о болезнь Сигрид  похожа  на  проказу.
Этой болезни не было ни в Арнесе, ни где-либо еще в Западном Геталанде,  так
что не иначе как сам Господь Бог послал ее. И то, что  наиболее  богоугодное
дело Сигрид, пожертвование земель Варнхемскому монастырю, теперь  находилось
в опасности, наверняка тоже нужно было трактовать как явное предупреждение.
   Бог требовал выполнить данное ему обещание. И он  наказал  Сигрид  за  ее
колебания. Только так можно было понять случившееся.
   На следующий день Арнес переполнился скорбью. В  усадьбе  и  крепости  не
слышалось смеха  и  ссор  играющих  детей.  Слуги  сновали  по  залу  словно
безмолвные лесные духи, и некоторые не могли скрыть слез.
   Магнус никак не решался сообщить тяжелое известие младшему сыну. Но  пока
Сигрид занималась приготовлениями к отъезду, он взял Арна с собой  в  башню,
где никто не смог бы им помешать. Арн, который еще не понял,  что  должно  с
ним случиться, выглядел скорее заинтересованным, чем испуганным.
   Магнус поднял его на одну из бойниц, чтобы сын мог смотреть ему в лицо, и
ему тут же пришло в голову, что место выбрано не совсем удачно и  Арн  может
испугаться высоты, с которой он летел в царство смерти.
   Но мальчик не выказал никакого страха, наоборот, поскольку ему  казалось,
что отец полностью  погружен  в  свои  мысли,  он  высунулся  наружу,  чтобы
рассмотреть то место, куда он упал.
   Магнус осторожно потянул Арна назад,  обнял  его  и  начал  свое  тяжелое
объяснение. Он показал на просторы внизу, где повсюду, насколько было  видно
глазу, шли весенние работы. Потом Магнус сказал, что в день, когда он умрет,
все это станет владениями Эскиля, но у Арна будет еще  большее  богатство  -
Царство Божие на земле.
   Казалось, что Арн не понимает его слов, возможно, для  него  это  звучало
как обычная церковная проповедь,  когда  люди  становились  высокопарными  и
говорили вещи, не имеющие значения,  прежде  чем  сказать  что-то  значимое.
Магнусу пришлось начать все сначала.
   Он рассказал о тяжелых часах, когда Арна не было среди живых,  и  о  том,
как он и Сигрид в отчаянии обещали Богу пожертвовать своего сына  работе  во
славу Господа на земле, если только он вернется к жизни. После этого они  не
спешили исполнить свое обещание, но теперь Бог  сурово  покарал  их  за  это
непослушание, и поэтому обещание нужно немедленно выполнить.
   Арн стал осознавать, что надвигается беда. И отец тут же  подтвердил  его
опасения, сказав, что должно  произойти.  Арн  поедет  в  Варнхем  со  своей
матерью и Эрлендом. Там он останется в качестве облата - так называли детей,
которые поступали на службу к Богу. Бог будет наблюдать за ним,  как  и  его
покровитель  святой  Бернард,  поскольку  очевидно,  что  Арну  было  многое
предназначено Господом.
   Теперь Арн начал понимать. Его родители должны пожертвовать его Богу.  Не
как раньше, не как в сагах из языческих времен, но они все равно должны были
отдать его Богу, и он, будучи еще ребенком, ничего не мог с  этим  поделать,
поскольку дети всегда должны повиноваться отцу и матери. Он не мог  сдержать
слез и заплакал, как ни стыдно ему было перед своим отцом.
   Магнус обнял его, неловко попытавшись утешить словами  о  Божьей  воле  и
защите, о святом Бернарде, который будет покровительствовать ему, он говорил
все, что в эти грустные минуты приходило ему в  голову.  Но  маленькое  тело
мальчика сотрясалось от плача в его объятиях, и Магнус чувствовал, что и  он
сам, несмотря на то что это запрещено Богом, может проявить свою скорбь.
   Когда вывезли сани, а дружинники,  сидя  верхом,  в  ожидании  сдерживали
своих лошадей перед входом в длинный дом, сначала вышла  Сигрид  с  закрытым
лицом и сразу села в первую повозку. Потом появился Эрленд, робко  огляделся
вокруг и проскользнул во вторую повозку.
   Последним вышел Магнус с сыновьями. Они плача  вцепились  друг  в  друга,
словно силой своих детских рук хотели  предотвратить  то,  что  должно  было
произойти. Магнус мягко, но в то же время  настойчиво  оторвал  их  друг  от
друга, поднял Арна, отнес его к повозке Сигрид и  усадил  рядом  с  матерью.
Потом он, глубоко вздохнув, хлестнул лошадей,  так  что  те  резво  взяли  с
места, а сам повернулся и пошел обратно к  воротам.  Он  безуспешно  пытался
поймать Эскиля, но тот сбежал от него.
   Магнус закрыл за собой ворота, ни разу не обернувшись. А  Эскиль,  плача,
все бежал за повозками, потом упал, ударился и беспомощно смотрел, как  брат
исчезает в пыли, стелящейся по дороге.
   Арн стоял на коленях и горько плакал,  глядя  назад,  на  Арнес,  который
становился все меньше и меньше. Он понял, что больше никогда не увидит  свой
дом, и Сигрид ничем не могла его утешить.
 
   * * *
 
   Для отца Генриха приезд Сигрид пришелся некстати. Его старый друг и  брат
из Клерво, отец Стефан, нынешний приор в Альвастре, прибыл к нему с визитом,
чтобы обсудить сложную ситуацию, сложившуюся из-за королевы, которая  искала
ссоры и настраивала народ против братьев из Варнхема. Именно Стефан был  тем
человеком, с кем  отцу  Генриху  хотелось  бы  поговорить  об  этом.  Они  с
молодости были вместе и входили в ту первую группу, которая получила строгие
наставления от самого Бернарда. Святой повелевал им направиться  в  холодную
варварскую Скандинавию  и  основать  там  монастырь.  Путешествие  на  Север
получилось долгим, холодным и мрачным.
   Отец Стефан уже успел прочитать рассказ о чуде, случившемся в  Арнесе,  и
таким образом был посвящен в дела Сигрид. В Альвастре и Варнхеме,  как  и  в
материнском монастыре в Бургундии, прекратили принимать облатов,  и  причина
этого была логична и вполне понятна. Человек волен выбирать путь  Божий  или
путь погибели, а если детей принимали в монастырь и воспитывали там,  то  их
судьба была предрешена с малолетства. Такие  дети  уже  к  двенадцати  годам
становились готовыми монахами и не знали  другой  жизни,  кроме  монашеской.
Подобное воспитание лишало их свободной воли, и потому решение не  принимать
больше облатов было вполне разумным.
   С другой стороны, нельзя было смотреть на чудо в  Арнесе  сквозь  пальцы,
как на какое-то незначительное событие. Если родители пообещали ребенка Богу
в момент отчаяния, а сомнений в этом быть не могло, и Господь  действительно
сотворил чудо, то  обещание  родителей  нужно  трактовать  как  священное  и
нерушимое.
   Но если сами служители Бога сделают исполнение обещания невозможным, если
они просто-напросто откажутся принять мальчика, поскольку  обычай  принимать
облатов упразднен?
   Тогда, возможно, родители будут освобождены от данного ими  обещания.  Но
одновременно с этим получалось, что монахи сознательно и с  расчетом  пойдут
против ясно выраженной воли Божьей.  Это  было  недопустимо.  Следовательно,
нужно принять мальчика.
   А что делать с госпожой  Сигрид?  Очевидно,  Бог  сурово  покарал  ее  за
сомнения, и теперь она находилась здесь, желая искупить свой грех.
   И что будет, если отец  Генрих  и  отец  Стефан  просто-напросто  оставят
Варнхем, вернутся в Клерво и оттуда проследят, чтобы Кристина и даже ее  муж
были отлучены от церкви? Ведь это была процедура, которая вместе со временем
в пути должна занять несколько лет.
   Двое мужчин сидели в тени,  в  галерее,  соединяющей  церковь  с  кельями
монахов. Перед ними на солнце сияли садовые  растения  брата  Люсьена.  Отец
Генрих отправил  Люсьена  в  маленький  домик  старой  усадьбы,  где  теперь
находилась Сигрид с сыном.  Вскоре  брат  Люсьен  вернулся.  Он  был  весьма
озабочен.
      - Да, - сказал он со вздохом и опустился на каменную скамью рядом с ними. - Не знаю, что думать. Но все-таки мне кажется, что это не проказа: слишком уж много язв и они все водянистые. Скорее всего, это какая-то разновидность свиной чумы, и, возможно, передалась она через навоз. Признаться, смотреть на Сигрид страшно. 
      - Однако если это лишь разновидность свиной чумы, то что ты можешь сделать, дорогой брат Люсьен? - заинтересованно спросил отец Генрих. 
      - Ну... ты действительно считаешь, отец, что я что-то должен с этим делать? - с сомнением спросил брат Люсьен. 
      - Как это?! - воскликнули двое других в один голос, оба с одинаковым удивлением. 
      - Я имею в виду... если сам Господь наслал на нее эту болезнь, то кто я, чтобы нарушать волю Божью? 
      - Ну вот что, брат Люсьен, не смеши меня, - раздраженно фыркнул отец Генрих. - Ты - орудие в руках Божьих, ты должен сделать все, что в твоих силах, и, если Господь сочтет твой труд праведным, он поможет тебе. А иначе не поможет ничто, и ничто не будет иметь значения. Так что ты думаешь делать? 
   Знаток трав объяснил,  что,  насколько  он  понимает,  нужно  очистить  и
подсушить раны. Кипяченая святая вода для того, чтобы промыть язвы, а  потом
чистый воздух и солнце, и гнойники  могут  высохнуть  всего  за  неделю.  По
крайней мере те гнойники, которые были на лице госпожи Сигрид. С  рукой  все
было не так просто, и в худшем случае речь  шла  о  чем-то  пострашнее,  чем
безобидная свиная чума.
   Отец Генрих кивнул в знак согласия. Как обычно,  ставя  свой  медицинский
диагноз, брат Люсьен говорил убедительно.  Что  более  всего  поражало  отца
Генриха,  так  это  его  способность   сохранять   холодный   рассудок   при
столкновении с трудностями, не  бросаться  очертя  голову  пичкать  больного
всеми травами сразу в надежде на то, что поможет если не одно,  так  другое.
По  мнению  брата  Люсьена,  такое  необдуманное  поведение   могло   только
навредить.
   Когда брат Люсьен ушел, чтобы заняться неотложной  работой,  отец  Стефан
возобновил  прерванный  разговор,  сказав,  что,   видно,   этому   мальчику
предначертано Богом нечто особое.  Но  если  Господь  пожелал  получить  еще
одного монаха, то и происшедшее чудо, и проказа были уже лишними. Право  же,
люди становились монахами и по менее важным причинам.
   Отец Генрих засмеялся этой жесткой, но в то же время забавной  логике.  В
любом случае возражений не находилось.  Следовательно,  нужно  было  принять
мальчика, но обращаться с ним осторожно, как  с  каким-нибудь  из  капризных
растений брата Люсьена, и следить за тем, чтобы не нарушалась его  свободная
воля. Возможно, в будущем Божьи намерения относительно этого ребенка  станут
более ясны.
   Таким образом, мальчик смог стать облатом. И если монахам придется уехать
из Варнхема, то он должен будет последовать за ними.
   Неясным оставался вопрос о госпоже  Сигрид.  Наиболее  простым  было  бы,
конечно, позволить ей исповедоваться, чтобы услышать ее  собственное  мнение
обо всем. Отец Стефан отправился в  скрипторий,  чтобы  еще  раз,  может,  с
большим вниманием, чем раньше, перечитать рассказ о чуде в  Арнесе,  а  отец
Генрих с озабоченным видом пошел к маленькому домику  за  стенами  монастыря
исповедовать Сигрид.
   Он обнаружил мать и сына в весьма жалком состоянии. В комнате была только
одна лавка, на которой лежала Сигрид, с закрытыми глазами, в жару,  а  возле
нее  сидел  маленький  заплаканный  мальчуган,  судорожно  вцепившись  в  ее
здоровую руку. В помещении было  неприбрано,  полно  разного  хлама,  тянуло
холодом. Этот дом многие годы не использовался, его  деревянные  стены  были
старыми и трухлявыми.
   Накинув на плечи плащ, он подошел к Арну  и  осторожно  погладил  его  по
голове. Но Арн, казалось, не заметил этого или притворился, что не заметил.
   Тогда отец Генрих мягко попросил мальчика выйти ненадолго, пока его  мать
исповедуется, но тот только покачал головой, не поднимая глаз, и крепче сжал
руку матери.
   Однако в этот момент Сигрид очнулась, и  Арн  неохотно  покинул  комнату,
хлопнув за собой рассохшейся дверью. По виду Сигрид было  заметно,  что  она
рассердилась на сына, но отец Генрих с улыбкой приложил указательный палец к
губам в знак того, что ей не стоит гневаться на мальчика. Затем он  спросил,
готова ли она  исповедаться.  -  Да,  -  ответила  Сигрид,  в  горле  у  нее
пересохло. - Прости меня, святой отец, ибо я согрешила.  С  помощью  святого
Бернарда мне и моему  мужу  и  господину,  вместе  с  послушником  Эрлендом,
удалось молитвами и по милости Божьей вернуть к жизни Арна.  Но  прежде  чем
случилось это чудо, я свято и нерушимо пообещала Господу  пожертвовать  Арна
на священную работу среди людей на земле,  если  Он  пожелает  спасти  моего
сына. - Я знаю все, и это точь-в-точь записано  послушником  Эрлендом.  Твоя
латынь, кстати, звучит так складно, ты упражнялась в последнее время? Ну  да
ладно, вернемся к исповеди, дитя мое. - Да, я читала с мальчиками, -  устало
пробормотала она, глубоко вздохнула и задумалась, прежде чем продолжить. - Я
нарушила священный обет, данный мною Господу Богу, я  притворилась,  что  не
давала его, и потому теперь Он покарал меня, наслав проказу, как ты  видишь.
Я хочу понести наказание, если вообще возможно искупить столь тяжелый  грех,
и думаю, что пока я не умерла, я должна жить в этом  доме,  не  быть  ничьей
женой и питаться объедками со  стола  монахов.  -  Дорогая  Сигрид,  Господь
сурово поступил с тобой, хотя ты так много сделала для нас здесь в Варнхеме,
- медленно произнес отец Генрих. - Но нельзя забывать о том,  что  нарушение
священного обета, данного Господу Богу, есть тяжкий  грех,  даже  если  этот
обет был дан в трудную минуту. Ибо разве не в самое тяжелое  время  даем  мы
Господу обещания? Мы будем хорошо заботиться о твоем сыне, как Господь и как
ты сама, хотя и иначе. Мальчика ведь зовут Арн? Мне нужно  было  бы  помнить
это, ведь я крестил его. Ну, а потом мы позаботимся  о  твоих  ранах,  и  ты
останешься здесь и будешь есть... хм, как  ты  говоришь,  объедки  с  нашего
стола. Но я не могу дать тебе отпущение грехов прямо сейчас, и я прошу  тебя
не пугаться этого. Честно говоря, я не знаю, что Господь хочет сказать  нам.
Может, Он просто хочет дать тебе маленькое напоминание?  А  теперь  прочитай
двадцать раз Патер Ностер и Аве Мария и поспи.  Ты  находишься  в  надежных,
заботливых руках. Я пошлю к тебе брата Люсьена, чтобы он обработал твои раны
со всем тщанием, и если обнаружится, что Господь хочет  снова  вернуть  тебе
здоровье, то скоро твой грех будет снят с тебя. А теперь отдохни,  я  возьму
мальчика с собой в монастырь.
   Отец Генрих осторожно поднялся и всмотрелся в изуродованное лицо  Сигрид,
на котором один глаз настолько заплыл гноем, что его было совсем не видно, а
второй был открыт лишь наполовину. Он наклонился и осторожно  понюхал  язвы,
потом задумчиво кивнул и вышел, на ходу засовывая четки в карман.
   Снаружи, на камне сидел мальчик. Он уткнулся в землю и даже не обернулся,
когда вышел священник.
   Отец Генрих остановился в ожидании, пока Арн не начал на  него  коситься.
Тогда он дружески улыбнулся, но в ответ раздалось лишь злобное  фырканье,  и
мальчик снова отвернулся в сторону. - Ну, mon fils, пойдем со мной, - сказал
отец Генрих как можно мягче и, привыкший к тому, что ему всегда  повинуются,
потянул Арна за руку. - Ты что, говорить не умеешь, старый хрыч!  -  зашипел
Арн, брыкаясь и вырываясь, когда отец Генрих, который был довольно высоким и
крепким, потащил его за собой в монастырь с той же легкостью, с какой он нес
бы маленькую корзинку с травами из сада брата Люсьена.
   Когда они вошли в  крытую  галерею  у  монастырского  сада,  отец  Генрих
обнаружил своего собрата из Альвастры на том же  месте,  где  они  сидели  и
размышляли раньше.
   Увидев маленького Арна, упрямого и недружелюбного,  отец  Стефан  тут  же
просиял. - Ага! - воскликнул он.  -  Здесь  есть...  ох,  наш  jeune  oblat.
Enfin... теперь не преисполненный благодарности de Dieu, не так ли?
   Отец Генрих с улыбкой кивнул и усадил Арна к нему на колени.  Стефан  без
труда увернулся от удара маленького кулачка. - Держи его как  можно  дольше,
дорогой брат. Мне нужно поговорить с братом Люсьеном относительно лечения, -
сказал отец Генрих и вышел в сад, чтобы найти своего монастырского лекаря. -
Ну-ну, не  дрегайся,  -  прошептал  отец  Стефан  Арну,  забавляясь.  -  Это
называется  дергаться!  А  не  дрегаться!  -  зашипел   Арн   и   попробовал
освободиться, но, обнаружив, что сильные руки  крепко  держат  его,  оставил
свои попытки. - Ну, если ты считаешь, что мой северный язык слишком плох для
тебя, то, может, нам лучше говорить  на  языке,  который  я  знаю  лучше,  -
пробормотал отец Стефан по-латыни, не ожидая ответа. - Это будет  лучше  для
нас обоих, потому что ты все равно  не  можешь  говорить  по-нашему,  старый
монах, - ответил Арн на том же языке, на котором к нему обратились.
   Отец Стефан, приятно удивленный, просиял. - Думаю, что мы сойдемся, ты, я
и отец Генрих, ближе и гораздо скорее, чем ты думаешь,  молодой  человек,  -
прошептал отец Стефан на ухо Арну, будто сообщая какую-то важную тайну. -  Я
не хочу сидеть  целыми  днями  как  раб  над  скучными  старыми  книгами,  -
проворчал Арн, однако уже с меньшей злобой, чем раньше. - А что бы ты  хотел
делать? - спросил отец Стефан. - Я хочу домой, я не хочу  быть  пленником  и
рабом,  -  сказал  Арн  и,  не  в  силах  больше  дерзить,  снова   зарыдал,
прислонившись к отцу Стефану, а тот осторожно гладил его по узенькой спине.
 
   * * *
 
   Первый диагноз брата Люсьена, как это часто бывало, оказался  правильным.
Язвы на лице Сигрид не имели ничего общего  с  проказой,  и  лечение  быстро
возымело положительное действие.
   Прежде всего, он отправил нескольких послушников в маленький домик, чтобы
они вычистили его, побелили и утеплили стены, несмотря на то что Сигрид была
против этого, считая, что  в  своей  низости  не  заслуживает  опрятности  и
чистоты. Брат Люсьен попытался объяснить ей, что речь идет не об эстетике, а
о медицине, но оказалось, что в этом  споре  они  не  совсем  понимают  друг
друга.
   Лицо Сигрид удалось вылечить, и именно теми средствами, на  которые  брат
Люсьен указал с самого начала, -  чистой  святой  водой,  солнцем  и  свежим
воздухом. Напротив, лечение язвы, которая распространялась по руке, не имело
успеха, рука все больше распухала  и  синела.  Брат  Люсьен  пробовал  очень
сильные, иногда даже опасные средства,  но  все  было  бесполезно.  В  конце
концов он понял, что началось заражение крови, явным признаком которого  был
жар, охвативший бедную женщину.
   Брат Люсьен не стал говорить с  Сигрид,  а  объяснил  отцу  Генриху,  что
необходимо сделать. Нужно отрезать все больное, отнять  руку,  иначе  зараза
скоро доберется до сердца. Если бы речь шла о ком-то  из  братьев,  то  надо
было бы лишь позвать брата Гильберта с большим топором, но ведь  так  нельзя
поступить с благодетельницей братии госпожой Сигрид?
   Отец Генрих согласился с этим.  Он  должен  попытаться  как  можно  более
доходчиво объяснить суть дела госпоже Сигрид, но сделает это позже -  именно
сейчас у него были и другие дела. Тогда брат Люсьен упрекнул его,  осторожно
и, пожалуй, впервые, ведь времени было мало и речь шла о жизни и смерти.
   И все равно отец Генрих медлил,  ибо  к  монастырю  направлялась  госпожа
Кристина с вооруженным отрядом.
   Кристина подъехала к Варнхему верхом, во главе своих дружинников,  словно
она была хевдингом, мужчиной. На ней были богатые  одежды,  а  на  голове  -
королевская корона.
   Отец Генрих и пять ближайших к нему братьев встретили ее  перед  воротами
монастыря, которые они демонстративно приказали закрыть за собой.
   Кристина не стала  спешиваться,  так  как  она  предпочитала  говорить  с
монахами сверху вниз. Речь ее звучала угрожающе, когда она сообщила, что  по
крайней мере одна из построек должна быть снесена, а именно скрипторий  отца
Генриха - этот дом каким-то образом оказался лишним на той земле, которая по
праву принадлежала ей.
   Кристина очень хорошо знала, куда направить удар. Ее  целью  было  прежде
всего заставить отца Генриха потерять  терпение  и  контроль  над  собой,  и
теперь ей удалось по крайней мере перв