й башне усадьбы было  несколько  залов,  которые  могли  вместить
собравшийся совет. Бьельбу, пожалуй, - место, где подобные советы собирались
чаще всего в Восточном Геталанде. Это становилось заметно уже по  тому,  как
домашние рабы встречали приезжающих, размещали их, говоря, как и  где  будет
проходить встреча. Здесь это было обычной  работой.  В  Бьельбу  столько  же
рассуждали о власти, сколько в Арнесе толковали о серебре.
   Биргер Бруса тепло встретил своих брата и племянника и  с  самого  начала
стал уделять им больше внимания, чем другим  родственникам.  Магнус  не  мог
понять, что это: проявление братской любви или тайные планы  Биргера  Брусы,
по  поводу  которых  произойдет  ссора  или  с  которыми,  что  лучше,   все
согласятся. Но ему нравилось, что к нему относятся уважительно, несмотря  на
то что в их кругу сейчас присутствовало много доблестных воинов  со  шрамами
на лице, полученными на полях сражений. Обычно такие  боевые  раны  почитают
больше, чем серебро, ведь какой-нибудь жирный епископ может владеть огромным
количеством серебра, но не быть при этом уважаемым человеком.
   Первые дни были посвящены только пиршеству и разного рода  сплетням  -  о
родственниках, не сумевших приехать, например о норвежских родичах,  которые
сейчас воевали, впрочем, как обычно. Так,  за  неторопливой  беседой,  можно
было дождаться и тех, кто припозднился из-за того, что трудно было  проехать
по зимней дороге или ненадежному  льду.  Нельзя,  чтобы  кто-то  опоздал  на
совет, и нельзя принимать решения, когда  опоздавший,  пыхтя  и  чертыхаясь,
пытается справиться со сломанными или перевернутыми санями.
   И вот наконец все в сборе. Совет начался  в  самом  большом  зале  башни.
Многих, в том числе Магнуса и Эскиля, удивило то, что они собрались сразу же
после дневной молитвы в нижнем зале башни и при этом не  подавалось  никаких
кушаний. Жаркое еще  только  начали  переворачивать,  и  оно  поспеет  через
несколько часов.
   Биргер Бруса, который ввел этот новый порядок, считал, что у обычая отцов
есть, пить и держать  совет  одновременно  были  свои  преимущества.  Иногда
полезно, когда пиво развязывает язык и никто не чувствует робости. Но иногда
пиво развязывало языки настолько, что или не принималось никакого  разумного
решения, или никто на следующий день не помнил, какое решение было  принято,
или родственники расставались врагами.
   Совет начался в холодном зале, где  нужно  было  сидеть,  завернувшись  в
плащ, и куда внесли всего несколько жаровен.
   Самым важным вопросом была верность рода Карлу сыну  Сверкера.  Никто  не
считал его могущественным конунгом, никто не думал,  что  он  сможет  хорошо
защитить королевство, если в него вторгнутся датчане или разбойники с другой
стороны Балтийского моря; сделать это ему будет еще  труднее,  если  нападут
норвежцы, но они, как обычно, были заняты тем, что убивали  друг  друга.  Но
действительно ли пришло время вступить самому роду в борьбу за короны?
   Биргер Бруса сказал, что он убежден в том, что  это  время  настанет,  но
позже. В Восточном Геталанде род был сильнее, чем в Западном, но в Восточном
Геталанде также были наиболее сильны позиции конунга Карла, и к тому же  там
было много его родственников, особенно в Линчепинге  и  прилегающей  к  нему
местности. Для  победы  требовалось,  чтобы  в  борьбу  за  короны  вступили
западные геты, чего большинство из них не совсем желало.
   Поэтому пока лучше всего оказать поддержку конунгу Карлу и не  показывать
виду, что он может внезапно ее лишиться, если ситуация изменится.
   Вместо этого нужно продолжать терпеливо укреплять род  обычным  способом,
то есть через  выгодные  браки.  И  теперь  представляется  хороший  случай,
поскольку сам Биргер Бруса не может уклониться от этой обязанности,  как  бы
ни было приятно жить холостяком и не иметь ответственности, которую рано или
поздно Бог накладывает на каждого мужчину.
   Через брата Магнуса, продолжал Биргер Бруса, - и теперь все  слушали  его
внимательно, не было ни шума, ни храпа, ни громкого икания от пива,  которые
могли бы помешать ходу мысли, - род связан с  норвежским  конунгом  Магнусом
сыном Сигурда. Однако конунга Магнуса победил  Харальд  Гилли,  и,  судя  по
теперешней ситуации, королевскую власть  должны  были  унаследовать  сыновья
Харальда, это понятно каждому, кто хоть немного знаком с  делами  норвежцев.
Хотя с ними никогда нельзя быть до конца уверенным ни в чем: у норвежцев все
может измениться от одного удара мечом, способного  превратить  родственника
конунга в родственника изгоя.
   Биргер  Бруса  заявил,  что  он  готов  отправиться  в  Норвегию,   чтобы
посвататься  к  какой-нибудь  из  дочерей  Харальда  Гилли  -  Сольвейг  или
Бригильде. Это укрепит родственные связи с  Норвегией,  даже  если  норвежцы
будут продолжать убивать друг друга,  потому  что  тогда  род  будет  связан
брачными узами с родом Харальда  Гилли  и,  через  брата  Магнуса,  с  родом
Магнуса сына Сигурда.
   На обсуждение этой проблемы ушло некоторое  время.  Другой  возможностью,
разумеется, была женитьба на ком-нибудь из рода Карла сына Сверкера. Но  это
могло закончиться как выигрышем, так и полной  неудачей,  потому  что,  если
случится так, что корона будет возложена на сына Карла (если  у  него  будет
сын), род будет поставлен против рода. Нет, укрепление  связей  с  Норвегией
было более осторожным, но в то же время более выгодным в будущем  шагом.  На
том  вопрос  был  решен,  и  говорить  об  этой  женитьбе  больше  не   было
необходимости.
   Потом стали думать, к кому  посвататься  Магнусу.  Его  траур  по  Сигрид
кончился, и он, обладая крупными земельными угодьями и  большим  богатством,
был завидным женихом, что всегда облегчает дело. Суть, однако,  в  том,  как
поступить наиболее разумно.
   Сначала дали высказаться Магнусу. Не будучи уверен в  своем  голосе  и  в
том, правильные ли он  подбирает  слова,  Магнус  начал  говорить.  Если  он
породнится с родом Поля из Хусабю, то еще  один  сильный  род  из  Западного
Геталанда будет связан с Бьельбу. Кроме того, его собственные земли и  земли
рода Поля граничили, так что в случае такой женитьбы  большая  часть  берега
озера Венерн попадет в одни руки. Это означает, что у  него  будет  контроль
над торговлей всего Западного Геталанда, поскольку Венерн в течение  большей
части года является главным водным путем как в Ледесе, так и в  Данию,  и  в
Норвегию. В Хусабю есть две дочери, обе красивые, но еще маленькие.
   Когда Магнус сел, по ропоту и шепоту родственников он понял, что  говорил
хорошо, но не совсем убедительно. Он почувствовал, что кое у кого существуют
совсем другие планы на его счет, и нетрудно догадаться, кто сейчас  окажется
прекрасным оратором.
   И действительно, слово взял Биргер Бруса. Сначала он одобрительно говорил
о своем старшем брате, о его заслугах и расчетливости в  торговых  делах,  о
его желании заключить выгодный брак, чтобы укрепить положение рода.
   Но очень скоро он сменил тон,  коротко  и  сухо  сказав,  что  существуют
связи, более важные для всех  родственников.  Род  Эрика,  и  об  этом  было
прекрасно известно, вовсе не отказался от борьбы за власть. В Норвегии  жила
жаждущая мести вдова Эрика сына Эдварда, воспитывая сыновей как претендентов
на корону. Род Эрика был силен к югу от Скары, у него были ответвления  и  в
свейских землях. Такой род было бы благоразумнее иметь на своей  стороне,  а
не в стане врага.
   Хозяином одной из усадеб под Эриксбергом был брат Эрика Юар, старшая дочь
которого не отличалась красотой, но Юар с удовольствием отдал  бы  ее  и  за
менее богатого человека, чем Магнус.
   Когда младший брат объяснил суть дела, Магнус вздохнул. Он уже видел, как
все произойдет. Его кровь будет использована для того, чтобы связать  род  с
опасным в будущем врагом или полезным  для  будущего  союзником.  Однако  он
ничего не мог на это возразить и признал, что все так и должно быть.
   Эскиль, которому сложно было  усмотреть  логику  в  выборе  родственников
среди тех, кто  убивает,  вместо  тех,  кто  обладает  богатством,  печально
посмотрел на отца. Эскиль понял, что скоро у него появится новая мать, и  он
не знал о ней ничего, кроме того, что она не очень красива.
 
   * * *
 
   Арн никогда не видел брата Гильберта таким счастливым, как  в  тот  день,
когда пригнали новых лошадей. Это были жеребец, две кобылы и один жеребенок.
Их сразу же отвели в отдельный загон, чтобы они  не  смешались  с  северными
лошадьми. Лошади находились в хорошем состоянии, время года для  путешествия
было выбрано удачно, и оно прошло легко, потому  что  по  дороге  они  много
паслись и получали достаточно воды. Лошади прибыли с отцом Генрихом из одной
из его постоянных поездок на капитул в Сито. Животные  совсем  не  устали  в
дороге, поскольку отец Генрих и его спутники, как обычно, шли пешком, а  две
тяжелые повозки с поклажей везли ослы.
   Возвращение отца Генриха с  генерального  капитула  всегда  было  большим
событием в монастыре не только потому, что  все  братья  подчинялись  или  в
большинстве своем честно следовали правилу о  любви  к  ближнему,  но  и  по
многим другим причинам: они ждали новостей, писем, новых  книг,  известий  о
том, что происходит в светском  и  церковном  мире,  ждали  зерен,  семян  и
черенков, на которые с детским восторгом набрасывался брат  Люсьен,  тут  же
начиная их исследовать и рассказывать о них своим ученикам;  наконец,  ждали
они сыры и бочки с вином, без которых, по крайней мере бургундским  братьям,
было очень сложно прожить, так же как  провансальским  поварам  было  сложно
представить себе жизнь монастыря без  новых  поступлений  некоторых  специй,
которые брат Люсьен еще не сумел  научиться  выращивать  в  суровом  датском
климате.
   Многим братьям трудно было соблюдать дисциплину и благочинность,  которых
требовало возвращение отца Генриха. Прежде всего было  необходимо  отслужить
благодарственный молебен. Подобная молитва всегда оказывалась очень длинной,
потому что перед ожидаемым возвращением хор разучивал новые  песнопения  или
же перелагал старые на новый лад. Перед такими службами особенно  напряженно
приходилось работать Арну, у которого все еще сохранялось красивое сопрано.
   То, что произошло потом, показалось Арну чудом.  Брат  Гильберт  погладил
коня по морде и шее и заговорил на чужом языке,  который  лошади,  казалось,
понимают лучше, чем французский и латынь. Через несколько секунд  он  просто
поднял Арна одной рукой, как перчатку, так что тот очутился верхом на  коне.
Мальчик тут же вцепился в гриву, чтобы удержаться. Ему приходилось объезжать
лошадей, но не таких диких.
   В следующее мгновение брат Гильберт одним гибким  движением  бросил  свое
тело на спину жеребца, словно он взлетел туда, и жеребец тут же  понесся  по
загону бешеным галопом. Брат Гильберт сидел без седла, лишь  слегка  держась
одной рукой за гриву, низко нагибаясь на самых крутых поворотах и  на  чужом
языке выкрикивая коню одно приказание за другим.
   Молодой жеребец Арна тоже начал скакать по кругу, хотя движения его  были
неуклюжими и детскими. Но скоро  они  оба  неслись  все  быстрее,  и  Арн  в
восторге попытался подражать чужому языку брата Гильберта; скорость и ветер,
свистящий над его бритой макушкой, словно опьянили его.
   Стыдясь, Арн признался  самому  себе,  что  теперь  он  переживал  минуты
истинного счастья и что он не сможет  не  признаться  в  этом  на  следующей
исповеди у отца Генриха; жизнь и силы коня словно влились в него,  хотя  это
был всего лишь жеребенок, которому предстояло еще расти и расти.
   Позже, когда уже запели соловьи и приближалось время вечерни, Арн и  брат
Гильберт уселись прямо на траву и, наслаждаясь, рассматривали новых лошадей.
И тогда брат Гильберт сказал: - Видишь ли, мой юный рыцарь, воистину, конь -
лучший друг человека. Но эти, как ты уже заметил, - не такие, как  все,  это
самые благородные, умные, быстрые и выносливые кони на свете. Благодари Бога
за Его дар, ибо животные эти - из Святой Земли.
   Лицо брата Гильберта покраснело от возбуждения, он прерывисто дышал после
скачки.
   Арн уже начал понимать, что отличало этих лошадей от других: не только их
внешний вид и движения, но и их назначение. Но он все равно спросил об  этом
и получил ответ, которого ожидал. Да, этих лошадей ждали битвы и сражения, и
то, что относилось к мечу, относилось и к коню - подвижность, подвижность  и
еще раз подвижность.
   Потом брат Гильберт объяснил, что, поскольку здесь, на варварском Севере,
люди еще не переняли обычай сражаться верхом, скандинавам нужны были сильные
медлительные лошади, которые могли бы донести тяжелую ношу  до  поля  брани.
Там скандинавы  спешивались,  привязывали  своих  лошадей  и  шли  сражаться
пешком. Однако если бы христиане попытались таким образом победить проклятых
сарацин, они никогда не смогли бы освободить Иерусалим.
   В других странах люди сражались верхом, только на варварском  Севере  еще
не научились этому. Задумка брата Гильберта относительно  новых  коней,  чью
кровь он мог теперь распространить в Дании, заключалась в том, чтобы  ввести
в жизнь северян новую технику боя и таким образом заработать  много  серебра
для монастыря. То есть сделать примерно то, что уже было сделано, когда  они
начали ковать для скандинавов мечи лучшего качества. Одно  предприятие  было
столь же логически обоснованным и доходным, как и другое.
   По-прежнему чувствуя ветер, развевающий его волосы, и скорость  несущейся
лошади, Арн с увлечением, но без должного благочестия молился о  том,  чтобы
научиться сражаться верхом, как это делали христиане во всем мире.
   Брат Гильберт тихо рассмеялся, шутя, легонько хлопнул мальчика по тонзуре
и объяснил ему, что именно это он и делал - учил его сражаться  верхом.  Все
время. Все, что Арн узнал о лошадях с того дня, как он  начал  заниматься  с
братом Гильбертом, было направлено именно на это.
   Прежде всего дело касалось равновесия. Упражняясь с  деревянными  мечами,
иногда держа по мечу в каждой руке, когда он сидел на шесте, а над ним  взад
и вперед скользили кожаные мешки с песком, угрожая сбить его  на  землю,  он
одновременно упражнялся ездить верхом, причем  всегда  без  седла.  Все  это
делалось для достижения равновесия,  для  того,  чтобы  он  мог  усидеть  на
лошади, какие бы движения она ни совершала.
   Теперь ему сперва нужно  объездить  молодого  коня,  сначала  без  седла,
научиться понимать  его,  говорить  с  ним,  гладить  его  и  всегда  о  нем
заботиться. И его имя должно сохраняться в тайне - не от Бога,  конечно,  но
из людей его должны были знать только  они  двое.  Жеребенок  будет  зваться
Шамсин - так  называют  ветер  в  пустыне,  который  может  дуть  в  течение
пятидесяти дней без перерыва. Двух кобыл будут звать Айша и Хадия, а жеребца
- Назир. Значения этих имен брат Гильберт не объяснил,  сказав  только,  что
они из тайного языка лошадей  и  никому  в  монастыре,  кроме  них  -  двоих
всадников, не следует их знать.
   Седло появится, когда Шамсин достаточно подрастет, но прежде должны  быть
освоены азы, достигнуто доверие, любовь и равновесие.
   Зазвонили к вечерне, и им нужно было поспешить в лаваторий. Арн  спросил,
не может ли он также научиться тайному языку лошадей. Уж если он говорит  на
трех языках, то, пожалуй,  сможет  говорить  и  на  четырех?  Брат  Гильберт
улыбнулся про себя и невнятно ответил, что этот день когда-нибудь  настанет.
Но больше он ничего не сказал.
   Арн всегда был послушным. Он любил братьев так же, как  любил  книги.  Он
любил тяжелую работу так же, как и легкую, с такой же охотой клал камень  на
башне монастырской церкви, с какой ловил рыбу в фиорде. Он  любил  работу  с
мечом и луком так же, как и работу,  заключающуюся  в  том,  чтобы  стих  за
стихом с помощью Glossa Ordinaria идти  путями  истины  Священного  Писания.
Может быть, он немного меньше любил Аристотеля и немного  больше  -  Овидия,
ибо втайне он иногда повторял те греховные стихи,  которые  успел  прочесть,
прежде  чем  от  него  заперли  эту  книгу.  Естественно,   что   потом   он
исповедовался и принял наказание за свой грех, который все равно того стоил.
Что такое несколько дополнительных Патер Ностер по сравнению с тем чувством,
которое охватывало его при мысли  об  Овидии,  когда  все  тело  пронизывали
горячие токи?
   Отцу Генриху было несложно смириться с тем, что Арну не хватало  интереса
к философии, зато преобладало любопытство  к  не  подходящим  для  маленьких
мальчиков рукописям. Что касается
   Овидия, то многие набожные мужи  не  только  в  юности,  но  и  в  зрелом
возрасте  обращали  на  изучение  подобных  текстов  больше  внимания,   чем
следовало бы. Здесь не было повода для нареканий, он  и  сам  принадлежал  к
этой категории, по крайней мере в то время, когда был послушником. Это  были
лишь проявления человеческой природы и ничего более, а Бог в своей  мудрости
создал жизнь так, что в ней есть все. Следовательно, если мальчик не  считал
философию столь  уж  интересной  наукой  и  у  него  даже  иногда  возникали
небольшие, но дерзкие возражения, особенно против логических построений,  то
этот грех, если можно назвать это грехом,  Арн  делил,  например,  с  братом
Люсьеном: Люсьен, преданный своему искусству населять  мир  тем,  что  может
использоваться в пищу, исцелять болезни  или  просто  радовать  глаз,  также
проявлял мало интереса к философии. Но отец Генрих не мог и подумать о  том,
чтобы по этой причине говорить о брате Люсьене как о менее достойном  брате,
о том, кто менее достоин любви, чем другие братья.
   Таким же образом можно было, переиначив логику, как  сделал  бы  философ,
сказать, что мальчик является одним из прилежных учеников брата Люсьена.  За
желанием монастыря продемонстрировать, какую красоту может  создать  Бог  на
земле с помощью преданных братьев, крылась тонкая и  кропотливая,  но  очень
важная работа; весной раньше всех появлялись белые подснежники,  они  словно
пробивались через крепкий зимний наст; потом, с  приходом  тепла,  зацветали
нарциссы и тюльпаны, все это было новым для варварского  Севера  и  поражало
посетителей; люди изумленно любовались белыми цветами фруктовых  деревьев  -
неизвестных варварам яблонь, груш  и  черешен.  В  последние  годы  торговля
оживилась, и, кстати, именно Арн помогал брату  Люсьену  забирать  товары  и
вести переговоры со скандинавами, так как знал их язык.
   Все, чему учился Арн, хорошо усваивалось в его голове, по этому поводу не
стоило беспокоиться. Если не считать, как некоторые  консервативные  братья,
что меч и копье не имеют отношения к трудам во славу Господа  на  земле.  Но
те, кто  так  считал,  недостаточно  изучали  работы  своего  отца,  святого
Бернарда, который все-таки  был  основателем  ордена  рыцарей-храмовников  в
гораздо большей степени, чем Папа или кто-либо другой из деятелей церкви.
   Однако теперь с мальчиком творилось неладное. С тех пор как  в  монастыре
появились новые лошади, Арн будто лишился  разума.  В  его  занятиях  возник
перевес, интерес к коням затмил все остальное. И тогда, если  мыслить  шире,
возникал вопрос: действительно ли Бог хотел этого или же Он хотел, чтобы его
избранник сразу был наказан? Если это так, то тогда какое  именно  наказание
священник, как хороший отец, должен выбрать?
   Отец Генрих неоднократно призывал к себе брата Гильберта для того,  чтобы
обсудить эту проблему.  Но  казалось,  будто  благочестивый  Гильберт  хочет
обернуть все в шутку. Мальчишки есть мальчишки, говорил  Гильберт,  в  таком
возрасте он сам  поступил  бы  именно  так,  нужно  понять  новое  увлечение
мальчика, и, кроме всего  прочего,  это  входит  в  науку,  которой  он  его
обучает.
   Возможно, в словах Гильберта была правда. Но  восторг  мальчика  был  так
велик, что можно опасаться, что Арн, по  крайней  мере  на