ь и терять время?!.
Заходите!  Заходите и  все! Я даже и не  гадал, что  когда-нибудь хоть  одна
родная душа переступит порог этого дома... потому что этих душ нет на свете.
-- Обратился он  к Наташе. -- И  вот этот  мальчик  опять  устроил мне такой
праздник... А... чем же я буду  вас  угощать?  --  вдруг огорчился Соломон и
посмотрел на часы -- открыт ли еще магазин...
     - А ничего не надо, - возразила Наташа, у  нас все с собой --  мы будем
вас угощать, ладно?
     После долгого молчания Соломон говорил, говорил, он должен был стольким
поделиться со Славой! Наташа давно спала в соседней комнатке, а они никак не
могли оторваться от беседы. Слава умел слушать... Соломон любил говорить, да
и жизнь его складывалась  так, что он теперь пользовался любой  возможностью
общения. Он  возвращался  в  мир.  Или он  создавал  мир заново. Он  нарезал
крупными ломтям свое время и прожитое,  и завтрашнее. В нем исчезла скупость
в проявлениях чувств --  она сменилась своей противоположностью:  щедростью.
Он сам не знал, сколько и чего в нем хранится, сколько накопилось того,  что
может  кому-то  еще  пригодиться, и  он так  искренне  удивлялся  этому, что
располагал к себе  любого. Наташа  спала. Слава впитывал тысячи подробностей
жизни старика, а через них строил картину происходящего.
     Бежали часы.  Ветер торопился  и  пыхтел и сопел от усталости,  свистел
проколотым,  разорванным  нутром. Звезды лениво моргали,  и  холст  неба  не
спешил показать, каков его цвет на самом деле, и на какой серой,  невзрачной
подложке,  на  самом  деле,  расположилась  вся  красота  мира,  воспеваемая
романтиками десятков веков...
     Правда. Что же такое правда?  Сукин слушал в  полуха и  запоминал слова
Соломона  навсегда. Даже  правильнее было бы  сказать,  что  не запоминал, а
закладывал в  память  и в  нужную  минуту мог,  прошерстив все, что  говорил
старик,  вытащить из нужной ячейки как раз то, что подходило к случаю. У его
памяти не было сбоев, поэтому он и выжил. Он всегда невольно прокручивал все
возможные варианты ситуации, потому что все в мире повторялось уже миллиарды
раз, а  вот  воспользоваться этим умели только единицы,  и Слава был один из
немногих...
     Ударило  стекло,  будто  гонг   перед  рассветом  в  зоне...  много  он
наслушался этих звуков у себя в  поселке... ветер -  везде ветер....  только
разные звуки и тайны он разносит окрест в разных местах... а когда доведется
ему  залететь  не в  свой  край,  начинает  бесится  от  боли  увиденного  и
услышанного... тогда случаются ураганы и смерчи... тогда штормит и сушит...
     "Как все быстро меняется. Как улетает век... за половину перевалил... и
жизнь перевалила... за половину...  за три четверти... за черту,  где каждый
шаг на минном  поле... спит женщина, за  которую  я теперь в  ответе... этот
старик привязан ко мне, и, значит, и за него я в ответе...  а может  быть, и
еще за кого-то,  кого  непременно встречу и не оттолкну  и не пройду мимо...
так мы и тянем, тянем помимо воли чужой и власти чужой саму Жизнь... один за
одного... не за всех, а за одного... за всех это ни за кого... я за старика,
за  Наташу... а он за меня  и тот парень, что приходил к нему... тот тоже за
него...  что  за парень... доброхот?... или  очки набирает... зачем?... - Да
слушаю я, Соломон, слушаю... это вам спать пора, а мне что поделается -- я ж
привычный...  ночь  для  таких,   как  я,  время   подходящее,  привычное  и
желанное... настоящая... не  в переносном смысле... когда  темно... и звезды
ведут не потому, что  возбуждают необычные желания и сулят  слишком много, а
потому что  знают  все  дороги  на свете,  ибо видят их неизменно  миллиарды
лет... а  делятся  с  нами от нечего делать... ну, что  висеть  на  небе без
толку! Пошли спать! Спать, Соломон! Вам постелено... вон на диване... а я...
я умею  спать  и сидя...  и на  одной  ноге...  и стоя, как лошадь... спать.
Завтра поедем в город... на разведку... спать. "


III.

Один день


     В коридоре было пусто. Соломон сидел на откидывающемся стуле в середине
из четырех сбитых  вместе, какими  заполняли залы  кинотеатров. Эти,  видно,
были  списаны и отданы сюда,  в коридор... Соломон раскачивался,  не замечая
этого, вперед -- назад, и стул поскрипывал... он  не ждал ничего хорошего от
назначенного разговора, но не мог избежать его,  а, значит, надо было пройти
и это.  Сегодня  был  неприемный  день. Почему  ему  назначили  посещение  в
неприемный  день,  он тоже не  понимал. Это  его немного раздражало,  но  не
пугало и не заставляло нервничать. Он вообще  удивлялся сам себе: с тех пор,
как  он  познакомился  с  этими  молодыми людьми,  как  он их  на­зывал  "из
синагоги", все в мире сделалось другим для него. Конечно, мир не изменился -
он не  такой  уж  дурак  или необразованный... что значит необразованный? --
Задавал  он сам себе вопрос. Что, для того  чтобы понять, как  тебя  мучают,
надо  образование? Или  для того, чтобы  кричать от  боли,  надо  учиться  в
консерватории... Фидлер живет у них в  поселке  -- он выступал  по  радио --
играл  на скрипке,  так он  таки учился в консерватории,  говорят,  у самого
Ойстраха, дай  Б-г ему  здоровья...  а Изя  Кац сидел  в лагере и  отморозил
пальцы  -- он  тоже  был скрипач.  Его спасли в лагере, спасли, - так  тоже,
оказывается, бывало,  но  он  потом не  смог  уже  больше играть,  так хотел
повеситься...  зачем ему играть?  На собственных  похоронах... жена его тоже
была в  лагере -- умерла. Одна дочка с ней была в лагере -- умерла. А другая
дочка оказалась в детдоме и,  сколько  он ее ни искал,  найти не  смог.  Так
зачем ему  играть, и  что играть можно, когда у тебя такое в душе... при чем
тут пальцы. Ну, отморожены...
     Начальник предложил  ему сесть и очень вежливо стал  расспрашивать. Так
вежливо...
     и смотрел в глаза, что Соломон не  выдержал и спросил. Что, он не имеет
права спросить? Он спросил: "Вы здесь работаете"? И начальник так  вежливо и
все время смотрел ему в глаза, ответил, наверное, честно: "Нет"!
     - Как? -- Удивился Соломон
     - Я работаю в этом же ведомстве, но выше. Мы сейчас делаем проверку...
     - Проверку? -- Спросил Соломон.
     - Да. Проверяем заявления, кому отказали, и кто настаивает на отъезде.
     - А! -- Согласился Соломон. -- Это правильно...
     - Вот, Вы, Соломон...
     - Михайлович... -- подсказал Соломон...
     -  Вот,  вы, Соломон Михайлович.... понимаете... вот вы хотите уехать в
недружественную страну, понимаете...
     - Нет. -- Отказался Соломон.
     - Вы не понимаете?
     - Я понимаю.
     -  Ну, вот  и  хорошо!  Тогда в чем же  вопрос? Мы  же не можем на­шего
гражданина  отпустить  в  недружественную  страну,  у  нас  даже  нет  с ней
дипломатических отношений...
     - Это вам она не дружественная, - грустно сказал Соломон.
     - Как? -- Опешил начальник...
     - А мне она дает сразу пенсию и жилье...
     - Разве у вас тут нет пенсии и дома? -- У вас же свой дом, - подтвердил
начальник, заглядывая в папку с надписью "Дело"
     - Есть у меня пенсия. И дом у меня есть.
     - Ну! -- начал радоваться начальник!
     - У меня жизни нет...
     - Как? -- Откинулся в кресле начальник.
     -  Вы знаете, молодой человек... вы производите неплохое впечатление...
я вам скажу откровенно...
     - Я слушаю внимательно... -- подался вперед начальник.
     - Я живу напротив синагоги... то есть жил... а потом, когда был погром,
синагогу сожгли... и теперь каждое утро, когда я подхожу к окну и  вижу этот
пустырь  и  сгнивший забор,  мне  кажется, что  сейчас  эти  хазейрем  опять
постучат в дверь и дадут мне топором по голове...
     - Ну.... ну....
     -  Я  понимаю.  У  вас  тут  не  говорят таких  вещей... но мне  нечего
бо­яться...
     - Тут?! О, тут всякое говорят... -- махнул рукой начальник.
     - Дело не в этом...  эта страна, в которую я хочу уехать, и  которую вы
называете  недружественной,  вместо того, чтобы  назвать просто Израиль, она
мне --  очень даже  дружественная...  потому что там нет  погрома,  не горят
синагоги, и нет Сибири...
     - Это же крошечная страна!
     - Вот и хорошо! Там нет Сибири, и я поэтому не...
     - Вы не правы! Давайте мы вас переселим в другое место...
     - Спасибо. -- Сказал Соломон тоже другим голосом. -- Спасибо. В  другом
месте я  увижу разбитую  церковь...  вы думаете это лучше?..  между  прочим,
Иисус был тоже еврей, и за это мне сделали погром... а на могилу к моей жене
и Ракелечке я все равно не могу придти, потому что не знаю, где они лежат...
но оттуда к ним дорога короче, понимаете....
     Начальник сидел молча. Он  чувствовал, что этот старик  не  смеется над
ним,  а, действительно, говорит откровенно и  честно.  И ему вдруг сделалось
страшно, потому  что все, на что он потратил тридцать пять лет  своей жизни,
вдруг полетело в какую-то глубину, из которой нет возврата, и ему показалось
что старик стоит на обрыве и  смотрит сверху, как  он будет разбиваться  или
тонуть  там,  в  глубине. Ему  стало  страшно  и  знобко.  Зачем  он  должен
заставлять этого  старика, потерявшего  в жизни все, делать еще что-то,  что
хочет  другой.  Зачем  государству  этот старик?  Не пускать, чтобы не  было
дурного примера, не  пускать? Но он государству стоит  денег, а  уговаривать
его -- тоже стоит денег... и  все  потом будут  трепать везде по кухням, что
этого несчастного  Соломона  Шнейдера  не  пустили...  пусть  бы  катился  к
чертовой матери...  к  едрене фене... зачем все это? Он не знал, что делать.
Надо было подписывать бумаги или...
     - Знаете что? Вы подумайте еще. -- Предложил он старику.
     - Я уже подумал. -- Ответил Соломон грустно.
     -  А  теперь подумайте по  моей  просьбе.  Если вы не передумаете ровно
через неделю в среду... приходите, я вам обещаю: я сам подпишу эти бумаги...
     - А как ваша фамилия? -- Поинтересовался Соломон.
     - Булдаков. -- Ответил чиновник. -- Я вас очень прошу, Соломон...
     - Михайлович... -- подсказал Соломон.

     В  то  время, когда Соломон сидел в  ожидании,  Сукин брел  по улицам и
думал. Утром они расстались со стариком. Соломон поехал в синагогу -- так он
сказал, Сукин поехал к товарищу -- так он сказал.  Оба врали. Оба знали, что
они   говорят   неправду  друг  другу  и  выслушивают  неправду.  Обоих  это
устраивало.   Они  жили   в  такое  время.  Слово  "правда"  слишком   часто
употреблялось, чтобы соответствовать своему смыслу...  у него стерлись углы,
оно стало обкатанным голышом в мутной воде...
     Сукин  стоял  на  другой  стороне  улицы,  напротив  редакции  толстого
журнала. Ничего не происходило.  Почтальон  с  сумкой притащил  корреспонден
цию. Слава знал,  что его письма там нет, но представил себе, будто именно в
этот час  оно плывет по  лестнице  вверх на стол какой-нибудь толстой тетки,
секретарши, которая равнодушно разорвет конверт, вытащит его стихи, подпалит
погасшую  сигарету,  поднятую  из  пепельницы  и  воняющую помойкой, и тяжко
вздохнет,  а потом бросит  стихи в  стопку с  какой-нибудь приколотой к углу
бумажкой:  кому  отдать читать  или  кому  поручить  написать  отказ... она,
конечно, не  станет читать... а вдруг. У него мелькнул какой-то мираж -- она
открывает  конверт, вынимает  пачку  стихов,  начинает  читать....  что  она
читает?.... Может это... "Боже ты правый! / Травы
     --  отравы, / Реки -- калеки, / Сады -- без воды, / Где ж это видано: /
Скотина без выгона, / Россия без еды!.. слезы бегут по ее щекам, она садится
в свое кресло, закуривает одну сигарету от  другой и читает, читает... и тут
приходит Главный редактор. "Что с Вами, Аспазия Ивановна?  Что-то случилось?
" -- "Такие стихи, Александр Тихомирович! Такие стихи!... " он заглядывает в
листы -- "Опять  Сукин! " "Опять". "Ну... То же самое -- он что не понимает,
что это нельзя печатать...
     пусть спасибо скажет, что его не ищут и не посадили... не дурак ведь...
" - "Не дурак, Александр Тихомирович, не дурак... " -- "Ну, так пусть Вакс и
напишет  ему,  что  он не  дурак...  мне  и дураков  хватает...  не жизнь --
борьба...  " Слава  вздрогнул, что-то  вывело его из  полузабытья.  На  него
смотрел человек. Издалека.  Внимательно и откровенно. Сукин не подал вида  и
не переменил  позы.  Человек смотрел.  Сукин  краем глаза  наблюдал. Человек
сделал шаг в его сторону. Сукин повернулся к нему лицом и пошел навстречу. В
лоб.  Был в его арсенале такой  прием.  Человек прошел мимо, скашивая глаза,
потом он оглянулся -- Сукин чувствовал это, но сам не обернулся, завернул за
угол и перешел на другую сторону... после второго поворота за следующий угол
он  резко  развернулся  на  сто  восемьдесят градусов  и  пошел  в  обратном
направлении.  Человека  не  было. Значит,  не  слежка. Передал  его  другому
сек­соту?  Вокруг никого не было  --  улица  пуста...  значит, не  слежка...
может,  обознался,  он  еще  привычным  глазом окинул окна  вторых этажей...
третьих... может, хотел  просто на троих предложить... он дошел до брусчатой
улицы,   вскочил  на   подножку   подъехавшего   трамвая,   отдал  гривенник
кондукторше, посмотревшей  на него весьма  выразительно,  и соскочил на ходу
после второй остановки... кондукторша улыбнулась в  окно и сложила  губы для
поцелуя...  теперь он шел,  внимательно  глядя по  сторонам...  они тогда  в
немецкой  форме  по  городу, по  диагонали  весь  прошмыгнули... эх,  Мишка,
Мишка...  вон  на  углу  чугунные  фонари, козырек...  глухая  дверь  в  два
человеческих роста  и рядом еще одна такая же, а сбоку на стене репертуарная
доска на две недели...
     Название пьесы значилось в самом низу подряд два раза 15 --  вечер.  16
-- утро...
     чтобы декорации со сцены не снимать, сообразил Слава...
     И  все, что  с  ним  в  данный момент происходит, показалось ему  таким
странным, даже диким... - И я  ли это? -- думал он, - а если  я, то  почему?
Сукин там, в пьеске, а я здесь,  Сукин -- там, в журнале,  а я здесь, Сукин,
вообще,  существует только на  бумаге, а я здесь,  на земле -- у меня  жена,
скоро будет  ребенок, у  меня странный  Соломон, играющий  в  прятки, у меня
какие-то амбиции, а я прячусь за имя другого, и нет надежды, что этот другой
удачливее  и нужнее,  чем я... -- профессии, практически  нет, поскольку нет
никакого  диплома, бумажки, да и  времени на земле немного осталось. Зачем я
притащился сюда  -- чужой мир, чужие люди, чужая жизнь... --  я это защищал?
Почему же они не хотят знать, как это было? А  кто пытается говорить правду,
того  кроют и... ну, теперь хоть не сажают... что за абсурд... я прочел горы
книг и уже не могу  сказать,  что совсем дурак,  но почему им важнее вранье,
чем... Чем  что? Чем  что? Тем, кто  сыт, не  нужна истина... у  нас  разные
правды, они сами это придумали: У них  просто "Правда", а  у меня "Фронтовая
правда"...

     Ему вдруг очень захотелось  попасть на  спектакль и посмотреть: неужели
его  стихи там произносят вслух... вот бы Мишка Фишман мог со мной придти...
я  бы ему и не стал говорить, что стихи мои... это он сочинял  всегда на все
дни рождения и праздники, а я  то  - никогда... интересно, что  бы он сказал
про них... он  бы поверил... мы с ним все вместе  выхлебали... или  Маша....
Стоп!..  Слава почувствовал вдруг буквально, как у него сжалось  сердце- это
еще что? Он хватанул воздуха и стал считать, затаив дыхание, -- если до ста,
все  нормально будет... раз-два-три...  когда  перевалило  за девяносто,  он
понял, что может терпеть, не дыша, сколько  угодно... все нормально,  Сукин!
Вперед!...
     Оказалось,   что   вокруг  него  шумная   улица,   люди  спешат,   день
смеркаться...  начинает...  мороженое...  это  с  детства помогало  от  всех
огорчений...
     пломбир  за  двадцать  копеек  оказался  каменным. Сукин  положил его в
карман  куртки  и пешком  легко,  чуть покачиваясь в сторону  раненой  ноги,
направился с горки...
     теперь  домой...   т.   е.  к   Соломону...  вот  бы  Наташке  привезти
мороженого...  не  довезу...  не   довезу...  правильно,  что  я  за  Сукина
спрятался...  наверное,   я  не   настоящий...  настоящие  живут   какими-то
глобальными  мыслями, дела  делают  большие, а я  что...  в разведке  я  был
настоящий... это правда... и комбат говорил: "Ты, б..., Смирнов,  не  рискуй
зря, понял? Где я себе другого такого возьму, понял, б... "? -- Он улыбнулся
своему  комбату... -- ну не мог он без  своих привычных словечек... без ноги
остался, а жив... где-то сейчас обретается... небось, МТС командует... Майор
Сушков, он всегда командует... мысли его опять побежали, побежали... и вдруг
наткнулись  на очень простое: а  все фронтовики-то,  со стихами которые, как
я...  с фронта поприходили и в Литинститут, наверное, в редакции... в каждом
предисловии книжек об этом... тоже, значит, не великими делами ворочают... а
Пушкин...  служить отказался при дворе... жил  --  это ведь большое  дело --
жить! Любил женщин, друзей полно было, долгов по горло, в карты играл... ах,
ты  Боже  ж  мой, Александр Сергеевич... я ж не сравниваю...  я  ж  никак не
пойму, чего тут делаю на свете, половину срока отбыл, а что делаю? Да и черт
с  ними,  со  стихами... только  с  душой-то,  что делать...  Сукин... -- он
остановился... - кажется, мороженое по ноге течет!?
     Не было никакой торжественности или напряжения в их существо вании. Они
сидели за столом, накрытым  привычными  руками  Наташи и ужинали.... обычная
семья  в тяготах и радостях своего времени... если  даже в  концлагерях люди
сочиняли  стихи  и  музыку,  писали картины,  издавали  журналы,  даже  сами
изготовляли  музыкальные  инструменты,  что говорить  о  любом  обывателе...
человек не может  без светлых лучей,  которые  душа  отдает, чтобы не  сжечь
самой  себя ими, а человек и тянется к каждому светлому лучику... потому что
он человек...
     Соломон стал разговорчив, и даже морщины его, не то чтобы расправились,
но,  возможно,  изменили  несколько  свой рисунок...  и  как  по уголкам рта
опытному  глазу  легко определить  суть  нрава человека,  так  и по движению
складок на коричнево бронзовом  лице и шее Соломона  можно было понять,  что
он, нисколько не отказываясь и не отрываясь от прошлого, уже  не весь в нем,
а стремится к чему-то, что, само по себе, даст  ему возможность еще бережнее
и надежнее хранить это прошлое в своей душе. Зачем? Он не знал. Просто, если
из него вынуть  это  прошлое,  не останется даже морщин  от всей  его жизни.
Можно ли жить, если  нет этого прошлого. Этого горя. Этой надежды, хоть там,
в глубине  дотронуться до  своей любимой и покачать  на колене,  то поднимая
ступню, опирающуся на пальцы, то опуская и напевая при этом "Гликлих зол мир
зайн...  "[13] Стоит ли об этом говорить --  оно не забывалось, прошлое, оно
имело  свои права и добровольно потеснилось  в последние  месяцы,  освободив
чуточку пространства для новых впечатлений и забот... и еще чудо: чем дальше
он шел по  годам  своей  жизни, опускаясь  и  поднимаясь,  как по  ступеням,
прошлое становилось все отчетливее и плотнее...  вспомина­лись такие мелочи,
что Соломон вздрагивал от их буквально плотского прикос­новения...
     Соломон  молчал  про  синагогу.  Слава  не  рассказывал,  что  делал  у
товарища. Наташа, опъяненная всем происходящим в ее жизни в последнее время,
была в том состоянии, когда про человека говорят: поглупел от счастья... это
было  замечательное состояние, и  она его переживала впервые  в жизни... так
выпало ее поколению...
     долго и трудно идти к счастью,  но, тем более, она умела осознавать его
и  ценить...  очень просто  понять это... стоит лишь взглянуть на ее сияющее
лицо...
     сияющее,  даже  когда  она  не улыбается,  а просто  занята  обыденными
делами...  да,  хоть  бы за  столом сидит  и  ужинает  вместе  с этими двумя
мужчинами, ставшими дорогими ей...
     Птица  что-то напоминала за  окном то  ли своим  сородичам, то ли всему
свету...