и думает,
что корона сама свалится ему на  голову.  Многие  в  Западном  Геталанде  не
желают допустить подобного несчастья, и я - один из них.  Поэтому  с  Божьей
помощью я добьюсь короны.  И  теперь  я  спрашиваю  вас,  родичи  и  друзья,
поддержите ли вы меня или я должен покинуть  этот  прекрасный  дом  как  ваш
враг?
   В зале стало  совершенно  тихо.  Даже  три  маленьких  мальчика  рядом  с
Биргером изумленно  уставились  большими  глазами  на  Эрика  сына  Эдварда,
который объявил о том, что хочет стать конунгом, одновременно угрожая  своей
враждой.
   Магнус  бросил  на  Биргера  отчаянный  взгляд,  но  Биргер  только  чуть
улыбнулся и кивнул, давая понять, что он берет на  себя  ответственность  за
дальнейшее. - Господин Эрик, ты говоришь с такой силой и решимостью,  что  я
ни минуты не сомневаюсь в том, что ты можешь стать нашим  королем,  -  начал
Биргер громким голосом для того, чтобы все заметили, что говорит он, младший
брат, а не Магнус, сидящий на почетном месте.  Затем  он  понизил  голос.  -
Позволь сперва мне ответить тебе. Я говорю за весь род Бьельбу, у меня  есть
на это право. А мой брат Магнус может ответить  после  меня,  но  ты  должен
знать, что два наших рода связаны многими кровными узами  и  едва  ли  будут
противоречить друг другу. Ты можешь надеяться на это. Мы тебе не враги, но и
не друзья именно в этом деле и именно в этот момент. Если  ты  хочешь  стать
нашим конунгом, то ты должен начать действовать совершенно в другом месте, а
не в наших краях. Заставь свеев выбрать себя конунгом у скалы тинга в  Муре.
Если тебе это удастся,  то  полдела  уже  сделано.  Если  же  ты,  напротив,
попытаешься стать конунгом в Западном Геталанде против воли восточных гетов,
то только  накличешь  войну,  и  никому  не  известно,  кто  выйдет  из  нее
победителем. Если
ты сделаешь наоборот, то случится то же самое. Следовательно, сперва ты должен расположить к себе свеев. И когда ты это сделаешь, можешь рассчитывать на нашу поддержку. Разве я не прав, брат Магнус? 
   Магнус обнаружил, что все на него смотрят и что наступила тишина,  как  в
тот момент, когда лук уже туго натянут и стрела скоро будет выпущена в цель.
Он смог лишь медленно и  задумчиво  кивнуть,  словно  старый  мудрец.  Среди
дружины Эрика сына Эдварда в дальнем конце зала прошел ропот недовольства. -
Ты, Биргер, всего лишь молокосос, - покраснев, прокричал Эрик сын Эдварда, -
я бы мог убить тебя здесь и сейчас за твои  дерзкие  слова.  Кто  ты  такой,
чтобы учить взрослого воина, как ему поступать!
   Эрик сын Эдварда сделал  движение,  будто  хотел  выхватить  меч,  словно
забыв, что обычая пировать с мечом на боку уже не существовало;  все  оружие
хранилось в среднем доме у рабов, вращающих вертела.
   Биргер не испугался притворного движения к пустым  ножнам,  и,  когда  он
отвечал, его улыбка не меркла ни  на  секунду.  -  Ты  можешь  считать  меня
молокососом, Эрик сын Эдварда, -  начал  он  спокойно,  но  потом  заговорил
громче, чтобы никто в зале не пропустил его слова, - что меня не радует.  Но
для нашего большого дела это не имеет значения, ибо если  ты  поднимешь  меч
против меня, то в тот же самый момент ты навлечешь на себя несчастье, чем бы
все ни кончилось. - Ты что же, молокосос,  думаешь,  что  смог  бы  выстоять
против меня с мечом?! - закричал Эрик сын Эдварда, еще  больше  покраснев  и
разгневавшись, так что все в зале стали опасаться худшего,
а одна из рабынь быстро подбежала и увела трех мальчиков, сидевших рядом с Биргером. 
   Биргер медленно поднялся, но улыбка не  исчезла  с  его  лица,  когда  он
ответил. - Теперь я действительно прошу тебя как нашего  гостя  -  опомнись,
Эрик сын Эдварда, - сказал он. - Если мы скрестим сейчас мечи, это плохо для
тебя кончится. Если ты умрешь, то никогда уже не станешь конунгом.  Если  же
ты убьешь меня, то остаток твоей жизни превратится в долгий путь, на котором
весь род Бьельбу будет охотиться на тебя от тинга к тингу и в  конце  концов
убьет тебя. Опомнись и подумай! Королевство сейчас  от  тебя  на  расстоянии
вытянутой руки, в этом я не сомневаюсь. Так не позволяй же ему отдаляться от
себя лишь потому, что ты считаешь, что представитель  рода  Бьельбу  слишком
молод и дерзок! Завоюй сначала свеев, а потом нас. Вот тебе мой совет.
   Биргер спокойно сел и потянулся к одной из  испуганных  рабынь  за  новой
кружкой пива, словно ничего особенного не произошло.
   Прежде чем ответить, Эрик сын Эдварда долго сидел темнее тучи. Он  понял,
что речи молодого Биргера из Бьельбу были верны и чисты,  как  вода.  Теперь
ему самому пришлось признать, что остроумный юнец  поставил  его  на  место.
Нельзя было отрицать то, что слышали все. - Ладно, - сказал он наконец. -  Я
уже думал о том, чтобы отправиться на тинг в Муре и заставить свеев пойти за
собой, так что в этом мы заодно. Но когда я вернусь, став твоим конунгом, за
твои слова я ощипаю тебя как гуся. - В этом я совершенно не сомневаюсь,  мой
будущий господин и конунг,  -  сказал  Биргер  с  широкой,  почти  натянутой
улыбкой и, прежде чем продолжить, выдержал насмешливую паузу. - Но поскольку
ты, кажется, все же считаешь мои советы хорошими, то лучше не ощипывай меня,
а сделай своим ярлом!
   Его дерзкая и веселая манера высказывать все прямо  в  лицо  разъяренному
гостю вызвала удивительную реакцию.  Эрик  сын  Эдварда  уставился  на  него
черными глазами, а Биргер лишь улыбался в ответ, до тех пор,  пока  на  лице
Эрика вдруг не появилась  широкая  ухмылка.  И  тут  он  начал  хохотать.  В
следующую секунду захохотали его дружинники, потом дружинники Магнуса, потом
женщины, потом рабы и, наконец, три мальчика, которым теперь было  позволено
вернуться на свои места. Буря прошла, зал сотрясался от хохота.
   Эрик сын Эдварда, почувствовавший, что дальнейшие разговоры о его пути  к
короне  лучше  отложить  до  следующего  раза,  решил   произвести   хорошее
впечатление  и,  хлопнув  в  ладоши,  позвал  норвежского  скальда,  который
следовал за ним в последних санях, и попросил его рассказать о том  времени,
когда у мужчин на Севере были силы  и  мужество,  которые  так  редко  можно
встретить теперь.
   Пока скальд  поднимался  со  своего  плохонького  места  рядом  с  самыми
младшими дружинниками и шел по залу, чтобы встать  рядом  с  огнем,  где  он
будет петь и рассказывать,  домашние  рабы  быстро  убрали  объедки,  налили
свежее пиво и начали  подтирать  испражнения  у  двери.  В  зале  воцарилась
тишина. Скальд с  опущенной  головой  выжидал,  когда  напряжение  достигнет
предела.
   Тихо, но красиво, почти напевно начал он рассказ о восьми крупных победах
Сигурда Крестоносца  по  пути  в  Иерусалим,  о  том,  как  знаменитый  воин
разбойничал в Галиции, как впервые  у  берегов  Серкланда  встретился  он  в
морском бою  с  язычниками-сарацинами,  направлявшимися  к  нему  с  большим
галерным флотом, и как он, не колеблясь ни секунды, перешел в наступление  и
победил язычников, которые, очевидно, никогда  не  встречались  с  северными
мореплавателями и ничего не понимали в  битве.  Сражение  могло  закончиться
только так, как скальд описал в песне:
 
   Бедные язычники
   Напали на конунга.
   Могучий князь
   Поразил их всех.
   Войско разбило восемь кораблей
   В страшном бою.
   Славный князь
   Перевез добычу на борт.
   Ворон летел на свежие раны.
 
   Здесь скальд прервался и  попросил  пива,  чтобы  затем  продолжить  свой
рассказ, и все дружинники застучали кулаками по столу в знак того,  что  они
хотят слушать дальше.
   Двое самых маленьких, Арн и Кнут, слушали скальда открыв рот и  вытаращив
глаза, но Эскиль, который был чуть постарше, начал капризничать и зевать,  и
Сигрид  махнула  слугам,  чтобы  те  отнесли  мальчиков   в   постели;   она
позаботилась о том, чтобы их удобно устроили в одной из поварен, потому  что
считала, что детям не следует проводить всю ночь в компании взрослых  пьющих
без меры мужчин.
   Эскиль послушно последовал за рабами, снова позевывая; казалось,  что  он
сам предпочитает теплую постель  обычным  старым  историям  на  малопонятном
языке. Но Арн и Кнут лягались и брыкались, они хотели слушать дальше, обещая
сидеть тихо, но своего не добились.
   Скоро все трое лежали под толстыми покрывалами в поварне, где стояли  три
самых больших  железных  котла,  наполненные  раскаленным  древесным  углем.
Эскиль скоро повернулся и засопел, а Арн и Кнут лежали с открытыми глазами и
злились  на  то,  что  самый  старший  из  них  испортил  все  удовольствие.
Пошептавшись, они тихо оделись и выскользнули в темноту, прокрались,  словно
маленькие привидения, мимо двух дружинников, которых рвало  перед  воротами,
быстро прошмыгнули в зал и уселись в темноте около самой двери. Там никто не
мог их  увидеть,  потому  что  Арн  нашел  большое  покрывало,  которым  они
накрылись, так что только две  их  белые  макушки  и  вытаращенные  глазенки
торчали над ним. Они сидели тихо, словно мыши, и,  затаив  дыхание,  ожидали
рассказ о новых подвигах Сигурда Крестоносца.
   К  северу  от  Серкланда,  на  острове,  который  называется  Форментера,
рассказывал дальше скальд, выдержав паузу, Сигурд Крестоносец  и  его  воины
наткнулись  на  сарацинских  пиратов,  язычников  и  нечистых   разбойников,
бездельников и уродов, порожденных от совокупления с ослицами.  У  них  была
богатая  добыча,  состоявшая  из  добра,  отнятого  у  честных  христианских
пилигримов, не сумевших защититься, совершая богоугодный путь.
   Однако язычники вместе со  своей  добычей  хорошо  укрепились  наверху  в
пещере на отвесной скале, а перед входом в пещеру  сложили  каменную  стену.
Они издевались над викингами, дразня их шелком  и  другими  драгоценностями.
Поскольку язычники могли стрелять сверху вниз, кидать камни и  нечистоты  на
викингов, если бы те попытались карабкаться по отвесной скале, казалось, что
взять пещеру штурмом невозможно.
   Но Сигурд Крестоносец нашел выход. Он велел притащить с берега  несколько
кораблей, которые назывались барками, и поднять их на гору. На самой вершине
горы, над входом в  пещеру,  викинги  привязали  толстые  веревки  к  мачтам
кораблей, наполнили их отважными воинами, камнями и оружием и стали медленно
спускать корабли, так что язычникам пришлось испытать на себе действие своей
же хитрости и защищаться от врага, нападающего сверху.
   Бой скоро закончился. Люди конунга смогли обагрить свои стрелы  в  крови.
Ворон летел на свежие раны. Более богатой  добычи  не  было  взято  за  весь
поход.
   Рассказ скальда снова вызвал громкое одобрение, его  просили  продолжать;
он сказался усталым, но, получив от Магнуса серебро и свежее  пиво,  присел,
ожидая, пока вернутся все те, кто вышел по нужде.
   Несмотря на то что мимо Арна и Кнута прошла дюжина мужчин и кое-кто  даже
споткнулся о них на входе или выходе, никто  так  и  не  заметил  мальчиков,
прижавшихся друг к другу, словно птенцы глухаря ночью в лесу.
   Летом Сигурд Крестоносец поплыл в Святую Землю и был радушно  встречен  в
Иерусалиме королем Баддуином. Для Балдуина было  большой  честью  принять  у
себя такого отважного северного воина, и вскоре он отправился с  Сигурдом  к
реке Иордан и хорошо укрепленному портовому городу Акка,  где  бросил  якоря
северный флот.
   Король Балдуин понимал, какую пользу могут принести ему могучие  северные
воины, и отправился вместе с ними в Сирию, где освободил от язычников Сидон,
так что еще один город в Святой Земле был спасен для верующих.
   Но за эту помощь Сигурд не потребовал ни золота, ни шелков. Вместо  этого
по совету патриарха и короля Балдуина он получил  частицы  креста  Господня.
Сигурд поклялся священной клятвой  отвезти  эти  реликвии  на  могилу  Олава
Святого в Нидаросе и построить там большой собор.
   Скальд  снова  заслужил  бурное  одобрение,  и  его  настойчиво   просили
повторить наиболее красивые стихи:
   Сигурд победил
   у Сидона, все помнят это.
   Оружие скрестилось
   в этом бою.
   Воин покорил
   неприступную крепость.
   Прекрасный меч обагрился
   кровью там, где победил князь.
 
   Шум в зале не прекращался, а потом начались бесконечные разговоры,  когда
все, перебивая друг друга,  рассказывали  о  былых  подвигах  и  о  нынешних
королях, которые походили  на  Сверкера  Слабого  Члена,  а  не  на  Сигурда
Крестоносца.
   Магнус попытался весело пошутить о том, что у норвежцев  все  по-другому,
потому что сам он происходил из норвежского рода. Но никто не счел его шутку
забавной, и меньше всех Эрик сын Эдварда, который встал и поднял старый рог,
поставленный перед ним, - норвежский рог, хотя Эрик этого и  не  знал,  -  и
выпил за мужество до дна. Потом он сказал, что сейчас  ему  было  видение  о
новом гербе, который будет принадлежать ему и всему государству.  На  нем  -
три золотые короны на голубом поле, одна символизирует  Свеаланд,  другая  -
Восточный Геталанд и третья - Западный Геталанд.  Он  поклялся,  что  время,
когда этот герб станет гербом его и всего государства, уже не за горами.
   Зал задрожал от одобрительного  гула.  Эрик  сын  Эдварда  хотел  сказать
что-то еще, но одновременно с этим ему нужно было выйти. Поскольку он  очень
хотел сделать и то, и другое, то, идя к двери, он громко и  пьяно  продолжал
рассуждать о том, что тот, кто последует за ним, пожнет  лавры  в  крестовом
походе. Может быть, сначала это будут финны  на  другой  стороне  Восточного
моря, но затем, после того как они будут окрещены, нашим может  понадобиться
помощь в Святой Земле.
   Когда он оказался около двери, то уже не смог перешагнуть через порог,  а
просто оперся о дверной косяк и облегчился там, где стоял.
   Он даже не заметил, что мочится на Арна и своего собственного сына Кнута.
А им, в свою очередь, ничего не оставалось делать, как  сжаться  в  комок  и
тихо терпеть. Оба мальчика на всю жизнь запомнили эту минуту - ведь Эрик сын
Эдварда стал не только королем, но и святым.
 
 
 
   III
 
   Зима держала Арнес в железных объятиях. С Рождества все пути на  юг  были
отрезаны, и, хотя можно было проехать по льду Венерна на  санях  с  широкими
полозьями, все равно не стоило так себя  утруждать.  То,  что  Магнус  хотел
продать в тех краях, в Ледесе, должно было принести вдвое больше  прибыли  в
конце зимы, когда у многих кладовые опустеют.
   В Арнесе, как обычно, кипела работа в бочарнях, коптильнях и  по  засолке
мяса, а также в женских мастерских, где пряли  шерсть  и  лен  и  ткали  как
грубое полотно, так и гобелены на радость Богу и людям.
   Одну из мастериц звали Суом, и она отличалась от других рабынь: волосы  у
нее были прямые и светлые, а не черные и  курчавые,  и  она  была  рослой  и
красивой. Суом еще не рожала, и казалось, что она блюдет  себя  и  у  нее  в
жизни есть мечта, несмотря на то что она всего лишь рабыня.  Она  словно  не
слышала грубых слов и  смеха,  которые  неслись  ей  вслед,  когда  с  гордо
поднятой головой она проходила мимо кузниц и бочарен.  Суом  была  одной  из
любимых рабынь Сигрид, и они вдвоем часто сидели  в  прядильнях,  придумывая
все новые узоры. Суом застенчиво  и  испуганно  сказала  нет,  когда  Сигрид
однажды спросила ее, не хочет ли она окреститься и  взять  христианское  имя
Белый Ангел. Больше Сигрид не спрашивала об этом, но  все  время  удивлялась
тому, как язычница может ткать такие красивые узоры с изображением  соборов,
адского огня, сияющего Храма Божьего и воинов Христовых, побеждающих  темные
силы.
   Магнус некоторое время пребывал в  раздражении  от  тех  хлопот,  которые
принесла с собой суровая зима. Он ведь  не  мог  работать  в  мастерских,  а
глубокий  снег  делал  господскую  охоту  невозможной.  Вдруг  Магнус  начал
проявлять интерес к гобеленам, и Сигрид стала порой замечать  его  следы  на
снегу перед прядильней. Она также обратила внимание на то,  что  Суом  часто
вздрагивала, словно от страха, когда она входила.
   В конце концов Сигрид прямо и строго спросила об их  отношениях.  Сначала
Суом упорно и чересчур настойчиво все отрицала, но потом закрыла руками лицо
и зарыдала.
   Сигрид утешила ее и осторожно погладила по спине, оценивая ситуацию. Если
бы Суом была свободной женщиной, то Магнус оказался бы повинен в супружеской
измене. Но об этом не могло быть и речи. Если господин хотел залезть на свою
рабыню, он мог свободно это  сделать.  И  нетрудно  было  понять,  что  Суом
представляла искушение не только для всех рабов, но и для свободных  мужчин.
Кроме того, частично Сигрид  должна  была  винить  в  этом  и  себя,  и  она
прекрасно это понимала. Она часто отказывалась, когда Магнус хотел исполнить
свои супружеские обязанности, причину  своего  отказа  знала  только  она  и
никогда не смогла бы ему ее объяснить. Она больше не хотела детей, не хотела
ставить на карту жизнь между болью и смертью.
   И теперь ей пришлось за это заплатить. Если бы развлечения Магнуса  зашли
слишком далеко, если бы начались смешки и сплетни, то пришлось бы предложить
ему немного ограничить себя. Но пока нужно  только  проявлять  дружелюбие  к
Суом, чтобы та поняла, что госпожа не станет ее ревнивой соперницей, от чего
в прежние времена страдали многие рабыни. Сигрид с дрожью вспоминала рассказ
о том, как какая-то женщина  из  рода  ее  матери,  она  давно  забыла  кто,
приказала целиком зажарить свою соперницу-рабыню  на  вертеле  и  подала  ее
супругу на ужин, после чего желание изменять исчезло у мужа навсегда.
   Однако скоро по Арнесу пошел слух, что на эту спесивую Суом уже залезли и
что нечего ей ходить так надменно и неприступно, как будто она девственница.
Это  развязывало  рабам  языки,  и   под   конец   посыпались   непристойные
предложения, что Суом нужно попробовать  настоящего  мужика,  быка,  который
обойдется без церемоний и околичностей  и  перейдет  прямо  к  делу.  Вокруг
несчастной  Суом  словно  возник   ореол   похоти.   Несчастье   неотвратимо
приближалось.
   Но для мальчиков, Эскиля и Арна, суровая зима была  прекрасным  временем.
Их учитель, послушник Эрленд из Варнхема, вернулся в монастырь незадолго  до
Рождества, и теперь, несмотря на то что уже близилась Страстная  неделя,  не
мог пробиться через снега обратно в Арнес. Поскольку время, которое мальчики
должны были проводить, сидя уткнувшись носом в латинские тексты о  философии
и о святом Бернарде, теперь стало свободным, они посвящали  все  дни  зимним
играм и мальчишеским забавам. Самым веселым считалось наловить живых мышей в
амбаре, а потом пустить их в поварню к рабыням и, визжа от  хохота,  убегать
оттуда,  в  то  время   как   крики,   сильные   удары   и   звуки   падения
свидетельствовали о том, что там происходило.
   Однажды они пробрались в оружейную, взяли два старых  круглых  щита  и  с
ними направились к настилу на второй этаж длинного дома, по которому в конце
лета завозили сено. Мальчики  сели  на  щиты  и  покатились  вниз,  как  две
маленькие выдры. Их громкий счастливый смех  привлек  к  себе  внимание,  и,
когда их отец пришел и увидел, что они делают с оружием взрослых, он так  их
отшлепал, что они побежали жаловаться к матери в ткацкую.
   Но  это  маленькое  огорчение  скоро  забылось.   Раб   Сварте,   заметив
находчивость мальчиков, направился в столярню и, найдя несколько  подходящих
досок, сколотил их так, что получились  сани.  Потом  он  распарил  одну  из
коротких сторон саней, осторожно выгнул ее вперед,  как  на  передней  части
железных полозьев, и пропустил кожаный ремень, вроде вожжей на повозке,  так
что скоро забавы на горке снова продолжались под крики и смех ребят.
   Когда дети Сварте  увидели,  что  он  сделал  для  сыновей  хозяина,  они
потребовали сделать и для них то же самое. Сварте возразил, что между детьми
рабов и господами есть разница, и тогда на него напустилась Сут, после  чего
он оставался в плотницкой целый день. Правда, санки для своих  ребятишек  он
сделал не такими красивыми.
   Снач