее  оформлять и подкармливать!  В
просторном  буфете  столики были  покрыты  белыми  скатертями.  За  стеклами
красовались деликатесы,  которые  можно было достать только  в  спецпайке  в
распределителе по  списку,  но  не в магазине...  поэтому  очередь  в  буфет
выстраивалась еще задолго до начала спектакля...
     Слава купил программку, но  даже не прочел название и автора, а передал
ее  Наташе... лица двух актеров показались ему знакомыми, и он первое  время
даже  не  вслушивался  в  реплики,  а  старался припомнить,  где их видел...
странно,  что его профессиональная тренированная память  не давала ему сразу
ответа... "Ты что! -- Зашептала ему Наташа в ответ, - Это же очень известные
актеры, мы же с тобой их в кино видели на прошлой... -  Все! -- Он остановил
ее жестом,  сразу вспомнив и  фамилии  и  фильм,  и другие немногие, которые
довелось в жизни посмотреть... " Он находился, как называл  это, в состоянии
"механического  существования" -- в  любой атмосфере мог  сосредоточиться  и
думать о своем, при этом механически воспринимать и точно оценивать все, что
происходит в пределах досягания  всех органов чувств, не  вникая в тот самый
момент. Но если надо было бы воспроизвести точно, что  происходило, звучало,
пахло  и тому подобное,  он  мог  с удивительной точностью  и достоверностью
воспроизвести  в пределах разумно  досягаемого времени.  А иногда  запоминал
совершенно ненужное ему навсегда...  "Мы используем свою память за всю жизнь
всего на  четыре процента! -- всегда  вспоминал он слова  полковника,  -  не
хрена жадничать! Запоминайте больше -- пригодится! Тренируйте память!... Это
бесплатная копилка! "
     Сейчас  он  старался   вспомнить  тех   ребят,  которые  увернулись  от
детприемника, когда оформляли его... всех, кто был с ним, он уже перебрал...
теперь надо было определить тех и  постараться  найти, а  через  них,  может
быть, чем черт ни шутит, выйти на след Петра Михайловича...
     На  сцене  же  шел  какой-то разговор  о войне, и  некто  делился своим
фронтовым существованием...  - "Вранье. -- Нехотя попутно отмечал  Слава. --
Трепач какой-то. Болтун и трепло... ранило  его... госпиталь... медсестры...
в книжке где-то вычитал...  сам сука, небось, в тылу загорал... медсестры...
или сопляк молодой... а, может, это он его так выставляет нарочно... похоже,
что именно так... а... ну, да...  "А вы на  каком фронте были? --  На  всех!
Ха-ха-ха!... - Простите, так не бывало... даже у фотокоров...
     у  меня муж  погиб  на Юго-Западном в сорок третьем...  - О,  простите!
Сочувствую, я...
     - И сама я воевала, знаете, от  звонка до  звонка... нитками  зацепляла
тысячам и  тысячам их шагреневую кожу... " Это хорошо сказано. Крепко. -- Он
скосил  взгляд  на Наташу -- она  сидела, сжав  положенные на колени кулаки,
почувствовала его взгляд, обернулась и снова уставилась на  сцену, приглашая
глазами и его...
     - Нет, - Говорил толстенький низенький человек, - я не воевал... меня и
в  ополчение  не  пустили...  сказали, что  лечить меня потом  дороже  будет
стоить... я рисовал... хотите  полюбопытствовать?! Я, Лидия Николаевна, стал
копилкой... да... да...
     мне письма с фронта присылали... всегда много писали, даже сейчас...
     - Как же они узнают ваш адрес, простите?
     - А не надо никакого адреса... это удивительно: в нашей огромной стране
не надо никакого адреса, представьте себе. Проще простого,  прямо на деревню
дедушке, честное слово, Вам даю: пишут  "Художнику Полонскому" -- и все... и
доходит...
     - Невероятно...
     - Вы правы... народ у  нас такой...  Вы правы...  мы годимся  только на
невероятное...
     - А  почему  копилка,  простите,  --  вы  их  сдайте  в  архив  Великой
отечественной войны -- это же ценные документы...
     - Да, да, конечно, письма сдать можно и рисунки, и стихи... но я же все
их прочел,  простите, возможно,  Вы сочтете это наивным, но прочел... потому
что люди мне самое-самое доверили... как с этим быть?
     - А вам это нужно?
     - Наверное... не знаю... вы только послушайте, дорогая...
     - Вы помните наизусть?
     - Да. Вот послушайте  и поймете -- это стоит того, чтобы запомнить... "
Что-то заставило Славу вслушаться в  эти реплики... теперь он сидел, даже не
отдавая себе  отчета,  в  напряжении  и следил за  развитием  диалога... ему
нравился этот толстячок, и что он говорил...
     ".... сейчас, сейчас... вот... - Грудь в орденах сверкает и искрится...
     Слава  резко  подался  вперед,  когда  услышал  первые  слова.   Наташа
обернулась  на  его  движение  и одними  губами  спросила:  "Что?  "  --  Он
отрицательно помотал головой и  откинулся на спинку. Ему стало жарко, и, как
всегда, в минуты  напряжения кровь  отлила от лица... строки входили в него,
протыкая  насквозь,  как  дротики,   специально  не   отшлифованные,  а   из
занозистого дерева, и застревали в нем так, что вытянуть невозможно... "Что?
" - Наклонилась к нему Наташа. "Тсс... " -- Слава приложил  палец к губам  и
показал глазами на сцену...  она сидела, не прислоняясь к спинке,  и боковым
зрением наблюдала за ним...

     Невидимый, невиданный парад Всегда ведет, гордясь собой, убийца
     Под погребальный перезвон наград.

     За каждой бляшкою тела и души И прерванный его стараньем род,
     А он, как бы безвинный и послушный, Счастливым победителем идет.

     И вдруг она поняла, что он проговаривает вместе  с  этим толстеньким на
сцене все слова, составляющие строчки и не повторяет  за ним, а вместе с ним
одновременно...
     это  открытие ошеломило  ее... она  в стихах  совсем не  разбиралась  и
никогда  их не читала, после  того,  как окончила школу... значит, это очень
известные стихи, раз он  их повторяет... но что-то  подсказывало ей, что это
не так...

     Нам всем спасенья нету от расплаты За дерзкую гордыню на виду,
     За то, что так обмануты солдаты, И легионы мертвые идут.

     ... она теперь уже следила  только за Славой, и ей казалось, что звучат
два голоса...
     что его губы тоже шевелятся... что он давно знает  эти стихи... вообще,
что  он опережает актера, и  тот  повторяет за  ним... Слава  уже  ничего не
замечал  вокруг.  Теперь  он  весь  был  там,  в этих стихах,.  ошеломленный
совершенно невероятным стечением обстоятельств...

     И злом перенасыщена веками
     Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни,
     Чтоб под собою нас похоронить.

     И звездные соседние уклады С оглядкою уверенно начать,
     Где не посмеют звонкие награды Убийцу беззастенчиво венчать.

     Вдруг именно  тем  женским  чутьем, которое ничем  не  заменимо  --  ни
разумом, ни привычками  --  она поняла,  что  не следует ничего спрашивать и
предпринимать...  она  уже  не  смотрела  на  сцену  и не  слышала, что  там
происходит, а только следила  за ним скошенным едва заметно глазом, и сердце
ее   так  колотилось,  что   она   боялась,  что  он   услышит...  ей  вдруг
представилось,  что  ряд  передних кресел -- это  бруствер  окопа, хотя  она
никогда не была в  окопе, только в кино  видела... и вот он с чуть вытянутой
вперед шеей  так смотрит  вперед,  что,  кажется,  пронзает  пространство  и
отодвигает на пути мешающие взгляду предметы... а  следом бросится вперед за
своим взглядом, и  нет  силы, которая может  его остановить,  и нет  смерти,
которая может ему помешать, он все равно достигнет того,  что увидел, потому
что впереди то поле жизни, которое ему еще предстоит... то  поле - до обрыва
вниз, и он непременно одолеет его  ползком или в полный рост,  но одолеет...
так она чувствует... а ей  -- вслед за ним...  и  в обрыв бы туда  вместе...
значит,  главное всегда быть готовой и  не  отставать сильно  от  него... не
отставать...  потому  что  одной  ей на этом просматриваемом  им поле делать
нечего...
     Когда  все захлопали, и артисты  стали  выходить на  поклоны, он крепко
взял ее руку выше локтя, вытолкнул из ряда и только одними губами обозначил:
"Пошли...  "  голоса не  было  -- во  рту  так пересохло,  что даже язык  не
ворочался... за углом  на  улице он прислонился спиной к стене и  стоял,  не
шевелясь...
     - Что с тобой? -- Решилась спросить Наташа...
     -  Это