ь всегда шли против ветра.  Однако  озеро  лежало  на
другой стороне поляны, в направлении движения ветра, и  от  воды  поднимался
плотный туман, а потому охотники могли слышать призывный рев  старого  самца
совсем рядом, но едва  различали  оленух,  время  от  времени  мелькавших  в
тумане. Они были слишком далеко, и ничего  нельзя  было  поделать.  Если  бы
охотники попробовали подкрасться поближе  и  выйти  на  поляну,  они  тотчас
обнаружили бы себя. Оставалось не двигаться с места и надеяться на лучшее.
   Прошло немного времени, и Арн,  наученный  горьким  опытом,  спросил  как
можно тише, почему  они  не  стреляют.  В  ответ  охотники  прошептали,  что
расстояние  слишком  велико  и  оно  должно  сократиться  вполовину,   чтобы
выпущенная стрела попала в цель. Недоверчиво посмотрев на них, Арн возразил,
что он мог бы попасть и отсюда.
   Сварте хотел было поспорить с ним, но  разумно  рассудил,  что  пусть  уж
лучше Арн учится на собственных ошибках, чем  согласится  с  рабом,  и  лишь
коротко повторил то, о чем  уже  говорил  вечером  у  костра.  Целиться  под
лопатку, в легкие. Тогда, при метком выстреле,  олень  остается  неподвижен.
Ниже под лопаткой  находится  сердце.  И  если  попасть  в  него,  то  олень
вскидывается от страха, и этот страх передается другим  животным.  Когда  же
стрела попадает в легкие, олень замирает на месте и можно успеть подстрелить
еще одного.
   Арн вложил стрелу в тетиву,  зажав  ее  большим  пальцем  левой  руки,  и
перекрестился. Охотники замерли в ожидании.
   И вот через некоторое время, которое показалось  Арну  дольше,  чем  двум
другим, в тумане стали различимы три оленя. Они чутко вслушивались в  лесные
шорохи. Видны они были хорошо. Арн легко тронул Сварте за  плечо,  спрашивая
глазами. Сварте тихо шепнул, что олени стоят удачно, но слишком далеко.  Арн
кивнул ему в знак того, что он понял.
   Затем он внезапно натянул тетиву, прицелился в олененка, стоявшего  ближе
всех, и не колеблясь выстрелил. Охотники слышали, что стрела попала в  цель,
а олененок стоял неподвижно, словно не понял, что смерть уже  настигла  его.
Арн выстрелил снова. И еще раз, не мешкая ни минуты. Теперь было слышно, что
олени понеслись прочь.
   Арн хотел сразу же броситься к озеру, в туман, чтобы взглянуть, что  там.
Но Коль ухватил его за рукав, сам же испугавшись своего  жеста.  Однако  Арн
нисколько не разгневался и лишь кивнул в  знак  согласия.  Им  пришлось  еще
долго дожидаться, когда наконец солнечные лучи рассеют  этот  танец  эльфов,
как зовут в народе туман.
   Сварте и Коль устроились около дерева и задремали. Арн сел поблизости, но
спать не мог. Он стрелял с меткостью, на какую только был способен, и  точно
знал, что первые две стрелы попали в цель, но сомневался в третьем выстреле,
чувствуя, что здесь  что-то  неладно.  Может,  он  поторопился  или  слишком
нервничал. Сердце его билось так громко, что, казалось, олени  слышали  этот
стук.
   Когда солнце было уже  высоко  и  разогнало  туман,  Сварте  проснулся  и
разбудил сына. Все вместе они отправились на  поляну,  взглянуть  на  убитых
оленей.
   Тот олененок, которого Арн подстрелил первым, лежал там, где его настигла
стрела; иного и нечего было ожидать, как  объяснил  Сварте,  глубокомысленно
взирая на тушу. Стрела прошла через легкие и вышла с другой стороны. Поэтому
олененок упал там, где стоял. Он не почувствовал боли и не успел убежать.
   Оленухи не было видно, но Сварте и  Коль  сразу  же  обнаружили  кровавый
след. Изучив кровь, они кивнули  друг  другу.  Коль  сказал  Арну,  что  эта
оленуха тоже бьша  поражена  в  легкие  и  она  наверняка  лежит  где-нибудь
поблизости, так что они ее быстро найдут. Коль воткнул в землю  стрелу  там,
где они увидели кровь, а потом  вместе  с  отцом  медленно,  наклонившись  к
земле, они дошли до того места, где, как они помнили,  стоял  третий  олень,
когда Арн выпустил в него стрелу.  На  траве  виднелась  кровь,  и  охотники
потерли ее между пальцами, понюхали и понимающе переглянулись.
   Сварте пояснил, что эта оленуха была не  убита,  а  смертельно  ранена  и
сейчас где-то бьется в агонии, поэтому они могут пойти и не торопясь забрать
своих коней, так как не стоит слишком рано отправляться на  ее  поиски.  Она
должна спокойно умереть.
   Все оказалось именно так, как говорили охотники. Вторая оленуха,  которую
Арн уложил последним выстрелом, лежала  мертвой  на  большом  расстоянии  от
поляны. Сварте показал, что стрела Арна прошла слишком низко, но, когда  Арн
начал извиняться, он не смог скрыть улыбки. Сварте серьезно  объяснил,  что,
даже если олень стоит в удобном для охотника месте, в момент выстрела он все
равно мог сделать маленький шаг вперед, пока летела  стрела.  Именно  это  и
произошло.
   До самых сумерек они охотились  на  оленей,  но  безуспешно.  Как  сказал
Сварте, ветер стих и животные теперь чутко улавливали все движения человека.
   Тем  не  менее,  когда  наступила  ночь,  охотники  пребывали  в  хорошем
настроении, и три убитых оленя висели в ряд на крепкой дубовой ветке.  Удача
все же улыбнулась охотникам.
   У костра Сварте и Коль в надежде, что господский сын не поймет,  чем  они
занимаются, принесли в жертву своим богам сердца оленей, повернувшись к Арну
спиной и бормоча над огнем что-то на своем языке.  Когда  же  они  собрались
ужинать, Коль принес гибкие ореховые прутья и подвесил их над уже затухающим
костром, нанизав на них кусочки печени  и  почек  вместе  с  луком,  который
Сварте достал из своей кожаной сумы. Сварте и его  сын  засомневались:  всем
было известно - такая еда не годится для  господ.  К  изумлению  рабов,  Арн
сразу же изъявил желание отведать их пищи и ел с тем же аппетитом, что и оба
охотника, да еще попросил добавки, отодвинув  в  сторону  свое  сало.  После
совместной трапезы охотники стали гораздо меньше стесняться хозяйского сына.
   Насытившись, они довольные лежали у костра, завернувшись в свои плащи,  и
тогда Сварте осмелился спросить, действительно ли можно  научиться  стрелять
из лука в монастыре Белого Христа. Арн,  поняв,  что  охотник  одобряет  его
выстрелы, повеселел. Он подумал о том, что недолго довелось ему брать  уроки
у такого учителя, как брат Гильберт, и ответил, что случается  это  нечасто.
Обычно монахи не стреляют из лука, но ему самому повезло,  ибо  у  него  был
искусный учитель. Сварте и Коль добродушно рассмеялись, а Коль прибавил  при
этом, что хотели бы они повстречать такого учителя. Но когда Арн ответил  им
в том же веселом тоне, что такая встреча возможна, если Сварте и Коль примут
святое крещение, то оба раба помрачнели и молча уставились на огонь.
   Пытаясь загладить неловкость, Арн уверил их, что, как бы они ни думали  о
монастыре Белого Христа, - это мир, в  котором  нет  рабов  и  каждый  имеет
равную ценность и достоинство с другими людьми.  На  это  ответом  ему  было
молчание. Но ему не хотелось менять тему, и он спросил, стараясь  выражаться
понятно и просто, отчего это Сварте и Коль до сих пор остаются рабами, как и
во времена его далекого детства, ведь многие  другие  уже  стали  свободными
людьми.
   Сварте был вынужден что-то ответить, и он очень неохотно пояснил, что  те
рабы, которые обрабатывали землю, получали свободу легче,  чем  те,  которые
строили или охотились. Крестьян используют, чтобы  распахивать  новые  земли
для Арнеса, к они получают  свободу  в  обмен  на  аренду.  Однако  охота  -
добывание шкур зимой и мяса осенью -  непосредственно  относится  к  ведению
хозяйства в самой усадьбе, и потому невозможно  стать  свободным  человеком,
если ты охотник, так как постоянно приходится  трудиться  на  Арнес.  То  же
самое относилось и к плотникам, и к кузнецам. Словно бы решив, что он  зашел
слишком далеко и заговорил неподобающе смело, Сварте прибавил, что он  вовсе
не жалуется и что многие плотники - в таком же положении.
   Охотники молча ждали, что им  ответит  хозяйский  сын,  и  Арн,  подумав,
сказал,  что  находит  эту  систему  несправедливой,  потому  что,  если  он
правильно понял,  шкурки  горностая  и  куницы  приносят  столь  же  хорошую
прибыль, как ячмень, репа и пшеница. Тут Коль рассмеялся прямо ему .в  лицо,
и, когда Арн спросил, почему он смеется, тот с издевкой  в  голосе  ответил,
что, пожалуй, трудновато будет найти способ  сделать  рабство  справедливым.
Сварте толкнул его ногой, чтобы заставить умолкнуть.
   Но Арн нисколько не рассердился на дерзкие  слова  Коля,  даже  наоборот,
молча кивнул своим мыслям и попросил прощения за то, что ошибся. Сам  же  он
никогда не хотел и никогда не захочет иметь рабов.
   Сварте и Коль не нашлись что ответить, и их беседа иссякла. Арн  прочитал
за всех вечернюю молитву, завернулся в свой плащ и шкуры, и было видно,  что
он раньше спал под открытым небом и знает, как надо укладываться,  чтобы  не
замерзнуть. Он сделал вид,  что  не  слышит,  о  чем  шепчутся  между  собой
охотники.
   А Коль и Сварте никак не могли уснуть.  Они  лежали,  прижавшись  друг  к
другу, чтобы подольше сохранить тепло,  и  все  говорили  об  этом  странном
хозяйском сыне и о его странных богах.
 
   * * *
 
   Из-за  ночных  заморозков  они  поднялись  рано,  еще  до   рассвета,   и
позавтракали похлебкой, которую Коль начал готовить с вечера и  которая  всю
ночь варилась на костре. Сварте и Коль по очереди подкладывали дрова в огонь
и подливали воды в котелок. С похлебкой,  сваренной  из  луковиц  и  оленьих
желудков, они ели грубый коричневый хлеб, и  вскоре  тепло  вернулось  в  их
тела.
   Утро было прекрасным, и они, на тяжело навьюченных лошадях, ехали вниз по
склонам Чиннекулле, покрытым редким дубовым лесом, а у  их  ног  расстилался
весь Арнес от края до края. Охотники скакали  в  лучах  восходящего  солнца,
которое окрасило озеро Венерн сперва в серебро, потом в золото. Арн радостно
вдыхал свежий воздух. Он заметил, как вдали блестит церковь Форсхема, и смог
отыскать взглядом место, где находилась его усадьба, хотя она  была  еще  не
видна.
   Вдоль горных склонов тянулись густые дубовые и буковые леса, а у подножия
гор лежали обширные пашни. Сейчас  они  были  черные,  слегка  посеребренные
инеем. Арн ехал и думал, что никогда мир не был бы таким красивым,  если  бы
Бог не создал Своей любовью все эти горы, дубравы, поля. Он  даже  запел  от
радости, но, заметив, что это пугает Сварте и  Коля,  вскоре  перестал.  Арн
преодолел желание спросить, почему им не нравится его пение,  почему  боятся
они  Белого  Христа.  Он  сдерживал  себя,  понимая,  что  должен  запастись
терпением в общении с ними, ибо  внутренне  эти  люди  оставались  рабами  и
свобода скорее пугала их, чем прельщала.
   Пока они ехали, восходящее солнце  растопило  иней,  и  железные  подковы
коней теперь уже не цокали так звонко. Волны Венерна  сделались  синими,  но
охотники уже спустились с горы, и озеро пропало из виду.
   Они приехали в Арнес около полудня, и их встретили радостными возгласами:
ведь после такой короткой охоты они привезли с собой трех оленей! Все  слуги
радовались, что именно Арн подстрелил оленей, они поднимали вверх  все,  что
было у них в руках, - разные плошки, поварешки и стучали  ими  над  головой,
издавая при этом трели. Так выражали  рабы  свое  ликование.  Видя,  как  их
встречают, Арн не мог не преисполниться  гордости,  но  тотчас  обратился  к
святому Бернарду с мольбой о помощи и избавлении от опасного высокомерия.
   Охотники быстро содрали с оленей шкуры и разделали туши. Шкуры отнесли  в
дубильню. Теперь они уже были не в лесу, где Арн выступал их учеником,  нет,
теперь речь шла о мясе, и здесь все решал только Арн. Сварте  и  Коль  учили
его искать следы крови и осторожно ступать по промерзшей земле, а  он  может
научить их, как надо подвешивать и коптить мясо, и потому считал  совершенно
естественным распоряжаться единолично.
   Ноги и лопатки были отправлены в коптильню. Спины Арн приказал  подвесить
на новеньких железных крюках в новой же кирпичной кладовке. То, что осталось
от сердец, печени, почек и желудков, он не колеблясь послал домой  Сварте  и
Колю. Затем он подробно описал Эрике дочери  Юара  и  ее  прислуге,  сколько
времени требуется для копчения ног и лопаток, а сколько -  для  мяса.  Когда
все приказания были отданы, он учтиво спросил Сварте и  Коля,  не  лучше  ли
будет снова отправиться на охоту, тогда  они  успеют  добраться  до  леса  к
вечеру и смогут поохотиться уже завтра утром. Рабы удивленно  посмотрели  на
него и согласно кивнули в ответ. Коль захватил с собой новые овечьи шкуры  и
свежеиспеченный хлеб, и они отправились в путь.
   По дороге к Чиннекулле Арн осторожно выспрашивал, не  слишком  ли  быстро
они поскакали в лес и не собирались ли охотники заночевать  дома,  в  теплой
постели, или же они тоже хотели поохотиться. Рабы отвечали Арну уклончиво, и
он понял, что они вовсе не жаждали так скоро снова отправиться  в  путь.  Он
догадывался, что их уклончивость была вызвана тем, что они никогда  и  ни  с
кем не говорили честно и искренне. И он подумал, что сразу они не изменятся.
Он сам должен давать им  хороший  пример,  это  единственно  верное.  Нельзя
спасти эти души, строго приказывая.
   Когда охотники достигли склонов  Чиннекулле,  они  заметили  в  отдалении
кабанье семейство. Сварте увидел кабанов первым, придержал  коня  и  показал
пальцем в их сторону. Арн долго  всматривался  в  дубовый  лес,  прежде  чем
увидел животных, причем они оказались гораздо  ближе,  чем  он  предполагал.
Кабаны  стояли  тихо,  повернувшись  в  сторону  охотников,  словно  почуяли
опасность и выжидали  теперь,  что  предпримет  враг.  Вокруг  росли  редкие
могучие дубы, так что пространства для коней хватало.
   Арн на своем Шимале приблизился вплотную  к  сильному  северному  жеребцу
Сварте и спросил, не следут ли  подстрелить  кабанов  прямо  сейчас.  Сварте
постарался как можно вежливее ответить, что  если  они  подъедут  ближе,  то
спугнут животных. Арн нетерпеливо возразил, что он все понимает, но  неужели
маленькие кабанчики бегают быстрее коня?
   Услышав этот глупый вопрос, Сварте напрягся, чтобы сохранить  вежливость,
и Арн заметил это по его тяжелому дыханию. Словно объясняя  ребенку,  Сварте
сказал, что на равнине конь, может, и догонит кабана - особенно такой, как у
Арна. Но здесь лес, это во-первых. И во-вторых, даже если он догонит кабана,
то что он сможет делать дальше, верхом на коне?
   Арн заулыбался и молча снял со спины лук. Он легко тронул  тетиву,  будто
бы это был не самый тугой лук во всем Арнесе, достал  из  колчана  несколько
стрел и засунул их под руку, державшую лук, затем снял с коня часть  поклажи
и отдал ее Сварте. Потом он спросил, каких кабанов подстрелить лучше,  когда
он их догонит. Сварте опустил голову и, незаметно кусая себе губы, чтобы  не
рассмеяться, ответил, что лучше убить тех, что  средних  размеров  или  даже
поменьше.
   Арн кивнул ему и спокойно пустил коня  рысью  прямо  на  кабанов,  словно
думал, что они так и будут стоять на месте, дожидаясь смерти. Сварте и  Коль
молча обменялись насмешливыми взглядами и пожали плечами.
   И в тот же миг конь Арна рванулся вперед, так что  показалось,  будто  он
взлетел над землей. Сварте и Коль успели заметить, как Арн  выпустил  первую
стрелу, стоя в седле, и она попала в цель.  А  потом  слышался  только  стук
конских копыт, шуршание дубовой листвы на горном склоне да кабаний визг.
   Сварте и Колю требовалось время, чтобы во всем разобраться.  Они  видели,
как Арн подстрелил первого кабана, нашли убитое животное и быстро освежевали
тушу. Но потом пришлось  потрудиться,  чтобы  заставить  молодого  господина
рассказать, где он находился,  куда  стрелял  и  в  какую  сторону  метнулся
раненый кабан. Арн был возбужден и не мог толком объяснить, как  было  дело.
Однако когда стемнело, все три кабаньи туши  уже  висели  на  ветке,  как  и
положено.
   Охотникам пришлось разбить лагерь гораздо ниже по склону Чиннекулле,  чем
они думали, но это было оправдано. Ведь они так удачно и  легко  подстрелили
целых трех кабанов! И туши надо было везти побыстрее в  Арнес,  ибо  кабанье
мясо портится гораздо быстрее оленьего.
   У костра им снова было трудно начать разговор. Но в конце концов  Сварте,
опустив глаза, признал то, что нельзя было не признать. Ни один  человек  не
смог бы скакать быстрее и  одновременно  стрелять  из  лука  так,  как  Арн,
особенно в лесу. Это можно сделать только при помощи колдовства.
   Арн сперва испугался, поняв было, что колдовство столь же тяжкий грех для
язычников, как и для христиан. Он пустился в долгие рассуждения о  том,  что
никогда бы не стал прибегать к такому средству, потому что  это  грешно.  Но
вскоре Арн обнаружил, что рабы его отца вовсе не считали колдовство грехом и
даже, наоборот, проявляли любопытство и желание им заняться, коль скоро  это
полезно на охоте. Для них колдовство было делом хорошим.
   Сделав это открытие, Арн стал размышлять, что же им ответить. Наконец  он
заговорил, пытаясь объяснить, как  многие  годы  упражнялся  в  стрельбе  на
отличных скакунах, таких, как Шималь, и учил его отличный знаток лошадей,  и
только поэтому он умеет стрелять, стоя в седле.
   Но вскоре он почувствовал, что рабы  ему  не  верят.  Коль,  который  был
откровеннее своего отца в общении с Арном, говорил загадками, словно считал,
что Арн просто не желает делиться своими секретами, но оно  и  понятно,  ибо
он, Коль, и его отец - рабы, тогда как Арн господин.
   На это Арн просто не нашелся что ответить и лишь долго  молча  молился  в
душе, прося святого Бернарда сделать так, чтобы Сварте и  Колю  когда-нибудь
все-таки открылась истина  и  чтобы  эта  истина  была  свободна  от  всяких
подозрений.
 
   * * *
 
   Альгот сын Поля из Хусабю владел многими дворами и угодьями,  но  сам  он
считал, что у него есть два главных сокровища. Это  его  дочери  Катарина  и
Сесилия, юные девушки, которые расцвели, как два нежных цветка. Они  -  свет
его очей, как он любил с гордостью повторять. Однако  девушки  были  крутого
нрава и шаловливы, особенно старшая, Катарина, и отца это очень огорчало. Но
об этом он вслух не говорил.
   Когда Катарине исполнилось двенадцать лет, отец попытался обручить  ее  с
Магнусом сыном Фольке из Арнеса. Вот  было  бы  счастье  в  Хусабю,  и  свет
просиял бы во тьме, которая настала со смертью жены Альгота, Доротеи  дочери
Рюрика; она умерла при родах, а с нею - и сын Альгота.
   Если бы он выдал старшую дочь за человека из рода Фолькунгов,  то  он  бы
сравнялся  с  королевским  родом  или  даже,  учитывая  все  его   владения,
окруженные землями  Фолькунгов  и  Эрикова  рода,  возвысился  бы  над  ним.
Конечно, он  являлся  наместником  короля  Карла  сына  Сверкера  в  Хусабю,
королевской усадьбе. И была та усадьба, раскинувшаяся на склонах Чиннекулле,
гораздо больше и красивее его собственных владений.
   И все же находиться в таких тесных  отношениях  с  королем  Карлом  сыном
Сверкера было вовсе не безопасно, если живешь в Западном Геталанде, ибо  род
Сверкера был столь же силен в Восточном Геталанде, как слаб  -  в  Западном.
Карл сын Сверкера не осмеливался называться здесь королем, он был лишь ярлом
Западного Геталанда, и с этим пока соглашались Фолькунги и  Эриков  род.  Но
даже  самый  беспечный  человек,  думающий  лишь  о  себе,  должен  был   бы
поразмыслить о том, что может случиться в будущем. В тот день, когда  король
Карл будет убит, как обычно бывает с королями, станет не так-то легко жить в
Хусабю.
   А потому все бы устроилось к лучшему, если  бы  Катарина  стала  хозяйкой
Арнеса. Тогда бы уж точно Альгот подстраховался и не сложил бы  все  яйца  в
одну корзину. Кто бы в итоге ни победил в борьбе за власть, его род оказался
бы связан семейными узами с другими  родами  и  сохранил  бы  себе  жизнь  и
богатства.
   Но все развалилось, так как  Магнус  сын  Фольке  предпочел