по специальному сливу. Внутри было темно и холодно, Арн  дрожал,  обрызгивая
пористые кирпичные стены водой. Помещение было высоким,  а  на  самом  верху
находились маленькие отверстия, пропускавшие свет: через них улетучивались и
все нечистые испарения от мяса.
   Когда он вошел в  большую  кухню,  отвисевшиеся  бараньи  туши  были  уже
разрезаны и помещены в чан с оливковым маслом,  чесноком,  мятой  и  разными
пряностями из Прованса, а огонь в больших печах  начинал  разгораться.  Мясо
будет готово,  когда  оно  поджарится  и  достаточно  пропитается  маслом  и
пряностями. Лопатки и остатки  тушек  разрезали  на  кусочки  и  положили  в
большие железные котлы. На ужин будет бараний суп с корнеплодами и капустой,
а на десерт - немного черешни  с  медом  и  жареными  орехами.  К  бараньему
жаркому подадут белый хлеб, оливковое масло и свежий козий сыр.
   В Школе Жизни не пили вино каждый день, но это было связано не с уставом,
а со сложностями в доставке вина из Бургундии  в  Скандинавию.  Только  брат
Ругьеро обладал правом решать, когда к  трапезе  будет  подаваться  вино,  а
когда вода. Теперь он счел, что к запеченной баранине лучше  всего  подойдет
вино, и Арн был отправлен в винные погреба за бочонком. Ему строго  наказали
брать из дальнего конца погреба, где стояло самое старое вино -  его  всегда
пили именно в таком порядке,  -  и  напомнили,  как  именно  помечен  нужный
бочонок. Однако Арн все равно  вернулся  не  с  тем  бочонком,  и  ему  была
прочитана лекция  о  том,  что  принесенное  им  вино  может  сгодиться  для
причастия, но не для христианской трапезы - грубая  шутка,  которая  смутила
юношу. Арну пришлось снова отправиться в погреб.
   Когда ужин был подан и все отправились  есть,  Арн  вернулся  в  кухню  и
зачерпнул ковшик воды из чистого питьевого источника, который проходил прямо
через кухню, не смешиваясь с потоком грязной воды  из  лаватория.  Он  попил
холодной воды, наслаждаясь ею, словно даром Божьим. Затем прежде чем  съесть
кусок белого хлеба, прочитал особенно длинную, предшествующую еде, молитву.
   Он не чувствовал ни голода, ни зависти к братьям. Это всего лишь  обычная
трапеза, похожая на другие в Школе Жизни. Закончив есть, он стал  убираться,
присматривая за большими котлами, в которых готовилась  пища  для  следующей
трапезы.
   После всенощной нужно было тщательно вымыть всю кухню и убрать отбросы  -
либо слить их в канаву для смыва нечистот, по которой они попадали в  ручей,
а потом в фиорд, либо выбросить их на большую кучу  компоста  в  крапиве  за
кухней. Брат Люсьен очень тщательно следил за тем, как  собирается  компост,
потому что в его работе было важно постоянно удобрять землю.
   Когда Арн заканчивал эту работу, у него оставалось  на  отдых  всего  два
часа до начала хлебопечения. Но он так долго работал в жару кухни, что никак
не мог заснуть.
   Стояло прохладное лето, в воздухе уже ощущались первые запахи осени. Ночь
была тихой и звездной, на небе сиял полумесяц.
   Арн сидел на каменной лестнице, ведущей в большую  кухню,  и  смотрел  на
звезды. Его мысли бродили между тяжелой дневной работой, сильными запахами в
кухне и утренним разговором с отцом Генрихом. Он чувствовал - что-то  важное
о любви по-прежнему остается для него непонятным.
   Потом он пошел к загону и позвал Шамсина. Жеребец громко фыркнул, услышав
условный сигнал, и тут же подбежал к  Арну  мягкой  рысью,  высоко  поднимая
ноги. Шамсин все еще оставался молодым жеребцом, но он заметно подрос, и его
масть изменилась с детски-молочной на переливчатую серо-белую. В свете  луны
он казался отлитым из серебра.
   Сам не понимая  почему,  Арн  обвил  руками  сильную  шею  жеребца,  стал
обнимать и гладить его и, наконец, заплакал. Грудь его переполняли  чувства,
непонятные ему самому. - Я люблю тебя, Шамсин, я так люблю тебя, - прошептал
он, и слезы его струились ручьем. Он понял, что думает о чем-то греховном  и
запретном, чего сам не мог объяснить.
   Впервые за всю жизнь он решил, что есть нечто, в чем он никогда не сможет
исповедаться.
 
 
 
   VI
 
   Monasterio Beatae Mariae de Varnhemio  -  так  теперь  звучало  по-латыни
полное название монастыря в Варнхеме. Отец Генрих, снова  сидевший  в  своем
старом скриптории, почувствовал дрожь радости, когда он  красиво  вывел  эти
слова. Монастырь должен быть по справедливости  посвящен  Святой  Деве,  ибо
благодаря Ей, ниспославшей видение госпоже Сигрид во время освящения  собора
в Скаре, и появился этот монастырь.  И  теперь  здесь  наконец-то  воцарится
порядок.
   У отца Генриха действительно было много причин для радости, которые он  и
пытался отразить в своем длинном послании. Цистерцианцы победили в опасной и
сложной игре против самого императора германского,  Фридриха  Барбароссы.  В
этом принял посильное участие и он, отец Генрих, и два его  добрых  друга  -
архиепископ Лундский Эскиль и отец Стефан  из  Альвастры.  Никто  не  мог  и
мечтать об этом двадцать лет назад, когда он сам и Стефан проделали длинный,
мрачный и холодный путь до Скандинавии.
   Император Фридрих Барбаросса сместил Папу Александра III, посадив на  его
место своего кандидата, более сговорчивого. После этого  христианскому  миру
пришлось выбирать между истинным Папой, Александром, и узурпатором  в  Риме.
За исход этой борьбы нельзя было ручаться.
   Многие короли боялись германского императора и хотели  сохранить  хорошие
отношения с ним, среди них были, к сожалению, и конунг Вальдемар Датский,  и
некоторые из его самых трусливых епископов. Но архиепископ Эскиль из  Лунда,
друг  цистерцианцев,  выступил  против  своего  короля  и   поддержал   Папу
Александра III. Вскоре Эскиль был вынужден покинуть страну.
   На самом деле  суть  борьбы  оставалась  прежней:  получат  ли  короли  и
императоры власть над церковью, или же  она  будет  независима  от  светской
власти.
   Цистерцианцы предприняли ответный ход в Свеаланде  и  Геталанде.  Конунга
Карла сына Сверкера, который знал об императоре Фридрихе Барбароссе  не  так
много,  чтобы  бояться  его,  убедили  в   необходимости   создания   нового
архиепископства именно над Свеаландом и двумя гетскими областями.  Не  имело
большого значения то, в каком именно городе будет  архиепископский  престол,
только бы  он  был  учрежден.  Когда-то  конунг  Сверкер  поступил  разумно,
отказавшись от своего собственного  города  Линчепинга  в  пользу  свейского
города Восточный Арос. Пусть будет так, решили  цистерцианцы,  нужно  только
ковать железо, пока горячо.
   Между тем отец Генрих приехал на собор в Сансе, где Эскиль, в присутствии
самого Папы, помазал Стефана на архиепископство в Свеаланде и  двух  гетских
областях. Поскольку архиепископство Норвежское также  было  верно  истинному
Папе, расстановка сил была теперь не в  пользу  Фридриха  Барбароссы  к  его
кандидата. Стефан уже принял сан в Восточном Аросе, и Эскиль мог с  триумфом
вернуться в Данию. Бой был выигран.
   Член ордена цистерцианцев на третьем по счету архиепископском престоле  в
Скандинавии - это не шутки. Варнхем был облагодетельствован  ранее  конунгом
Эриком сыном Эдварда, но теперь .его преемник  Карл  сын  Сверкера  пообещал
монастырю новые земли и привилегии  и  даже  пожертвовал  часть  собственных
владений для  основания  женского  цистерцианского  монастыря  во  Врете,  в
Восточном Геталанде.
   Из того, что только что случилось в Свеаланде, стало ясно, что  теперь  в
Скандинавии уже  не  может  произойти  такого  конфликта  между  церковью  и
королевской властью, какой вспыхнул в Варнхеме.
   Одна благословенная Богом женщина по имени Дотер  подарила  цистерцианцам
свое большое владение  Вибю  под  Сигтуной,  подобно  тому,  как  мать  Арна
принесла в дар монахам Варнхем. И точно так же, как и в случае с  Варнхемом,
появились наследники и потребовали объявить дар незаконным. На этот раз речь
шла о сыне Дотер. Звали его Гере.
   Но  Гере  не  пришлось  рассчитывать  на  поддержку  со  стороны   нового
архиепископа Стефана. Наоборот, тому быстро удалось заставить конунга  Карла
сына Сверкера признать дар и записать это в грамоте с  королевской  печатью.
Гере не был обойден, он получил всю остальную часть наследства своей матери,
но все поняли, что дар цистерцианцам больше не может оспариваться  никем,  и
это было самым важным.
   Положение монастыря в Варнхеме упрочилось, и пришло время  снова  браться
за работу и восстанавливать  его  первоначальный  вид.  Ибо  Варнхем  влачил
жалкое существование, в нем жили всего  лишь  двенадцать  братьев,  основной
задачей которых было не дать монастырю погибнуть окончательно.
   За прошедшие годы Школа Жизни в Дании во всем обогнала Варнхем. И теперь,
когда отец Генрих взялся возглавлять работы по восстановлению, было понятно,
что первые свежие силы нужно черпать именно в Школе Жизни, о  чем  священник
дал подробные наставления, закончив описание справедливой победы  служителей
Божьих в саду Его над светским властителем Барбароссой.
   Среди призванных в Варнхем были и брат Гильберт с Арном.  За  десять  лет
работы в Школе Жизни брат Гильберт прекрасно наладил все  кузнечные  работы.
Ему помогали несколько способных  послушников,  которых  он  сам  выучил.  В
Варнхеме дело обстояло иначе, здесь кузницы находились в запустении. Поэтому
было очевидно, что брат Гильберт должен вернуться в Варнхем.
   Однако  вопрос  о  молодом  послушнике  Арне  был  более  сложным.   Свои
практические навыки Арн в основном получил от брата Гильберта, поэтому  если
того призывали в Варнхем, то Арну было бы логичнее остаться в Школе Жизни.
   Но у отца Генриха в отношении Арна был план, который  он  пока  не  хотел
раскрывать, уж во всяком случае, не в  письме,  которое  окажется  в  архиве
цистерцианцев.
   Он частично замаскировал свои намерения, написав, что нескольких  лошадей
из  Школы  Жизни  необходимо  привести  в  Варнхем,  чтобы  посмотреть,   не
заинтересуют  ли   идеи   брата   Гильберта   варваров-гетов   больше,   чем
варваров-данов. Он написал, что не хочет вдаваться  в  детали,  а  оставляет
решение всех практических вопросов брату Гильберту.  Закончив  этот  сложный
пассаж, сложный  потому,  что  он  не  мог  написать  всей  правды  о  своих
намерениях, но и не хотел, чтобы там было хоть одно слово лжи, он перешел  к
вопросу о садоводстве. Лучшие ученики брата Люсьена должны  были  прибыть  в
Варнхем, чтобы сразу же стать полноправными членами ордена. На брата Люсьена
налагалась  ответственность  за  то,  чтобы  разные  травы   в   необходимом
количестве, а также черенки, семена и все остальное было хорошо упаковано  и
отправлено из Дании в Варнхем.
   Завершив свое длинное письмо, отец Генрих некоторое время занимался  тем,
что   исправлял   буквы,   казавшиеся   ему   недостаточно   красивыми;   он
сосредоточился на этой работе и довольно долго  не  думал  ни  о  чем  ином.
Покончив с этим и отложив письменные принадлежности,  он  глубоко  вздохнул,
чувствуя радость  и  облегчение.  Он  обвел  взглядом  свой  старый  любимый
скрипторий. По какой-то  причине  именно  это  помещение  казалось  ему  его
духовным домом, местом, где  он  должен  был  осуществлять  наиболее  важную
работу. Сейчас книжные полки зияли пустотами, но это был всего  лишь  вопрос
времени. Здесь,  в  этой  комнате  он  закончит  свой  жизненный  путь  и  в
назначенное время  будет  похоронен  под  каменным  полом  церкви,  где  уже
покоилась земная основательница Варнхема - госпожа Сигрид.
   Отец  Генрих  откинулся  назад  в  потертом  кожаном  кресле,  глядя   на
растрескавшийся потолок; мысли его витали вокруг различных практических дел,
но потом на него вдруг нахлынули воспоминания о триумфе в Санском соборе.
   Само здание собора было верхом изящества,  и  людей,  понимающих  толк  в
зодчестве - таких, как брат Гильберт, - его красота поразила бы еще  больше,
чем  отца  Генриха.  Оно  было  построено  в  совершенно  новом  стиле  -  с
остроконечными сводами, которые устремлялись ввысь, так что каждая церковь в
этом стиле должна была выглядеть так, словно она действительно  устремлялась
к Богу, покидая грешную землю. По мнению отца Генриха,  архитектурные  формы
неразрывно связаны с верой. Прежде всего  нужно  достигнуть  гармонии  между
формой и содержанием, особенно в освященном месте. Вычурные украшения -  это
разврат, отвлекающий мысли от высшего мира. Но здание, устремленное к  Богу,
строгость и чистота, выраженная в камне, - все это содержало  в  себе  нечто
совсем иное, Божественное. Может быть, следует выписать с родины  чертежи  и
пригласить новых зодчих? Нет, в Варнхеме, в его  теперешнем  состоянии  есть
более неотложные практические дела. Заниматься красотой форм сейчас было  бы
грешно.
 
   * * *
 
   Для Арна не существовало такого места, которое он мог бы  назвать  своим.
Им не был ни Варнхем, ни Школа Жизни у Лимфиорда. Арн чувствовал  себя  дома
там, где были братья и, что самое важное, где  были  брат  Гильберт  и  отец
Генрих.
   Самая большая сложность, связанная с отъездом из Школы Жизни, заключалась
в разлуке с Шамсином; брат Гильберт решил, что коня нужно оставить на  племя
в Дании, и доказывал это Арну, рисуя на песке  сложные  фигуры,  означающие,
какие лошади появились от Шамсина и какие -  от  Назира  и  почему  Назир  и
жеребенок от Шамсина и  Лиши  должны  отправиться  в  Варнхем,  а  Шамсин  -
остаться в Школе Жизни. Арну нечего было возразить.
   Молодой жеребец был серо-рыжего цвета, и после прощальной молитвы в Школе
Жизни брат Гильберт сказал Арну, что его будут звать Шималь, что  на  тайном
языке лошадей означает Север. Увидев печаль в глазах юноши, монах отвел  его
в сторону и объяснил, что скучать по своему коню не стыдно и не грешно.  Те,
кто говорят, что конь - это только  вещь,  у  которой  нет  души  и  которая
поэтому не заслуживает любви, слишком мало знают. Они как  будто  правы,  но
очень часто люди, и даже люди  благочестивые,  многого  не  понимают.  Перед
Богом, и в этом брат Гильберт поклялся, любить таких лошадей, как Шамсин,  -
настоящее благо.
   Однако с другой стороны нужно помнить о том, что лошади,  как  и  ближние
наши, как братья и родичи, рано или  поздно  умирают.  Уже  по  той  простой
причине, что лошади живут меньше, чем люди, Арну  придется  скорбеть  не  по
одному коню. Это как со старшими родственниками, и скорбь о них не  является
греховной. Печаль - часть жизни, данной нам Богом.
   Арн немного утешился, но лишь потому, что понял:  греха  в  его  грустных
думах о расставании с Шамсином нет.
   Хотя теперь Арн был взрослым, он немного всплакнул, когда обоз выезжал из
Школы Жизни. Никто, кроме брата Гильберта, не видел его слез. И никто, кроме
брата Гильберта, не смог бы понять, почему он плачет. Ибо у других монахов и
послушников, как и у Арна, дом на земле был только в  том  месте,  где  были
другие братья. А что знали они о конях из Святой Земли?
   В канун праздника святого Варфоломея, когда в Западном Геталанде  убирали
урожай и закалывали коз, Арн увидел на горизонте шпиль  Варнхемской  церкви,
сперва неясно, словно это была  верхушка  засохшего  или  разбитого  молнией
дерева в густой дубраве, а потом совершенно отчетливо.
   В детских воспоминаниях Арна не сохранилось церкви, его тронуло  не  это,
но он знал, что там, внутри, была похоронена его  мать,  та,  к  которой  он
каждый вечер обращался в своих молитвах. Казалось, она оставалась  живой,  а
там покоились лишь ее останки; из тайников памяти всплыла  неясная  картина,
как он ребенком стоял во время похорон среди множества чужих мужчин, которые
тогда еще не были его любимыми братьями. Преисполнившись торжественности, он
проехал через монастырские ворота, даже не подумав о том, узнает ли  он  это
место, хотя он его  узнал,  или  о  том,  насколько  все  вокруг  разрушено.
Поприветствовав отца Генриха, который  вышел  навстречу  вновь  прибывшим  к
воротам монастыря, он попросил прощения и поспешил к церкви, но прежде,  чем
подойти к алтарю, упал на колени при входе и перекрестился.
   В церкви находились два послушника. Стоя  на  коленях,  они  обрабатывали
каменную плиту на могиле его  матери,  которая  раньше  была  помечена  лишь
крохотным, почти незаметным значком;  теперь,  когда  цистерцианцы  одержали
великую победу над светской властью и Monasterio Beatae Mariae de  Varnhemio
стал безопасным местом как для братии, так и  для  погребенных  здесь,  отец
Генрих решил, что могила Сигрид должна быть украшена.  Он  рассчитывал,  что
работа будет закончена к  прибытию  обоза  из  Школы  Жизни.  Однако  погода
необычайно  благоприятствовала  поездке,  и  братья  прибыли   раньше,   чем
планировалось.
   Когда Арн застенчиво поздоровался с  послушниками  -  сперва  на  латыни,
которой они владели не очень хорошо, потом на французском, которого  они  не
понимали вовсе, и, наконец, на северном языке, который оказался  их  родным,
хотя речь их была более певучей, чем ее помнил Арн, - он опустился на колени
и прочитал молитву.  Арн  был  счастлив,  что  наконец-то  вернулся  сюда  и
благодарил Бога за это.
   Читая надпись на могильной плите, ту, которая уже была  высечена,  и  ту,
которую только наметили, он почувствовал, словно его мать жива,  и  жива  не
только ее душа, но и она сама, ее плоть и кровь. Ему казалось, что он видит,
как она лежит и улыбается ему. "Здесь, под камнем, вкушает вечный  мир  наша
благословенная дарительница Сигрид, родившаяся в 1127 и умершая в 1155  году
от Рождества Христова", - прочитал он. Ниже  был  набросан  рисунок  льва  и
чего-то еще, что было ему непонятно.  Он  видел  перед  собой  руки  матери,
чувствовал  ее  запах  и   грезил,   что   слышит   ее   голос.   Во   время
благодарственного  молебна   по   случаю   приезда   Сигрид   вспоминали   с
благодарностью снова и снова,  и  это  вызвало  в  Арне  чувства  смутные  и
неопределенные, в которых он тут же решил исповедаться. Он испугался, что  в
него вселилось высокомерие.
 
   * * *
 
   В течение недель, предшествовавших визиту архиепископа Стефана  и  новому
назначению отца Генриха приором Варнхема,  брат  Гильберт  и  Арн  вместе  с
несколькими  местными  послушниками  лихорадочно  работали  над  тем,  чтобы
привести в порядок водостоки. Большой мельничный пруд застоялся, и его нужно
было прочистить; канал, по которому вода подводилась к большим  и  маленьким
колесам, был частично разрушен, мельничные колеса нуждались в починке.  Вода
была нужна везде: в лаватории и на  кухне,  в  стеклодувных  мастерских,  на
мельнице  и  в  столярнях,  поэтому  те,   кто   занимался   водоснабжением,
освобождались от молитв и чтений  в  течение  всего  дня.  Арн  забирался  в
постель после всенощной и спал без сновидений до  заутрени,  а  утром  снова
приступал к делу. Так продолжалось день  за  днем,  и  Арну  казалось,  этой
работе не будет конца.
   Зато, когда архиепископ и его свита въехали  в  ворота  Варнхема,  чистая
вода снова струилась в лаватории и на кухне, комнаты для гостей были  заново
облицованы и вычищены, а в одной из кузниц  уже  слышались  удары  молота  о
наковальню.
   После обряда посвящения архиепископ проповедовал братьям о  победе  добра
над злом и о том, что орден цистерцианцев теперь настолько силен, что в этой
части мира для него больше не существует внешней угрозы, а сохраняется  лишь
постоянная опасность, которая всегда есть в жизни  каждого  человека:  грехи
высокомерия, лени или безразличия  могут  навлечь  на  него  кару  Божью.  И
поэтому никто не должен успокаиваться, нужно продолжать трудиться  на  благо
Господа столь же усердно, как и раньше.
   После праздничной трапезы архиепископ Стефан и  отец  Генрих  скрылись  в
галерее - в том месте, где они всегда раньше сидели вместе, рядом  с  садом,
который находился теперь в  запустении.  Они  долго  говорили  о  том,  что,
очевидно, не предназначалось для ушей  других  бра