те! - выкрикнул он. - Но если вы все же  хотите
навлечь на себя проклятие на весь остаток вашей никчемной земной  жизни,  то
берите то, что вы хотите у  нас  отнять.  Мы  не  можем  запретить  вам  это
безумие.
   У разбойников начался короткий совет. Человек с секирой  побрел  назад  к
своим сообщникам, и у них возник жаркий спор, а  брат  Гильберт  подозвал  к
себе братьев и сказал, что если дело дойдет до драки, то каждый  должен  сам
спасать свою жизнь и бежать прочь. Ничего  другого  им  не  оставалось.  Арн
получил строгое указание держаться на безопасном расстоянии  от  разбойников
и, если начнется потасовка, скакать домой и рассказать о том, что случилось.
   Разбойники не знали, как быть: они вполне могли забрать из тяжелого груза
то, что хотели. Но они не могли убить всех свидетелей,  как  раньше  убивали
несчастных моряков, переживших кораблекрушение и оказавшихся на берегу, но в
последний миг своей жизни обнаруживавших, что они  -  в  руках  разбойников,
которые промышляют добром с затонувших кораблей. В данном случае нельзя было
добраться до двух монахов, сидевших верхом. Поэтому они решили  взять  часть
груза и надеялись, что, поскольку никто не будет убит, королевская месть  не
настигнет их только за то, что они чуть облегчат вес тяжелых повозок  жирных
монахов.
   Сказано - сделано. Разбойники захватили  все,  что  могли  унести  и  что
казалось им ценным, в то время как монахи, стоя  в  отдалении,  молились  за
души грешников. Когда груз разграбили, а громко кричащие бандиты  удалились,
монахи заново погрузили на повозки то, что осталось,  и  продолжили  путь  в
Школу Жизни.
   После их возвращения  отец  Генрих  написал  жалобу  конунгу  Вальдемару,
поведав о нарушении указа. Вскоре были посланы воины, чтобы взять  виновных.
Это оказалось легким делом. Большая часть ворованного добра была  возвращена
в Школу Жизни, а всех разбойников повесили.
   Это событие произвело огромное впечатление на Арна и дало  ему  пищу  для
размышлений.  Ему  было  жаль  грабителей,  пораженных  смертным  грехом   -
жадностью, которые сами навлекли на себя погибель и теперь испытывали вечные
муки.  Он  понимал,  что  они  чувствовали  себя  униженными,  что  добро  с
затонувших кораблей издревле по праву принадлежало им, прибрежным жителям, и
потому им было тяжело сознавать, что чужеземные монахи отнимают у  них  этот
источник дохода. Кроме того, они были пьяны. Хотя сам Арн не знал, что такое
быть пьяным, некоторые  братья  иногда  пили  слишком  много  вина,  как  бы
демонстрируя своим примером, что люди теряют от  этого  разум.  За  пьянство
монахов наказывали, обрекая на месяц жизни на хлебе  и  воде,  но  Арну  все
равно казалось, что пьяный не может нести  полной  ответственности  за  свои
поступки.
   Однако Арн не мог понять, почему брат Гильберт так повел себя. Нападавшие
были всего лишь рыбаками, которые ничего не знали об оружии, находившемся  в
их руках, по крайней мере, так считал Арн. Брат Гильберт мог  бы  без  труда
обезоружить их и обратить в бегство.  Тогда  они  не  смогли  бы  разграбить
повозки, воинам короля не пришлось бы искать их и вешать.  Разве  не  должна
истинная любовь к ближнему  заключаться  в  том,  чтобы  пытаться  отвратить
ближнего своего от неразумных поступков, если есть такая возможность?
   Арн хотел обсудить это с самим братом Гильбертом, который должен был быть
убежден в том, что поступил правильно, не удержав грешников от безумства.
   Но Арн обратился к отцу Генриху.
   Отец Генрих ничего не  имел  против  того,  чтобы  Арн  молился  за  души
грешников: значит, мальчик осознает жизнь Иисуса Христа как пример для всех,
живущих на земле. Это было хорошо.
   Больше его беспокоило то, что Арн,  очевидно,  не  понимал,  почему  брат
Гильберт не мог применить силу. Член ордена, убивший другого  человека,  был
потерян навсегда. Заповедь "Не убий" свята и нерушима.
   Арн возразил, что Священное Писание изобилует  невыполнимыми  заповедями.
Например,  брату  Ги  Бретонцу  до  сих  пор  не  удалось  заставить  датчан
попробовать мидии. Как только Ги Бретонец приехал в Школу  Жизни,  в  фиорде
сразу же началось разведение мидий. Но до сих пор только  братья  и  поедали
их, готовя блюда тем  или  иным  замысловатым  способом,  потому  что  даны,
живущие вокруг Лимфиорда, утверждали: "А всех тех, у которых  нет  перьев  и
чешуи, не ешьте: нечисто это для вас" - согласно Пятой книге Моисеевой  14:8
или что-то вроде этого.
   Пятая  книга  Моисеева  14:10,  поправил  отец  Генрих.  В  строке   14:8
содержится запрет на свинину, который в общем-то подтверждает ту же проблему
или по крайней мере ее обратную сторону, поскольку даны уж  точно  не  имели
ничего против того, чтобы есть свинину. В любом случае, и Арну следовало  бы
это знать, существует разница между маленькими запретами подобного  свойства
и серьезными заповедями. Если  искать  в  Священном  Писании  незначительные
запреты, то подчас можно обнаружить много смешного -  например,  что  нельзя
коротко  стричь  волосы,  когда  скорбишь  по  умершему,  -  а  также  много
нехристианской жестокости: например, там говорилось, что того,  кто  перечит
отцу или матери, следует предать смерти, забросав камнями.
   Самое главное  -  научиться  понимать  Священное  Писание,  и  путеводной
звездой к этому является сам Иисус  Христос,  который  сам,  своим  примером
показал, как мы должны это делать. Короче  говоря,  убийство  принадлежит  к
числу строжайших запретов.
   Но Арн не сдавался. Он стал настаивать, при этом  логически  аргументируя
свою точку зрения, как на протяжении почти всей  его  жизни  учил  его  отец
Генрих. Письмо может убить так же, говорил
   Арн, как и меч. Написав конунгу  Вольдемару,  отец  Генрих  позволил  тем
самым убить злосчастных и неудачливых разбойников, поскольку их судьба  была
предрешена в тот момент, когда король получил письмо из Школы Жизни.
   Таким же образом можно было наказать несчастных, не убивая  их.  Если  бы
брат  Гильберт  побил  лишь  двух-трех  разбойников,  он  ведь  совершил  бы
сравнительно небольшой грех?
   Арн удивился тому, что отец Генрих не прерывал и не ругал  его,  а  делал
жест рукой, показывая, что Арн может продолжать свою аргументацию.
   Следовательно, если бы брат Гильберт совершил небольшой грех, который  он
без труда  смог  бы  искупить  в  течение  месяца,  и  поколотил  нескольких
разбойников, испугав тем самым других и обратив их в бегство, результат  мог
бы быть положительным. Тогда разбойники были бы  не  разбойниками,  а  всего
лишь пьяными болванами, которые не ведают, что творят. Они удержались бы  от
грабежа, не были бы повешены, их дети не остались  бы  сиротами,  а  жены  -
вдовами. Если взвесить в этом деле все за и против, то все  равно  окажется,
что брат Гильберт преследовал бы благие цели, используя насилие без гнева. И
тогда он не мог бы причинить зло? Ведь эта тема часто повторяется  у  самого
святого Бернарда.
   Арн увидел, что отец Генрих сидит, погруженный  в  свои  мысли,  наморщив
лоб, как он делал всегда, когда не хотел,  чтобы  его  беспокоили  во  время
решения сложной задачи. Удивленный, Арн умолк.
   Он долго и терпеливо ждал, поскольку отец Генрих не отослал его.  Наконец
священник взглянул на Арна, поощрительно улыбнулся, мягко  похлопал  его  по
руке и кивнул, подготовившись к объяснению и как обычно  прокашлявшись.  Арн
напряженно ждал.  -  Молодой  человек,  ты  изумляешь  меня  проницательными
замечаниями в области, в которой ты не слишком силен, - начал отец Генрих. -
Ты затронул две проблемы, хотя они тесно связаны между собой. Твое  указание
на то, что мелкий грех, совершенный  братом  Гильбертом,  мог  бы  исключить
нечто более серьезное, формально верно. Но оно одновременно и ложно. Если бы
в тот момент, когда брату Гильберту нужно было  выбирать  между  тем,  чтобы
применить насилие, то есть совершить  самый  страшный  грех,  и  тем,  чтобы
поступить, как он поступил, он знал, каковы будут последствия, то тогда,  но
лишь тогда, твои соображения верны. Я не сержусь, но все же  должен  указать
тебе на то, что формальная сторона твоего изложения, хотя сам  Аристотель  и
одобрил бы его, все же подразумевает, что брат Гильберт -  не  тот,  кто  он
есть, смертный грешник, а Бог,  который  может  знать  истину  и  предвидеть
будущее. Это поучительный пример, показывающий, насколько неразумными  можем
быть мы, люди, пытаясь поступить правильно,  по  совести.  В  общем,  весьма
поучительно. - Но тем несчастным, которых долго вводили в  искушение,  потом
повесили и отправили на вечные муки в аду, от этого не легче,  -  недовольно
пробормотал Арн и тут же получил повеление прочесть десять Патер  Ностер  за
свою дерзость.
   Пока Арн послушно молился, отец Генрих с благодарностью, хотя  и  не  без
угрызений совести, использовал передышку, чтобы как следует все обдумать, и,
к  своему  ужасу,  вдруг  обнаружил,  что   больше   не   уверен   в   своих
контраргументах.
   Разве не было преувеличением сказать - брат Гильберт должен  быть  Богом,
дабы предвидеть, что умеренное насилие, без гнева, в данном случае  принесет
больше добра, чем заповедованное Иисусом Христом миролюбие?
   А может, брат Гильберт, который с помощью
   Божьей был способен снести голову каждому, кто напал бы на него, когда он
защищал церковное добро, наложил на себя столь суровую  епитимью  за  грехи,
совершенные им в Священной войне, и в любом случае  должен  удерживаться  от
насилия? И скорее всего, брату Гильберту было  запрещено  или  он  сам  себе
запретил думать в подобной ситуации, от него требуется лишь слепо  исполнять
наложенное на него наказание?
   В таком случае на брате Гильберте  не  было  греха  за  то,  что  он  так
поступил. Но тогда маленький Арн фактически в первый  раз  продемонстрировал
теологическую проницательность и, что еще лучше, явил свою веру.
   Однако о большой проблеме, затронутой Арном, легче всего было  поговорить
именно сейчас. К другой можно будет вернуться через неделю-две,  когда  отец
Генрих сможет как следует обдумать  ее  и  почитать  необходимые  тексты.  -
Теперь обсудим твою вторую проблему, -  с  подчеркнутым  дружелюбием  сказал
отец Генрих Арну, когда тот в десятый раз прочитал Патер  Ностер.  -  Святой
Бернард весьма справедливо  указывает,  что  все,  что  делается  с  благими
намерениями - ты знаешь, что я имею в виду, не будем разбирать  определения,
-  не  может  вызвать  зло.  В  какой  связи  это  знание  имеет  наибольшее
практическое значение? - Разумеется, когда речь идет о крестовых походах,  -
послушно ответил Арн. - Правильно! Однако во время крестовых походов  гибнет
огромное количество сарацин, не так ли? Следовательно,  здесь  не  действует
запрет на убийство? И в таком случае почему? - Он не действует  потому,  что
это происходит, и  происходит  всегда,  с  благословения  Папы  Римского,  -
ответил Арн с осторожностью. - Да, но  это  формальное  доказательство,  сын
мой. Я спросил почему? - Потому что мы  должны  представить  себе,  что  это
благое дело, и в том, чтобы сохранить для верующих  Гроб  Господень,  больше
добра, чем зла в убийстве сарацин, - с сомнением попытался объяснить Арн.  -
Да, ты на верном пути, - подтвердил отец  Генрих,  задумчиво  кивнув.  -  Но
когда Иисус изгонял торговцев из храма, разве не был он близок к тому, чтобы
убить их? - Да, но это может зависеть от того, что Он, преисполнившись гнева
Отца своего, чей гнев отличается  от  нашего,  людского  гнева,  использовал
ровно  столько  насилия,  сколько  требовалось.  Он   действительно   изгнал
торговцев из храма. Ему не нужно было их убивать, это как брат Гильберт... -
Ну вот! Мы возвращаемся к тому же, - резко прервал его отец  Генрих,  но  за
своей маской строгости внутренне улыбнулся  тому,  что  Арну  внезапно  и  в
общем-то чисто случайно удалось  найти  наиболее  исчерпывающий  аргумент  в
пользу своего первоначального утверждения, что брату  Гильберту  нужно  было
применить ограниченное насилие, проще говоря, повести себя, подобно Иисусу в
храме. - Разве Иисус бранился на солдат? Проклял ли он их  за  то,  что  они
были солдатами? - спросил отец Генрих приглушенным голосом.  -  Насколько  я
знаю, нет... - задумался Арн. - Это как с монетой, дай  кесарю  кесарево,  а
Богу... что-то в этом роде. И,  мне  кажется,  в  Евангелии  от  Луки,  3:14
написано примерно то же самое: "Спрашивали его также  и  воины:  а  нам  что
делать? И сказал им: никого не обижайте,  не  клевещите,  и  довольствуйтесь
своим жалованьем". Если только воины ведут себя, как честные люди,
когда они уже не воины, - тогда ведь нет ничего плохого в том, чтобы быть воином? 
      - Верно! А что делают воины? 
      - Они убивают людей. Как те рыцари, которые прибыли сюда после твоего письма, святой отец. Но рыцари и короли живут в мире грешников, что у них общего с нами? 
      - Твой вопрос очень интересен, сын мой. Ибо ты спрашиваешь буквально следующее: есть ли ситуация, в которой подобные тебе или мне могли бы убить? Я вижу, ты сомневаешься, и, прежде чем ты скажешь какую-нибудь глупость, в которой потом раскаешься, я отвечу тебе. Есть одно исключение. Господь наш по своей милости считает, что мы не должны убивать других детей Божьих, ни римских, ни датских воинов. Но есть народ, на который запрет Господа не распространяется, и я думаю, ты можешь догадаться, что это за народ? 
      - Сарацины! - быстро ответил Арн. 
      - Снова верно! Ибо сарацины - это наиболее гнусный род, приведенный на землю дьяволом. Они не люди, они - дьяволы в человеческом облике, они не колеблясь насаживают христианских младенцев на острия своих копий, жарят их над огнем, а потом едят, они известны своим распутством и безудержным пьянством, они постоянно одержимы грехом содомским и совокупляются с животными. Они - мразь, и каждый убитый сарацин угоден Богу, а тот, кто убивает сарацин, совершает священный акт и потому ему открыта дорога в рай! 
   Отец Генрих все больше  загорался  гневом  по  мере  того,  как  описывал
мерзость сарацин, а Арн во время его рассказа все больше вытаращивал  глаза.
То, что  он  слышал,  не  укладывалось  в  его  сознании,  он  не  мог  себе
представить, как эти мерзкие твари едят зажаренных  христианских  младенцев,
насадив их на острия копий, не мог понять,  как  вообще  эти  дьяволы  могут
иметь человеческий облик.
   Но ему  легко  было  понять,  что  убийство  этих  исчадий  ада  является
богоугодным делом, даже для монастырской братии. Он также сделал вывод,  что
существует  огромная  разница  между  датскими   разбойниками,   занявшимися
грабежом на свою погибель, и сарацинами. В одном случае заповедь  "Не  убий"
действовала без исключений. В другом - все было наоборот.
   Правда, здесь в Скандинавии в этом  простом  и  ясном  выводе  было  мало
практического смысла.
 
   * * *
 
   За годы, когда Арн не мог заниматься пением, он изменился, как изменилась
и его работа. То время, которое он раньше проводил бы с  братом  Людвигом  и
хором - несколько часов ежедневно, - теперь он отдавал брату  Ги  на  берегу
моря. Тот быстро научил его вязать сети, ловить рыбу и управлять  маленькими
суденышками, как это делали в его родных краях; на  всякий  случай  брат  Ги
позаботился и о том, чтобы Арн научился плавать и нырять.
   У брата Гильберта он стал теперь не только учеником, но и  работником.  В
кузнице ему поручали все более тяжелую работу, и его руки крепли почти столь
же быстро, как увеличивался его рост. Он  мог  выполнять  обычные  кузнечные
работы и был способен выковать хорошие вещи на продажу; только  в  том,  что
касалось ковки мечей, он еще сильно отставал от брата Гильберта.
   Две кобылы, Хадия и Айша, принесли по  три  жеребенка  каждая,  а  Шамсин
превратился в столь же сильного жеребца, как и Назир. Ухаживать за конями из
Святой Земли также входило в обязанности Арна, он должен был объезжать новых
жеребят и смотреть за тем, чтобы Назир и Шамсин стояли каждый в своем загоне
и не скрещивались с северными кобылами.
   Однако надежды брата Гильберта на то, что кони из Святой  Земли  принесут
много серебра, пока оправдывались слабо.  Датские  стурманы,  приезжавшие  в
монастырь для того, чтобы купить себе новые мечи и травы для  своих  женщин,
рассматривали  чужеземных  лошадей  с  подозрением.  Они  считали,  что  эти
животные  слишком  тощие  и  слабые.  Сперва  брату  Гильберту  трудно  было
воспринимать подобные заявления всерьез - он думал, что с ним просто  шутят.
Когда же он понял, что варвары говорят серьезно - те даже иногда с гордостью
подводили к  нему  своих  собственных  коней,  чтобы  показать,  как  должны
выглядеть настоящие лошади, - он очень огорчился.
   Наконец по случайному стечению обстоятельств брат Гильберт придумал  один
трюк, который прекрасно срабатывал, но заставлял  его  мучиться  угрызениями
совести. Когда один из этих данов привел свою  толстую  и  упрямую  северную
лошадь и среди прочих ее достоинств по сравнению с "тощими" назвал резвость,
брата Гильберта тут же осенила гениальная  идея.  Он  предложил  доблестному
датскому рыцарю скакать наперегонки к морю и обратно, сказав, что  на  одном
из новых коней поедет всего лишь маленький  мальчик  из  монастыря.  И  если
рыцарь придет первым, ему не нужно будет платить  за  только  что  купленный
меч; разумеется, для светского человека было бы большим искушением поставить
какое-нибудь условие: например, в случае проигрыша датский рыцарь  обязуется
что-либо купить, скажем лошадь. Но игра на деньги  является  тяжким  грехом.
Только что заключенное пари не было азартной игрой, поскольку его  результат
был предрешен.
   Притворяться, что это не так, разумеется, тоже грешно, однако  в  меньшей
степени, чем играть на деньги, и брат Гильберт сам наложил на себя наказание
на предстоящей неделе.
   Арн, вытаращив глаза от удивления, узнал, что ему нужно  будет  на  самом
Шамсине скакать наперегонки с жирным стариком на  кляче,  которая  выглядела
под стать своему хозяину. Арн с трудом верил  своим  ушам,  но  повиновался.
Когда  два  участника  состязания  уже  были  у  монастырской  ограды,  Арн,
волнуясь, спросил у брата Гильберта по-латыни, хотя они всегда разговаривали
между собой по-французски, должен ли он скакать в полную силу,  или  же  ему
следует ехать тихо, чтобы похожая на колбасу лошадь могла за ним  поспевать.
Странно, но брат Гильберт строго приказал ему скакать в полную силу.
   Арн вернулся к монастырю  тогда,  когда  датский  рыцарь  как  раз  успел
проехать половину назначенного пути и разворачивался на берегу.
   После этого некоторые стурманы из Рингстеда, которые забавлялись тем, что
скакали наперегонки и заключали пари на деньги, обнаружили, что у худых кляч
из Витскеля есть по крайней мере  одно  полезное  качество.  Слухи  об  этом
распространились  до  Роскилле,  и  вскоре  лошади  из  Школы  Жизни  начали
приносить много денег.
   Упражнения, которые брат Гильберт отрабатывал теперь  с  Арном,  касались
уже не равновесия и скорости, а гораздо более мелких деталей. Они занимались
примерно по часу в день в одном из загонов  для  жеребцов,  заставляя  коней
скакать  вокруг  особым  образом,  пятиться  назад,  вставать  на   дыбы   и
поворачиваться в воздухе, двигаться из стороны в сторону и вперед или  назад
одновременно; они учили  лошадей,  какие  сигналы  означают  удар  передними
копытами и одновременный прыжок вперед или удар задними ногами и последующий
скачок в сторону. Эти занятия нравились Арну, когда все шло как задумано, но
иногда ему было скучно. По крайней мере, во время  обязательных  упражнений.
Свободные упражнения, когда можно было тренироваться  с  деревянными  мечами
или копьями, были гораздо более увлекательными.
   Пешие упражнения стали значительно сложнее и касались в основном ударов и
парирования  мечом;  Арн  уже  давно  использовал  настоящий  стальной  меч.
Посколь