ых
мечах и о том, что отличает их от обычных. Ну, может быть,  не  совсем  все,
добавил он стеснительно. Но остальное Арн узнает сам.
   Юноша долго и взволнованно прощался со всеми. Он остро ощущал их любовь к
себе, особенно глубоко почувствовав ее в  последние  минуты,  когда  услышал
пение хора в красивейшей из прощальных служб.
   Наконец в рецептории остались только он, отец  Генрих  и  брат  Гильберт.
Отец Генрих молча кивнул ему, чтобы он садился на коня, и Арн быстро взлетел
на нетерпеливо пританцовывавшего Шималя. - Подумай напоследок еще об  одном,
теперь, когда ты лучше, чем в первый раз, подготовлен  к  встрече  с  другим
миром, - сказал отец Генрих, но остановился, потому что  чувства,  казалось,
переполняли его. - У тебя в ножнах могущественный меч, и ты знаешь об  этом.
Но помни также слова святого Бернарда:  "Смотри,  воин  Божий,  каково  твое
оружие? Разве это прежде  всего  не  щит  веры,  шлем  спасения  и  кольчуга
смирения?" - Да, святой отец,  клянусь,  что  никогда  не  забуду  этого,  -
ответил Арн и посмотрел  в  глаза  отцу  Генриху.  -  Au  revoir  mon  petit
chevalier Perceval*, - сказал брат Гильберт и сильно  шлепнул  нетерпеливого
жеребца, который тут же, стуча копытами по мощенному камнем узкому переходу,
вылетел в мир, лежащий за монастырской оградой. - Все-таки как неосторожно с
твоей стороны, ведь он мог упасть с лошади! - воскликнул отец Генрих. -  Арн
не падает с лошадей, вряд  ли  ему  угрожает  именно  это,  -  ответил  брат
Гильберт и с улыбкой покачал головой, насмехаясь над ненужной заботой своего
приора.    -    Кстати,    не    нравятся     мне     эти     глупости     о
Пер---------------------------------------*  До  свидания,   мой   маленький
рыцарь Персеваль (фр.).
севале, Святом Граале и подобные вульгарные песни, - недовольно заметил отец Генрих, развернулся и сделал несколько шагов к дубовой двери. Но, как это часто случалось, ему в голову пришло еще что-то, и он остановился на полпути. - Всякие Перегнали и тому подобное, все это скоро будет забыто, как и прочие низкие истории, это просто чепуха! 
      - Однако ты, святой отец, кажется, прекрасно знаком с этой низостью, - засмеялся брат Гильберт с дерзостью, которую он обычно не позволял себе в разговоре с приором. 
   Оба монаха были явно тронуты прощанием с Арном, хотя и  не  хотели  этого
показывать. Но брат Гильберт, в отличие от отца Генриха, твердо верил в  то,
что встретит Арна снова. Ибо, в отличие от своего  приора,  он  догадывался,
какую судьбу уготовал Бог юному Арну.
 
 
 
   VIII
 
   Господин Магнус среди бела дня сидел дома и, нахмурившись, пил пиво.  Его
мучали угрызения совести - он никак не мог  полюбить  своего  второго  сына,
Арна, который был единственным утешением блаженной памяти госпожи Сигрид.
   Магнусу было трудно признаться самому себе, хотя он и пытался сделать это
при помощи пива, что оба его взрослых сына не  приумножили  честь  и  славу,
достойную их рода. Что из того, что в жилах их текла королевская кровь, если
люди показывали на них пальцем и насмехались.
   Что  касается  Эскиля,  то  Магнус  давно  уже  смирился  с  существующим
положением вещей. В конце концов, за старшим  сыном  -  будущее,  даже  если
людям это трудно понять: Эскиль знал  толк  в  торговле,  умел  обрабатывать
землю, и в его сундуках копилось серебро, так что благодаря  своему  уму  он
оставит после себя вдвое  больше,  чем  получит  в  наследство.  А  те,  кто
высмеивал Эскиля за отсутствие мужских добродетелей, были просто глупцами  и
ничего не смыслили в Божием промысле. Ведь Эскиль будет по-настоящему мудрым
и богатым господином в Арнесе, и в этом нет никаких сомнений.
   То, что его старший сын не стал воином, еще  можно  пережить,  да  и  сам
Эскиль, к вящей радости всего Арнеса, проживет дольше, не держа в руках  щит
и меч.
   Гораздо хуже было то, что и второй сын не обладал этими  самыми  мужскими
добродетелями. И это был настоящий позор! Магнус слышал, о чем шептались его
дружинники: они называли Арна монашкой из Варнхема, и отец готов был  скорее
проглотить обиду, чем показать, что он слышит такие слова. Самое неприятное,
что он соглашался с дружинниками! Магнус никак не мог понять, что  же  такое
сделали монахи с тем малышом,  которого  он  помнил  как  жизнерадостного  и
шаловливого и который с малолетства держал в руках лук и стрелы. С  тех  пор
как Арн вернулся домой, за трапезой зазвучали красивые  молитвы,  но  больше
чести в доме не прибавилось.
   Юноша приехал в погожий осенний  день  верхом  на  тощей  кляче,  которая
вызвала смех, но что еще хуже, на боку у него висел меч, пригодный разве что
для женщин, если только можно  представить  себе  нечто  подобное.  Меч  был
слишком длинный, легкий, плохой ковки, слишком блестящий.  Магнус  сразу  же
поспешил распорядиться, чтобы злополучный меч убрали подальше в башню,  дабы
он не вызывал злых насмешек в адрес невинного мальчика.
   Отец должен любить своих  единокровных  сыновей,  это  непреложный  закон
Божий. Но столько разочарований и обид могут обрушиться на человека, что  он
перестанет в конце концов испытывать это чувство по отношению к своим детям.
   Другой вопрос в  том,  можно  ли  будет  сделать  из  мальчика  человека?
Казалось, что он был так долго у монахов, что стал во всем походить на  них.
Отца вовсе не радовало, что в доме у них теперь будто поселился священник  и
нельзя уже больше говорить о чем угодно вечером за столом,  приходилось  все
время следить за собой, чтобы с языка не сорвалось что-нибудь неподобающее.
   Пить его сын был тоже не мастак. Это стало ясно при  первой  же  встрече,
когда Арн вернулся домой. А ведь  отец  так  хотел  устроить  ему  настоящий
праздник! Прямо как в притче о блудном сыне,  Магнус  заколол  откормленного
теленка, а если быть  точным,  откормленного  поросенка,  что  было  большим
лакомством. Все принарядились к пиру, и Арн надел на себя одежду, из которой
уже вырос Эскиль, ибо  старший  братец  уродился  в  своего  прадеда  Фольке
Толстого.
   Но в тот вечер, пожалуй, каждый заметил, что Арн не слишком-то  проявляет
свои мужские качества: выпил он всего  лишь  две  кружки  пива,  а  лакомого
поросенка ел, словно женщина, держа  куски  кончиками  пальцев.  Как  он  ни
старался угодить своим родичам, все  равно  было  видно,  что  он  с  трудом
понимает, о чем говорят за столом, не смеется шуткам,  не  умеет  поддержать
разговор, даже  когда  ему  пытаются  помочь  в  этом.  Будто  бы  он  и  не
унаследовал от своей матери ни живость мысли, ни острый язычок.
   Пиво дурманит голову так же, как и  развязывает  язык,  и  Магнусу  вдруг
взбрело на ум, что Арн действительно в монастыре превратился  в  женщину.  О
таких  историях  он  был  наслышан  от  всяких  богохульников,  перемывавших
косточки некоторым грешным монахам.
   Порастеряв за пивом свою проницательность,
   Магнус теперь силился рассудить, что раз уж Арн легко находит общий  язык
с женщинами, то это означает либо мерзость греха, либо  просто  то,  что  он
более склонен общаться именно с женщинами, а не с мужчинами.
   Нет, все-таки есть в этом грех, сперва решил он. Потому что такие  падшие
мужчины похожи на женщин, а поэтому лучше чувствуют себя в их обществе.
   Да нет же, все наоборот, поправился затем он. Ибо если мужчина становится
жертвой такой мерзости, как скотоложство, и распутничает с телками, то разве
не будет он втайне искать именно их общества? В Арнесе предостаточно молодых
рабов, но люди глаз не спускают с чудаковатого блудного сына,  и  любая  его
попытка свести знакомство с каким-нибудь юношей мгновенно  вызвала  бы  бурю
сплетен и пересудов.
   Нет, роль женщины он не исполнял. Это было бы самым страшным  бесчестьем,
которое он навлек бы на свой дом и на родичей. В таком случае его  следовало
бы убить, чтобы восстановить честь рода.
   Магнус гневно рявкнул своим перепуганным слугам, чтобы они  принесли  еще
пива, и те беспрекословно повиновались.
   Поразмыслив над своим последним открытием и  опрокинув  очередную  кружку
пива, Магнус разрыдался от нахлынувших на него чувств. Он так  плохо  думает
об Арне, а ведь это его родной сын, сокровище его  любимой  Сигрид.  Что  же
задумал сотворить с ним Господь? Сперва Арн, еще ребенком, должен  был  быть
посвящен Богу, все предвещало это, и не было в  том  никакого  сомнения.  Ну
ладно, пусть Арн всю жизнь служит Богу, и все будет хорошо, так  как  Магнус
вовсе не относился к тем, кто отрицал добро, которое принесли монахи людям в
Западном Геталанде. Напротив, он признавал, что многие улучшения  в  усадьбе
Арнес происходили именно благодаря монашеской мудрости.
   Но получалось так, что Арн вместо того, чтобы служить Богу  в  монастыре,
вернулся в свой отчий дом. Зачем же оставаться полумужчиной-полумонахом? Вот
уж поистине верны слова о том, что пути Господни неисповедимы.
   А хуже всего было то, что мальчик упорно желал трудиться в  усадьбе,  как
простой раб. Сразу же через несколько дней после возвращения  сына  в  Арнес
кругом принялись копать, возводить каменную  кладку,  ковать.  И  ничего  не
изменилось, когда Магнус осторожно намекнул сыну,  что  тот  не  обязан  так
надрываться, потому что всегда в это время года можно нанять рабов.  Уговоры
отца не помогли, и Арн продолжал метаться, как угорелый, хватаясь то за одну
работу, то за другую. Что выйдет из этого - неизвестно, но было бы неразумно
сердиться, пока не поймешь, в чем тут дело.
   Лишь одно признали в Арнесе все  безоговорочно,  даже  самые  ехидные  из
дружинников. Арн заново подковал всех коней в  усадьбе,  причем  новенькими,
невиданными доселе подковами, с заклепками по переднему краю копыта, которые
удерживали саму подкову. Так что теперь стало  гораздо  лучше,  чем  прежде.
Магнус расспрашивал и дружинников, и кузнецов, и все в один  голос  признали
заслугу Арна.
   Дело было полезное, а то, что менялось в Арнесе к лучшему,  было  хорошо.
Так понимали это и Магнус, и Эскиль. Но одно было плохо: родной сын стоял  в
кузнице, весь в копоти, и работал, словно какой-нибудь раб. Причем  это  его
ничуть не смущало. Напротив, в молитве,  которую  он  отныне  произносил  за
столом  на  настоящем  церковном  языке,  он  обычно  благодарил   Бога   за
благословенную работу, совершенную днем.
   Эскиля, в отличие от его отца, такие сомнения не  терзали,  и  он  только
приговаривал, что, во-первых, никогда не  надо  презирать  чужое  умение  и,
во-вторых, умение и искусный ручной труд, которому Арн, несомненно, научился
у монахов, могли послужить и другим. Если бы Арн обучил рабов, то они  потом
смогли бы взять всю работу на себя. Но  сперва-то  они  должны  поучиться  у
Арна, ибо он - единственный, кто может им  в  этом  помочь.  Так  что  глупо
презирать труд, который улучшает жизнь в усадьбе. Движение вперед пойдет  на
пользу всем.
   Возможно, утешал себя Магнус, Арн многое перенял у монахов, и теперь  его
знания сделают Арнес  сильнее  и  богаче.  Во  что  бы  то  ни  стало  нужно
проследить, чтобы рабы поживее научились работать так, как Арн, и  тогда  уж
он сам перестанет надрываться наравне с ними, позоря свой род.
   Гораздо  лучше  то,  думал  теперь  Магнус,  когда   пиво   сделало   его
чувствительным, что Арн поладил с Эрикой дочерью  Юара.  Магнус  не  знал  в
точности, что такое делали в поварне Арн со своей мачехой, ибо  сам  он  там
никогда не показывался, но Эрика, похоже, ходила радостная и довольная.  Это
хорошо, что хоть кто-то из хозяев умел ладить с Эрикой, ведь Эскиль с трудом
терпел свою мачеху. Магнус все пытался зачать с  ней  детей,  но  только  на
третий раз ей удалось родить сына, и Магнус решил, что  уж  этот-то  сын  не
будет отдан на воспитание  монахам,  но  с  детства  будет  расти  воином  и
настоящим дружинником.
   У Эрики был изъян, всем заметный. С  виду  она  была  пригожая,  но  лишь
откроет рот, как сразу было слышно, что она  гнусавит:  из-за  расщепленного
нёба звук шел  больше  из  носа,  а  не  изо  рта.  Дурно  воспитанные  люди
принимались смеяться над ней, и поэтому Эрика старалась не открывать  рот  в
присутствии  незнакомых  и  держалась  очень  стеснительно,  когда  в   доме
устраивали пир и ей приходилось занимать жен гостей. Магнус  едва  переносил
свою жену и частенько вспоминал Сигрид, самого близкого для него человека  -
так он мог сказать лишь о Боге и о самом себе.
   Но нельзя было забывать, что Эрика приходилась племянницей королю и в  ее
жилах текла королевская кровь, а потому две дочери и сын, рожденные  Эрикой,
также были королевского происхождения, со стороны как матери, так и отца.
 
   * * *
 
   Ангел почтил своим посещением Арнес. Все, чего бы он ни  коснулся,  сразу
же становилось лучше, красивее. Он единственный из всех тех, кого  встречала
когда-либо Эрика дочь Юара, говорил  с  ней  понимающе,  как  с  равной.  Он
никогда не обращал внимания на то, что речь ее была неразборчивой, напротив,
он сам извинялся, что подзабыл свой родной язык, потому  что  слишком  много
общался с данами. И он никогда не показывал, как его  старший  брат  Эскиль,
что Эрика дочь Юара была для них чужой, занявшей место их родной матери.
   Рано утром, на рассвете, когда все мужчины еще спали  после  пира  в  его
честь, Арн, трезвый, умытый, заглянул в поварню, где Эрика с  прислугой  уже
приступила к долгой дневной  работе.  Он  учтиво  и  осторожно  попросил  ее
показать свои владения, за которые она отвечала  как  хозяйка  дома,  и  они
вместе обошли все поварни и кладовые в усадьбе. Из вопросов, которые задавал
ей Арн, Эрика вскоре поняла, что он гораздо больше других мужчин знает,  как
следует подвешивать, коптить и хранить мясо, как  варить  рыбу,  и  это  его
совершенно не смущает.
   Понемногу все в их хозяйстве начало меняться, хотя Арн предоставлял Эрике
возможность принимать решения самой: он только брал ее под  руку,  водил  по
кладовым и объяснял, что надо сделать сразу, а с чем можно повременить.
   Арнес с обеих сторон окружала вода. На берегу озера Венерн стоял замок  с
крепостными стенами - там, где два водных  рукава  сужались  и  образовывали
ров. Нечистоты из дубилен и отхожего места, от  забоя  скота  и  варки  пива
попадали в оба потока, и Арн был уверен в том, что именно это было  причиной
болезней, часто поражавших детей  рабов:  у  них  были  покрасневшие  глаза,
слюнявые рты, сыпь на коже, а грудные младенцы порой даже умирали.
   Арн установил новый порядок. Теперь надлежало сбрасывать нечистоты только
в восточный поток Арнеса, тогда как западный должен был  оставаться  чистым.
Арн нарисовал Эрике на песке, как все должно быть устроено, повел ее к воде,
описал детали: вот так следует провести водный  поток  с  чистой  стороны  -
сперва через поварни, а потом уже вывести его на нечистую сторону. Благодаря
водопроводу можно  будет  выиграть  время  в  работе,  да  и  поварни  будут
поддерживаться в чистоте, а пища станет более  пригодной  для  употребления.
Кроме того, необходимо переустроить сами поварни: пол надо  выложить  камнем
на строительном растворе поверх утрамбованной  земли,  и  камень  этот  надо
класть немного с наклоном, чтобы получался сток.
   Все эти нововведения требовали времени. Быстрее пошло дело с  устройством
огорода между поварнями.  Арн  принялся  расчищать  все  пространство  между
бараками рабов, а собранные отбросы отвозились  к  месту  посадки,  где  они
утрамбовывались или сжигались - вроде рыбных объедков и костей,  которые  не
сразу смешивались с землей, становясь удобрением. Арн  тщательно  следил  за
тем, чтобы Эрика всем заправляла  и  отдавала  приказания  слугам,  принимая
решения на правах хозяйки.
   Сложнее всего обстояло дело с канализацией. По мнению Арна,  человеческие
нечистоты были столь же хорошим удобрением, как и навоз, хотя  от  них  было
больше вреда, попади они в воду или пищу. И если раньше каждый раб в усадьбе
справлял свою нужду  где  придется,  то  отныне  всех  заставляли  ходить  к
специальным выгребным ямам с жердью, а тот, кто справил нужду в неположенном
месте, наказывался.
   Рабы  тихо  роптали,  но  Эрика  дочь  Юара  была  строгой   хозяйкой   и
поддерживала нововведения, ибо доверяла Арну больше, чем другим.
   Так как она провела пять лет послушницей в монастыре, прежде чем отец  не
забрал ее оттуда и не выдал замуж, она действительно знала многое из того, о
чем  рассказывал  ей  Арн.  Однако  она  раньше  считала,  что  в   пределах
монастырской ограды царил совсем  другой  порядок,  и  этот  лучший  порядок
принадлежал к высшему миру, и что все там, в  монастыре,  должно  было  быть
гораздо  чище,  чем  снаружи,  будто  бы  чистота  имела   только   духовное
содержание. Но вот появился Арн и  открыл  ей  глаза,  и  теперь  она  стала
думать, что этот чудесный порядок можно поддерживать не только в  монастыре,
но и в миру, в повседневной жизни. Она слегка краснела  при  воспоминании  о
своей оплошности, когда она при первой встрече с Арном  заранее  приготовила
несколько латинских фраз, словно бы латынь каким-то образом  могла  скрасить
ее физический недостаток и сделать ее лепет  благозвучнее.  В  тот  раз  Арн
радостно ответил на ее приветствие длинными фразами, из которых  она  поняла
лишь половину, и ей пришлось притвориться, будто она поддерживает  разговор.
Но Арн быстро разгадал причину ее замешательства и перешел на их родной язык
и при этом громко, чтобы слышали другие, заявил, что во всем  Арнесе  только
они оба владеют латынью, а потому было бы неучтиво исключить всех  остальных
из общей беседы.
   Теперь,  когда  она  узнала  его  получше  и  они  каждый  день   подолгу
разговаривали друг с другом, она напомнила ему о  своей  оплошности,  и  они
вместе посмеялись. Арн, в свою очередь, рассказал забавную  историю  о  том,
как он впервые встретился со священником в Форсхеме. Когда он увидел святого
отца, ему показалось естественным заговорить с ним на церковном языке, и  он
учтиво  приветствовал  священника,  назвал  свое  имя  и  сообщил,  что  рад
вернуться  в  церковь  своего  детства.  Вокруг  стояли  люди,  и  священник
немедленно ответил ему, будто бы говоря по-латыни, хотя на  самом  деле  это
было не так. Арн воспроизвел его абракадабру,  весело  передразнивая  своего
собеседника, и они с Эрикой долго хохотали. А он продолжал описывать  самого
себя, каким  озадаченным  он  выглядел,  когда  услышал  из  уст  священника
латинообразную  болтовню  и  не  сразу  нашелся  с  ответом.  Священник   же
воспользовался его замешательством и снисходительно пояснил окружающим,  что
латынь, конечно же, не так-то проста для молодых людей, - а потом  извинился
и, озорно подмигнув Арну, заспешил по своим делам на другой конец церковного
двора.
   Арн с Эрикой смеялись до слез, так что упали  друг  другу  в  объятия,  и
Эрика с материнской нежностью погладила его по щеке. Но тут он  испугался  и
отпрянул от нее, стеснительно попросив прощения.
   Итак, с появлением Арна в усадьбе жизнь Эрики дочери Юара стала  светлее,
а хозяйские обязанности сделались более легкой ношей. Теперь она поднималась
рано утром, испытывая радость, о чем раньше и подумать  не  могла.  А  когда
вскоре мужчины в господском доме поняли, что  на  столе  появляется  кое-что
новенькое, вкуснее прежнего, они  стали  нахваливать  хозяйку,  чего  прежде
никогда не бывало. И главное - за тот самый копченый окорок.
   У Арна были с собой колбасы и копченые  окорока,  когда  он  вернулся  из
Варнхема, и, хотя почти все было съедено за  пиршественным  пивом,  так  что
никто уже и не помнил о монастырской пище, Эрика все же  спросила  его,  как
это готовится. И вскоре Арн занялся  постройкой  коптильни  из  просмоленных
бревен. Когда коптильня была готова, он прокоптил в ней пару кусков  свинины
и показал ей, как это надо делать, и вот уже Эрика сама, вместе с прислугой,
могла коптить свинину так, словно она получена прямиком и