если вам очень интересно.
     - Да,  интересно.  В  особенности,  когда  я  опять вижу сейчас гусара,
который  ходит  перед  подъездом  театра  и  поджидает вас. И это уже другой
гусар.  Это  начинает  меня  беспокоить.  Вы  очень  молоды  и неопытны... Я
чувствую за вас ответственность перед... перед...
     Леля засмеялась:
     - Да   ведь   это   Илюша   Нисветаев!..  А  перед  кем  вы  чувствуете
ответственность?
     - Перед  вашими  родителями, если они у вас есть. Нет? Ну хотя бы перед
вашими родными...
     - Значит, перед теткой Лушей, она у меня одна.
     - Перед  теткой  Лушей.  И вообще безразлично, почему человек чувствует
ответственность! Я чувствую - и все. Он пойдет вас провожать?
     - Наверное, потащится.
     - Я пойду с вами. Познакомьте меня с ним.
     - Ну  и  чудак  вы все-таки, - сказала Леля. - Я же вам говорю, что это
просто Илюшка. Еще знакомить! Смех!
     Розовощекий  адъютантик  командующего,  Нисветаев, с девичьей талией, с
его  мальчишеской  страстью  к  пистолетам,  нашивкам  и  значкам,  славился
безрассудной   храбростью   при   выполнении   боевых  поручений,  постыдной
слабостью   к  сладкому  и  в  особенности  к  меланхоличным  провинциальным
девицам,  в  которых  он  влюблялся при самых неподходящих обстоятельствах с
поразительной быстротой и переменным успехом.
     В  Лелю  он  влюбился  сразу же и, остановив в коридоре штаба, деловито
сказал:
     - Ты  подумай,  такое  суровое,  грозное время, совсем неподходящее для
нежных  чувств,  а  я  в тебя влюбился, как какой-нибудь безумец. Вот ирония
судьбы, верно?
     - Бывают  же  такие  случаи,  - с неопределенным выражением сочувствия,
серьезно вздохнула Леля.
     - Насмешка!  Ведь  жизнь наша коротка. Цветы надо срывать, пока они еще
свежи!..  А  что  я,  неправду  говорю?  Факт.  Живем мы один только раз. Мы
заняты  всякой  прозой  жизни и не обращаем внимания, что благоухают цветы и
каждая  былинка  в  природе,  все  зовет нас к любви. Чего нам ждать? Пойдем
вечером в парк.
     - Здорово. И действует?
     - Не понимаю этого вопроса.
     - Ну,   спрашиваю,   действуют   эти   былинки  и  всякое  садоводство?
Жеребятина-то эта?
     - На  нежных  девичьих  устах  и  такие  фельдфебельские  приговорки! -
печально сказал Нисветаев.
     - Что же не отвечаешь? Действуют на твоих барышень?
     - Ну,  как  когда...  Раз  на  раз  не  приходится,  -  нехотя сознался
Нисветаев.  -  Хотя в общем жаловаться нельзя... Но тебе-то я говорю от всей
искренности моих нерастраченных чувств.
     - Илюша,  -  сказала  Леля,  -  ты же неглупый малый. Не представляй из
себя Петрушку.
     Нисветаев почернел как туча. Еле выдавливая слова, обидчиво сказал:
     - А  что,  я  их  сам придумываю, что ли? Виноват я, раз им нравится? А
нравится,  так мне что? Пожалуйста! Я еще много знаю... - Он криво улыбнулся
и с робкой надеждой спросил: - А тебе как нравится?
     Леля протянула руку, легонько и дружелюбно потрепала его по плечу.
     - Ах,   вот   как?   Ты   мне   предлагаешь  дружбу?  -  Он  рассмеялся
саркастическим  смехом.  -  Дружба  между  мужчиной  и  женщиной!  Ну,  я не
мальчик! - Он чопорно козырнул и ушел твердым шагом, не оглянувшись.
     На  другой  день  в  том  же  коридоре  он опять остановил Лелю и бодро
сказал:
     - Ты  не обращай внимания, что там я тебе говорил. Чепуха! Да и ты дала
мне  прикурить!  Но  ведь  вон  как интересно получается, теперь-то я в тебя
правда  влюбился!  Да нет, ты на меня не махай руками, я тебе только к тому,
как  другой  раз интересно получается... - Добродушно и недоуменно улыбаясь,
он пожал плечами и ушел, покачивая головой.
     Потом  как-то  он  вдруг  принес  и  разложил  молча  перед  ней восемь
фотографий  своих девиц: барышня, облокотившаяся на обломок античной колонны
у  провинциального  фотографа;  длиннолицая  девица  с челкой, вырезанная из
семейной  фотографии  так,  что сбоку виднелось чье-то плечо и торчал острый
конец   уса;   несколько  бледно-желтых  фотографий,  отклеенных  от  старых
удостоверений;  и  одна на картоне: пухленькая девушка с обнаженным плечом и
раскрашенной розой в зубах.
     - И все это я могу сию минуту сжечь! - сказал Нисветаев. - Хочешь?
     - Вот  эта  мне  нравится,  - показала Леля на маленькую, бледно-желтую
девчоночку в шапочке.
     Нисветаев просиял:
     - Ты  считаешь?..  Да, верно, самая лучшая. А эти что! Ну, как решаешь?
Жечь?
     - Да жалко, сколько хлопот собирать было? Подумай!
     - Ну... не то чтобы уж очень... А конечно все-таки. Ну, пусть лежат!
     И, собрав их в одну пачку, бережно спрятал в боковой карман.
     С  тех  пор  у  них сделались простые отношения, легкие и шутливые. Они
обедали  вместе в штабе, а иногда он провожал Лелю через весь город к старой
учительнице.
     Так  и  теперь  он  пришел  к  театру, чтобы пройтись вместе с Лелей, и
увидел,   как   она   выходит  из  подъезда  в  сопровождении  величественно
опирающегося на свою дубину Кастровского.
     Они пошли втроем. Леля сразу спросила:
     - Ну, как жизнь, Илюша? Коротка?
     - Коротковата!  -  охотно  отозвался  он на привычную шутку. - Живем-то
небось один раз!
     - Ирония   судьбы!   -   вздохнула   Леля,  и  они  оба  с  Нисветаевым
расхохотались.
     - Что? О чем вы говорите? - подозрительно допытывался Кастровский.
     - Был у нас один знакомый, это мы про него! - смеялась Леля.
     Денис   Кириллович   встретил  их  в  палисаднике.  Повязанный  женским
передником, он, сидя на низенькой скамеечке, полол грядку моркови.
     - Пожалуйста,  заходите  все, не стесняйтесь, - радушно сказал он. - Мы
привыкли,  что к нам заходят незнакомые, это ничего, мы очень рады. Я сейчас
поставлю самовар!
     Старая  учительница  согласилась  поиграть  на  пианино.  Все  слушали:
Кастровский,  полузакрыв  глаза, иногда дирижируя двумя пальцами, Нисветаев,
терпеливо  борясь со скукой, а Леля, поглощенная слушанием, чувствовала себя
так,  точно  вплывала  в необозримый океан звуков, изумляясь и почти пугаясь
его волнующей, властной силы.
     За  чаем,  среди  общей  болтовни,  Нисветаев,  с удивлением узнав, что
Колзаков  квартировал  в  этом доме, сейчас же бросился с жаром рассказывать
всю  историю с танком. Только досказав все до конца, он заметил, что старики
ее давно знают.
     - Это я рассказала, - объяснила Леля.
     - Правда,  замечательно? - добавила учительница. - Мы уже обсуждали это
с Лелей. Вы знаете, ведь это Колзаков нас и познакомил.
     "Ах,  вот  оно  что!"  -  подумал  Нисветаев.  Он  понимающе  и  горько
усмехнулся, опустив глаза.
     - Ты что? - спросила его Леля, когда они уходили.
     Не  отвечая,  Нисветаев  положил  руку ей на плечо и на минуту тихонько
сжал.


     Ночи,  дни,  опять  ночи.  Часто  трудно вспомнить, что было вчера, что
неделю назад, что произошло раньше, что позже.
     В  парке  перестала  по  вечерам играть музыка - оркестр ушел на фронт.
Ушла  инженерная  рота,  армейский  эскадрон  конной разведки, разношерстная
хозкоманда.
     Все  штабные  работники  занимались  военной  подготовкой  на  пустыре,
учились  делать  перебежки,  и Леля, поборов ужас, к собственному удивлению,
научилась  стрелять  из  тяжелого  французского  пулемета  "Шош",  палившего
крупными патронами с оглушительным грохотом.
     Город  пустел. Участились поджоги. Точно сами собой на стенах возникали
белогвардейские   листовки,   написанные   отрывистыми   командными  фразами
приказов, с подписью: генерал-лейтенант Сластенин.
     Каждое  утро  на  полутемной  сцене  Леля  произносила заученные слова,
запоминала,  когда  надо  повернуться,  перейти на другое место или упасть с
ящика,  изображавшего  баррикаду.  А ночью лоснящийся Пономарев вызывал ее в
кабинет  командующего  армией,  где  стояла  койка  с  серым  одеялом, - все
работники штаба были теперь на казарменном положении.
     Трудно  было  поверить,  что  только  сейчас вокруг нее были Дагмаровы,
Маврикий,  Павлушин - и вот она уже в кабинете Беляева, и он сидит перед ней
-  сутулый,  вытянув  длинные  ноги в защитных галифе, начисто лысый, - Леле
казалось,  что  он совсем не похож на военного, хотя знала, что он военспец,
кадровый царский офицер в прошлом.
     Очень  часто  тут  же  в кабинете собиралась на заседания Особая тройка
Ревтрибунала   фронта,   недавно   присланная   в   город   для   борьбы   с
контрреволюцией.   Председатель  -  Меловой,  красивый,  с  тонкими  губами,
властный  и  самоуверенный,  с  точеным  профилем  красавца,  знающего  свою
красоту  и  презирающего  ее. Он хорошо говорил и диктовал без единой ошибки
самые сложные постановления и донесения.
     Вторым  был  татарин  Баймбетов,  круглолицый,  с  карими  женственными
глазами,  с  лицом, изрытым оспой. Он все больше молчал, может быть, потому,
что с некоторым затруднением говорил по-русски.
     Третьей  была  Сазонова  -  женщина  со странно смуглым лицом, каким-то
по-домашнему  невозмутимо  спокойным,  даже на заседаниях тройки. В ней ясно
была  видна  какая-то  внутренняя опрятность, прибранность. Леля думала: вот
бывают  такие хозяйки, которым все удается: хлеб испечен хорошо, все убрано,
вымыто,  и  муж  смирный,  и  дети веселы и ласковы, и дом весь в порядке до
самого  дальнего  угла.  Так  же  вот  у  Сазоновой в ее жизни, все на своем
месте,  никакой  путаницы  и  никакой  паутины  по  углам. И каждому это как
сквозь чистое окошко видно.
     Этой  ночью  они все трое пришли в кабинет Беляева. Как всегда, Меловой
первым,   за   ним   Баймбетов,  а  позади  всех  -  неторопливая,  спокойно
озабоченная, в своем домашнем платье - Сазонова.
     - Какая связь с центром? - спросил, входя, Меловой.
     - Связи  больше  нет.  Телеграфист  с  Лузовой  последним  передал, что
казаки ворвались на платформу.
     Меловой   расстегнул   карман  френча,  достал  и  развернул  сложенную
бумажку.
     - У  вас,  значит,  эти  последние  новости  по  телеграфу. А у них уже
листовки  расклеены  по  городу.  Послушайте:  "Унтер-офицеры Русской армии!
Нашими  частями занята станция Лузовая. До меня дошло: большевики-коммунисты
собираются  вас  мобилизовать.  Разрешаю:  оружие  у  комиссаров  брать  - и
приказываю:  немедленно  переходить  на  нашу сторону. Тех, кто забудет долг
присяги,  -  повешу!  Генерал-лейтенант  Сластенин".  Вот  как они работают,
товарищ  командарм,  а  мы  не можем до сих пор кончить дело с разбежавшимся
Саргородским полком.
     - Им  назначен  последний срок явки на сборный пункт. Неявившихся будем
ловить, как дезертиров.
     - А  где  ловить?  -  спросил  Меловой.  -  По  окрестным  хуторам,  по
пустырям,  по  базарам?  Поштучно  будем ловить, когда фронту позарез сейчас
каждая рота! Упустили, потеряли управление, а теперь - ловить.
     - Что же делать? - развел руками Беляев.
     - Ловить!  Будем ловить. Теперь уж нечего делать! С позором расстреляем
для  острастки  первых  десятка  два, образумятся, когда почувствуют твердую
руку. От товарища Невского никаких сведений?
     - Он,  видимо,  не  считает  нужным  поддерживать  постоянный  контакт.
Сообщил,  что  проводит митинги по уездам, началась мобилизация. Надеется на
успех.  Мы  с ним не сходимся во мнениях. Я считал, что мобилизовать унтеров
в  такой  обстановке  рискованно,  а  может  быть,  и  пагубно. А теперь вот
видите, что получается.
     Сазонова, поправляя у себя на шее воротничок платья, тихо сказала:
     - Приказ  о  мобилизации  в  Красную  Армию бывших унтер-офицеров не от
Невского, а из Москвы.
     - Мы  не  обсуждаем приказов. В спокойных тыловых губерниях все пройдет
нормально.  А  здесь,  в  условиях  отступления,  а  может быть окружения, в
условиях  готовящегося в городе мятежа, мы на свою ответственность соберем в
городе  несколько  сотен  царских  унтер-офицеров с оружием. Здесь нам самим
нужно принимать решение по обстановке.
     - И   все-таки   мы   обсуждаем?   -  раздраженно  спросил  Меловой.  -
Мобилизация  уже  идет  на  полный  ход?  Значит, нечего о ней и говорить. Я
допрашивал  сегодня перебежчиков из разных уездов, они в один голос твердят,
что  у  белых  сильная агентура среди мобилизованных унтеров. Большие группы
готовы  примкнуть  к  мятежу.  И  мятеж  якобы должен начаться, когда унтера
будут в городе с оружием.
     - Ай, темный человек, - сказал Баймбетов. - Ай, темный!
     - Все  перебежчики  темные люди, - согласился Меловой. - Я ни одному не
верю. Мы все сопоставляем, чтобы прийти к выводу.
     - Это верно говоришь, - поспешил согласиться Баймбетов.
     - Сначала  мы должны так или иначе покончить с вопросом о старгородцах,
-  жестко сказал Меловой. - А пока они тут бродят вокруг да около, подсылают
делегатов и митингуют, никаких унтеров в город вводить нельзя.
     - Правильно, - дважды резко мотнул головой Беляев. - Правильно!
     - Мы  срочно  должны  предупредить  товарища  Невского  об обстановке в
городе.  Сообщить: мы категорически настаиваем, чтоб он не направлял унтеров
в  город,  разве  небольшими партиями, человек по пятьдесят, и, конечно, без
оружия, чтобы мы могли их проверить.
     - А  что  значит: унтера? Вчерашние фронтовые солдаты. Они прошли через
революцию. Есть у нас основания им так не доверять?
     - Товарищ  Сазонова,  -  не оборачиваясь, сказал Меловой, - так ставить
вопрос  нельзя.  У  нас  есть  основания  им  доверять? Вот что ты спроси! -
Сазонова  молчала,  а  он  добавил:  -  Товарищ  Беляев  прав: в нормальной,
спокойной  обстановке  мы  бы их проверили, организовали, отсеяли враждебные
элементы,  и  они  пошли  бы с нами. А сейчас пусти сюда батальон унтеров, и
город  в  их  руках  окажется. И один черт знает, что у них на душе. Сколько
унтеров  сейчас  у  белых  в  армии  исправно  воюют  против нас? Машинистка
готова?..  Продиктуем  сейчас письмо товарищу Невскому, одновременно доложим
о положении в центр.
     - Связи нет, - напомнил Баймбетов.
     - Конная связь сработает, - сказал Беляев.
     Меловой  начал  первую  фразу.  Машинка  застучала,  поспевая следом за
словами;  каретка  побежала, торопливо постукивая... Для Лели пошла еще одна
из многих путающихся в памяти ночей.
     Были  еще дни, и были ночи, неотличимые, не оставившие памятного следа,
и  еще  одна  ночь,  которая уже совсем кончилась, когда на рассвете в штабе
поднялась  тревога.  Дежурный  взвод  с топотом пробежал коридорами. В окнах
устанавливали    пулеметы,   кричали,   надрываясь,   телефонисты,   вызывая
пригородные   посты  охранения.  Нисветаев,  радостно  оживленный,  носился,
распоряжаясь,  а Пономарев один в пустой канцелярии, шмыгая носом, аккуратно
строчил, обняв левой рукой винтовку.
     Потом  все  затихло,  как будто успокоилось, только по тому, что конные
ординарцы  из  штаба  и  к  штабу  скакали  через  площадь бешеным карьером,
чувствовалось, что происходит что-то тревожное.
     Леля  печатала  под  диктовку  Баймбетова.  В  кабинете  было  шумно, а
Баймбетов  диктовал  вполголоса,  наклоняясь  к  самой  машинке, и то и дело
говорил   Леле:   "Когда   я   говорю   неправильный,  ты  пиши  правильный,
понимаешь?.."
     В   дверях   появился   испуганно-радостный   Нисветаев   и   почему-то
необыкновенно громко выкрикнул:
     - Комбатр Колзаков прибыл. Прикажете?
     Все  разом  замолчали.  Несколько  человек  поспешно вышли из кабинета,
вошел   Колзаков,   и   Леля   встретилась   на   минуту   с   ним  глазами:
весело-торжествующими, как ей показалось.
     - Разрешите  докладывать?  -  спросил  он, козырнув Беляеву. В комнате,
ему казалось, много посторонних.
     - Ну, - нетерпеливо сказал Беляев.
     Колзаков,  ожидавший,  видно,  другого,  чуть  запнулся,  с  удивлением
вглядываясь в лицо командарма.
     - Первая  мобилизованная  рота  унтеров...  рота  мобилизованных бывших
унтер-офицеров  прибыла... - Он недоуменно смотрел на выражение лица Беляева
и  еще  раз  сбился.  -  По  приказанию  военкомарма  товарища Невского... в
составе трехсот шести штыков. Размещена в казармах, по приказанию...
     - Товарищ  Колзаков,  -  перебивая и морщась от раздражения, отмахнулся
Беляев,  -  вы  это  бросьте!  Мы и так знаем, что вы бывший унтер-офицер, и
нечего   перед  нами  щеголять  этой  унтерской  рапортовкой.  Отвечайте  на
вопросы. При входе в город вас охранение остановило?
     - Остановило,  -  медленно,  точно  постепенно  приходя в себя, ответил
Колзаков.   -   Я  начальнику  объяснил,  что  веду  колонну  по  приказанию
военкомарма, и он нас пропустил.
     - Уговорил, значит! - обращаясь к Беляеву, вставил Меловой.
     - Хорошо.  Я  вам  послал  навстречу  командира,  я  он вам передал мой
приказ. Почему вы его не выполнили?
     - Товарищ  командующий  армией,  я объясню. Завернуть колонну и отвести
ее  на  Огородную  улицу  у  меня  не  имелось  никакой возможности. Товарищ
Невский  от  имени  советской  власти  дал  слово прямо на митинге, при всем
народе,  что  сборный  пункт  никак  не будет на Огородной. И мне приказал -
прямо  в  казармы.  Опозорить слово товарища Невского мне невозможно. А если
бы я и решился, то, полагаю, мобилизованные за мной бы не пошли.
     - Значит,  взбунтовались  бы? - небрежно спросил Меловой. - Такие у них
настроения?
     Колзаков,  не  глядя  в  его  сторону,  стиснул  зубы так, что побелели
скулы.
     - Я  ничего  про  них  не  говорю. Я говорю за себя. Я их вел семьдесят
верст  форсированным маршем с обещанием и приказом - в казармы! И я обмануть
их не мог. Можете с меня и взыскивать!
     - Так...  дискуссия  в  боевой  обстановке,  -  констатировал Меловой и
закурил.
     - Мобилизованные готовы хоть завтра на фронт, - сказал Колзаков.
     - Значит,  -  громко и властно вступая в разговор, сказал Меловой, - он
хочет  нас  уверить,  что  все  эти унтера этакие стопроцентные сознательные
революционеры без страха и колебаний. Так?
     Колзаков  медленно  повернулся к нему и даже вроде поискал глазами: кто
это  там  к  нему обращается, и, будто никого не обнаружив, снова повернулся
лицом к командующему.
     - К  вам обращается председатель Особой тройки Ревтрибунала, отвечайте!
- нервно сказал Беляев.
     Меловой продолжал:
     - Почему  же  эти  самые унтера до сих пор сидели у себя по избам, если
они так хотят сражаться за революцию?
     Колзаков слегка пожал плечами:
     - Спросите  сами...  Я  думаю,  не  звали  их,  вот и сидели. А позвала
советская  власть  -  пошли... А может, белые были далеко, они еще над собой
опасности не чуяли.
     - Ах,  вот  оно?  Белые  были  далеко  -  не  чуяли.  А теперь почуяли.
Понятно.    А    скажите,    товарищ,    скрытые    белогвардейцы,   кулаки,
контрреволюционеры  среди  ваших  унтеров  есть? Ага, вы согласны, что есть.
Как  же  вы  хотите  нас  уверить,  что  они  жаждут  идти  на  фронт против
белогвардейщины?
     - Они  не  жаждут,  -  с  брезгливым  презрением  сказал  Колзаков. - А
драться будут, раз приходится. Рога будет. А всякому в душу не влезешь.
     - Они вам доверяют?
     - Пока  я  не  обманывал,  доверяют.  Через товарища Невского они и мне
доверяют.
     - Ну, вот вы это нам и докажите. Как вы считаете, товарищ командующий?
     - Да,  -  сказал  Беляев.  -  Попробуйте  исправить свою ошибку. Завтра
приведите роту на площадь. Будет митинг.
     - Слушаю.
     - Без оружия.
     - А где же оружие останется?
     - В казармах. С дневальными. И чтоб дневальных было как можно меньше.
     - Да  ведь  они  сразу  подумают,  что  их  хотят разоружать. Не бросят
солдаты  оружия  в  такой обстановке. Товарищ военком им выдал это оружие, а
они на площадь митинговать пойдут? Не пойдут.
     - А  может,  он и прав? - вдруг покладисто заметил Меловой. - Пускай он
просто  выведет  всю  роту  на  гимнастические занятия. Бегом! Шагом! Одного
часа  довольно.  Тут  уж  нечего возражать. Вы, Колзаков, многого не зна