попробовал в первый раз произнести свое имя, относившееся  к  другому  миру:
Арн сын Магнуса из Арнеса. Но он не смог этого  сделать,  оно  казалось  ему
слишком напыщенным. Он лишь сказал им, что его зовут Арн.
   Когда Гуннар отправился в путь вместе  с  сидевшей  перед  ним  на  седле
невестой, обняв ее за талию - теперь, когда у них остался  сильный  жеребец,
им не нужно было идти пешком, - его грудь сильно вздымалась и ему  казалось,
что никогда еще осенний воздух не был столь свеж и приятен. Он ехал, держа в
объятиях свою будущую жену, чувствовал тепло ее тела, слышал,  как  рядом  с
его рукой бьется ее сердце, и вместе  они  снова  и  снова  повторяли  слова
Господа об их всепобеждающей любви.
 
   * * *
 
   В тот день быстро стемнело, и погода резко переменилась. Поднялась  буря.
Разговаривать на дворе было невозможно, и брату Гильберту  и  Арну  сказали,
что они могут встретиться в парлатории, рядом с залом капитула. Когда Арн  в
развевающейся на ветру рясе быстро шел по галерее, он молился о  том,  чтобы
Гудрун и Гуннар нашли по дороге убежище от первой  осенней  бури,  чтобы  их
могло согреть еще что-то, кроме любви. Хотя, думал он, любовь  их  настолько
сильна, что защитит их как от жизненных тягот, так и  от  непогоды,  которая
сейчас бушевала на дворе.
   Когда Арн пришел в парлатории, брат Гильберт, чисто вымытый, со  все  еще
мокрыми волосами, уже ждал его. Юноша быстро открыл и снова закрыл дверь,  и
пламя трех свечей  слегка  заколебалось.  Сперва  они  вместе  прочли  Патер
Ностер, а потом стали молиться каждый про себя, перед тем как заговорить.
   Наконец брат Гильберт  поднял  глаза  после  своей  молитвы.  Взгляд  его
выражал нежную любовь к воспитаннику, но также и глубокую потаенную  печаль,
которую Арн замечал у него лишь иногда. - Я - брат нашего ордена Гильберт из
Бона, ты это знаешь, - медленно начал он. - Но меня звали  так  и  в  другом
ордене, родственном нашему, в нашем воинствующем братском ордене, у которого
тот же духовный отец, что и у нас,  и  тебе  известно,  кто  это.  -  Святой
Бернард Клервосский, - кивнул Арн, положив руки на тяжелый  дубовый  стол  и
склонив голову в знак того, что теперь он будет только молчать и слушать.  -
Верно, он и никто другой, - продолжал брат Гильберт и глубоко вздохнул, - он
и  никто  другой   создал   также   Священное   воинство   Господне,   орден
рыцарей-храмовников, в котором я сражался во славу Господа двенадцать долгих
лет. Это значит, что двенадцать лет я был рыцарем в Святой Земле, и в бою  я
встречал больше тысячи  воинов,  плохих  и  хороших,  храбрых  и  трусливых,
искусных и неумелых, и  никто  не  мог  победить  меня.  Как  ты,  наверное,
понимаешь, этому есть теологическое объяснение, все зависело  не  только  от
моей физической  силы.  Но  в  данный  момент  я  опускаю  эти  подробности.
Следовательно, суть в том, что  я  никогда  не  встречал  человека,  который
превосходил бы меня в искусстве владения мечом  или  копьем.  Речь,  однако,
идет только о сражении верхом на лошади, и я говорю это не ради хвастовства,
ты знаешь, что здесь никто не хвалится. Я говорю это потому, что так и  было
и чтобы ты ясно
уяснил себе, у кого ты учился искусству обращения с мечом, копьем, щитом, луком и, что важнее всего, с лошадьми. Прежде чем продолжить, я должен из чистого любопытства задать тебе один вопрос. Тебе это действительно никогда не приходило в голову? 
      - Нет, - ответил Арн неуверенно, сбитый с толку мыслью, что в течение всех этих лет он скрещивал меч с превосходящим его соперником, у которого было благословение свыше. - Нет, во всяком случае, не сначала, ведь тогда были только ты и я. Но когда я впоследствии стал думать о людях, которые пытались убить меня, о том, как они по-детски неуклюже обращались с мечом, я удивился. Ведь ты и они, дорогой брат Гильберт, в своем искусстве далеки друг от друга, как небо и земля. 
      - Да, давай здесь остановимся и немного поговорим об этом, я думаю, что для тебя это не опасно, а даже полезно. - Брат Гильберт словно собирался поменять тему разговора, как будто он уже сказал то, что должен был сказать. - Если я правильно понимаю, один из них заходил сбоку и сзади и целился тебе в голову, не так ли? 
      - Да, кажется, так, - помедлив, сказал Арн. Ему не понравился тот оборот, который принял теперь разговор. 
      - Ты, разумеется, ушел от удара и одновременно поменял руку, и тогда человек перед тобой открылся, его взгляд был направлен не на твой меч, а на голову, которая, как он думал, должна была упасть на землю. Ты увидел брешь в обороне и сразу же бросился в атаку. Но ты успел сообразить, что должен быстро обернуться и прыгнуть в сторону, чтобы второй снова на тебя не напал. Ты так и сделал. Второй человек успел поднять свой меч, но должен был поменять ногу, ты увидел открытым живот, от локтя до согнутого колена, и снова уда- 
рил. Так все произошло, быстрее, чем ты или кто-либо другой успел бы подумать. Правильно? 
   Брат Гильберт  говорил  с  закрытыми  глазами,  сильно  сосредоточившись,
словно он наблюдал внутри себя то, что произошло.  -  Да,  именно  так,  все
верно, - ответил Арн, стыдясь. - Но я... - Нет! - прервал его брат  Гильберт
и поднял руку в знак предупреждения. - Не извиняйся больше за  это,  ты  уже
прощен. Вернемся теперь к тому, что велел мне разъяснить тебе отец Генрих. А
именно: не имеет значения, будь эти мужланы втроем  или  вчетвером,  ты  мог
убить их всех. Честно говоря, я не думаю, что  там,  за  стенами  монастыря,
тебе есть равные с мечом, по крайней мере в этой  стране.  Теперь  представь
себе, что ты и я действительно стали бы сражаться не на жизнь, а на  смерть.
Как ты думаешь, что бы случилось тогда? - Ты бы ударил меня,  прежде  чем  я
успел бы моргнуть два... может быть, три раза, - ответил сбитый с толку Арн.
Он не мог представить себе ничего подобного. - Вовсе  нет!  -  фыркнул  брат
Гильберт. - Я не имел в виду наши упражнения, в которых я всегда приказывал,
а ты повиновался. Но если бы тебе было разрешено думать самому, если  бы  ты
был вынужден рассчитывать сам, как бы ты стал со  мной  сражаться?  -  Столь
греховная мысль не могла бы прийти мне в голову, я никогда не посмел  бы  со
злым умыслом поднять оружие на того, кого я люблю,  -  ответил  пристыженный
Арн, как будто он именно об этом и думал. - Я приказываю тебе  подумать,  мы
занимаемся теорией, а не какой-то ерундой. Ну, как бы стал драться со мной в
теории? - Я бы, пожалуй, не стал прямо нападать на тебя, - с сомнением начал
Арн. Некоторое время
юноша размышлял, прежде чем послушно искать ответ на заданный вопрос. - Если бы я совершил прямое нападение на тебя, то твоя сила и опыт быстро решили бы исход дела. Мне нужно дольше от тебя уклоняться, кружить вокруг тебя, ждать и ждать до тех пор, пока... 
      - Да? - сказал брат Гильберт, чуть улыбаясь. - До тех пор, пока - что? 
      - До тех пор, пока удача не окажется на моей стороне, до тех пор, пока передвижение не утомит тебя и твоя тяжесть и сила не будут больше твоим преимуществом. Но я бы никогда... 
      - Так ты поступил бы, если бы имел возможность думать самостоятельно, - прервал его брат Гильберт. - Перейдем теперь к более важным вещам. Намерение отца Генриха никогда не говорить тебе, кто ты есть на самом деле, было легко понять с чисто логических позиций, не так ли? Мы должны любой ценой уберечь мальчика от гордыни, спасти его от тщеславия, особенно когда дело касается вещей, которые считаются низменными в монастыре, но не там, где я был прежде, чем оказаться здесь. В бытность мою в Святой Земле я обучал многих братьев, когда война утихала. Но все же я видел мало людей, у которых был бы твой талант, данный от Бога, в обращении с оружием; к тому же у тебя есть два секрета, которые делают тебя очень сильным противником, и мне кажется, что один из них ты знаешь. 
      - Я могу менять правую руку на левую, - ответил Арн, смотря в стол перед собой. Он словно стыдился, сам не понимая чего. 
      - Именно, - подтвердил брат Гильберт. - И теперь я открою тебе второй секрет. Ты не такой высокий, как я. Поэтому большинство людей, которых ты, возможно, встретишь с мечом в руке, будут выглядеть выше и сильнее тебя. Но единственное, чему ты учился в течение всей своей 
жизни, - это именно драться против того, кто больше тебя, и это у тебя лучше всего получается. Поэтому никогда не бойся человека, который выглядит более сильным, скорее, нужно опасаться того, кто твоего роста или ниже. Но есть еще одно очень важное обстоятельство. Та опасность тщеславия, которой столь страшился отец Генрих, действительно существует, хотя, возможно, не в той форме, в какой он себе ее представляет. Я видел, как многие люди погибали именно потому, что были тщеславны, потому что в середине боя против уступающего им противника или того, кто просто выглядел меньше их, они преисполнялись высокомерия. Клянусь Богом, я видел людей, умиравших с тщеславной улыбкой на устах. Запомни это, и запомни хорошенько! Ибо даже если все твои соотечественники уступят тебе в воинском искусстве, в чем я уверен, любой из них сможет ранить или убить тебя в тот момент, когда тебя поразит тщеславие. Кара Божья падет на главу того, кто грешит с оружием в руках. Ибо так же происходит, когда речь идет о гневе и жадности. Это говорю тебе я, и ты не должен забывать этого: искусство, которому ты научился в этих священных стенах, - благословенно. Но если ты поднимешь меч во грехе, то кара Божья будет неотвратима. И в третий раз повторяю тебе, никогда не забывай этого. Аминь. 
   Когда брат Гильберт закончил свое объяснение, они некоторое время  сидели
молча - Арн отвлеченно  смотрел  на  три  дрожащих  огонька  свечи,  а  брат
Гильберт украдкой поглядывал на Арна. Они сидели и словно чего-то ждали друг
от друга, и никто  из  них  не  хотел  нарушить  молчание  первым.  -  Тебе,
наверное, интересно, какой  грех  заставил  меня  перейти  из  тамплиеров  в
цистерцианцы? - спросил наконец брат Гильберт. - Да, разумеется,  -  ответил
Арн. - Хотя я не могу вообразить  тебя  грешником,  дорогой  брат  Гильберт.
Этого просто не может  быть.  -  Ты  говоришь  так  просто  потому,  что  не
представляешь себе низкий мир, а он полон греха и искушений, он как трясина,
как поле, по которому  расставлено  множество  капканов.  Моим  грехом  была
симония - самый тяжкий грех в уставе тамплиеров. Ты вообще знаешь,  что  это
такое? - Нет, - честно ответил Арн, которым овладело любопытство. Он  слышал
о множестве грехов, тяжких и мелких, но никогда не слышал об этой симонии. -
Это означает брать деньги за исполнение службы Господу, - со вздохом ответил
брат Гильберт. - В нашем ордене всегда в ходу было много  денег,  и  поэтому
иногда сложно было решить, что является грехом, а что нет. Но я не буду себя
оправдывать, я признал свой грех и искупаю его по сей день. Я не  удостоился
умереть с мечом в руке, сражаясь за веру. Вот так. Но если бы  мой  грех  не
привел меня на эту мирную службу, то ты никогда бы не встретил меня  и  стал
бы совершенно другим человеком, нежели ты есть сейчас. Об этом  также  можно
поразмышлять - за всем, что происходит, стоит воля Божья. - Я обещаю, что не
обману  твое  доверие,  не  разочарую  тебя,  любимый  брат  мой,  -  быстро
проговорил Арн, обуреваемый нахлынувшими чувствами. - Гм,  -  произнес  брат
Гильберт, наклонился вперед и участливо заглянул в открытое  по-детски  лицо
Арна, в его большие  наивные  глаза.  -  Пожалуй,  тебе  стоит  подождать  с
обещаниями, потому что тебе придется  давать  их  раньше,  чем  ты  думаешь.
Однако теперь наш разговор окончен, и я приказываю  тебе  провести  ночь,  с
полуночной службы до заутрени, в нашей церкви. Ищи Бога в
сердце своем в эту ночь, это повеление отца Генриха. Поспеши, до всенощной ты успеешь поспать несколько часов, и там, может быть, мы увидимся. 
      - Я повинуюсь вашим приказаниям, - пробормотал Арн, встал, поклонился своему учителю и пошел в келью, приказав себе проснуться ко всенощной и не проспать. После этого он сразу уснул. 
   Брат Гильберт некоторое время оставался сидеть  в  задумчивости  рядом  с
дрожащими  язычками  пламени.  Потом  он  задул  свечи  и  широкими   шагами
направился в кузницу, где все еще трудились два послушника. Он еще не совсем
закончил свою работу, теперь ему нужно было пустить  в  дело  тайные  масла,
которые он привез с собой  из  Святой  Земли,  а  также  немного  подправить
орнамент.
 
   * * *
 
   После всенощной Арн остался один в церкви Варнхема и провел  первые  часы
на  коленях   перед   могилой   своей   матери,   у   алтаря.   Для   долгих
коленопреклоненных  молитв  можно  было  взять  мягкие  подстилки,   которые
находились в ризнице.
   Арн не узнавал себя, он чувствовал, что в нем словно живут два  человека.
Один из них, которого он знал и которым себя ощущал, - послушник Арн, скорее
из Школы Жизни, чем из Варнхема. А вторым был Арн  сын  Магнуса  из  Арнеса,
малознакомый, в общем чужой, представитель знатного рода.  В  эту  ненастную
ночь он молил Бога, чтобы Он помог ему найти то хорошее,  что  есть  в  этих
двух лицах, он просил святого Бернарда, чтобы он  направил  его  по  верному
пути, чтобы ему не погрязнуть в грехах, которыми,  кажется,  полон  мир,  и,
прежде всего, не впасть в грех тщеславия.
   То, что стараться избегать тщеславия так важно, он понял недавно, ибо  не
чувствовал за собой этого греха. Знание Арна об этом  проистекало  из  того,
что отец Генрих и брат Гильберт страшились тщеславия так, что даже  пытались
сохранить некоторые вещи в тайне от него.
   Молясь, он не слышал бури, время остановилось. Или скорее, времени больше
не существовало, когда он всем своим существом погрузился в молитву. Наконец
забрезжил свет, и на заре буря утихла.
   К удивлению Арна, в  церковь  вошел  весь  хор  и  встал  за  алтарем,  и
несколько певчих дружески и загадочно  подмигнули  ему.  Он  догадался,  что
сейчас будут служить прощальную  службу,  как  обычно,  когда  из  монастыря
уезжал кто-нибудь из более важных братьев, чем он сам.
   Но тут по скрипу талей и веревок он определил,  что  рядом  со  входом  в
церковь спускают вниз большую купель, и когда он обернулся, то  увидел,  что
позади готовят для нее святую воду. Теперь он совершенно перестал  понимать,
что происходит.
   Хор внезапно запел один из самых сильных псалмов, гимн о вечном царстве и
вечной власти. Арн тут же заметил, что  певчие  настроены  серьезно  и  поют
действительно замечательно: во время некоторых песнопений, которые  он  тоже
пел про себя, закрыв глаза, у него возникало чувство, что в груди теснятся и
жар и холод, что душа наполняется высшим светом и тайная сила гимна возносит
его к Господу.
   Но, взглянув вверх, он обнаружил,  что  несколько  певчих,  вытянув  шеи,
смотрят  на  купель,  разумеется  не  нарушая  при  этом  стройности  пения.
Обернувшись, Арн увидел картину, которая показалась  ему  самой  странной  и
неожиданной  из  всех,  виденных  им  в  жизни.  Там  стоял  отец  Генрих  и
благословлял меч, который держал перед ним  брат  Гильберт.  Меч  окроплялся
святой водой, как будто его крестили. Оружие  в  храме  Божьем  -  это  было
неслыханно!
   Когда величественный гимн Те Deum был пропет до конца, отец Генрих и брат
Гильберт приблизились к  алтарю.  Брат  Гильберт  нес  перед  собой  меч  на
вытянутых руках, словно это была облатка или другой священный  предмет.  Меч
был осторожно возложен на алтарь, отец Генрих начал читать Патер  Ностер,  и
все повторяли за ним слова молитвы. Потом он  повернулся  к  Арну  и  знаком
показал,  что  тот  должен  подойти  к  могиле  своей  матери.   Когда   Арн
повиновался, хор запел по-французски новый гимн, которого  юноша  никогда  в
жизни не слышал и который певчие знали не так хорошо, как все остальное. Арн
был настолько поражен странностью происходившего, что до  него  не  доходили
слова гимна. Он неотрывно следил за тем, что совершалось перед ним.
   Тем временем меч был взят с алтаря и помещен прямо перед ним, над могилой
его матери; рукоять была направлена к алтарю, а острие - на  Арна.  Это  был
меч необычайной  красоты,  он  отливал  белой  закаленной  сталью,  подобной
которой Арн раньше не видел. Рукоять меча была выполнена в виде креста, и на
ней была выгравирована надпись, которую нельзя было истолковать неправильно:
IN HOC SIGNO VINCES, "Сим победишь", то есть только во имя этого знака можно
победить, сразу же понял Арн.
   Рукоятка меча была сделана как раз по руке Арна, он сразу понял, что  она
будет лежать как влитая в его ладони. Оружие сверкало новой позолотой, и при
ярком солнечном свете блеск  золота  будет  помогать  отражать  удары,  ведь
позолота эта делалась не ради богатства или тщеславия.
   Отец Генрих и брат Гильберт опустились на колени, повернувшись к Арну, по
другую сторону могилы его матери, и в церкви стало  совершенно  тихо,  будто
все затаили дыхание. Отец Генрих шепнул брату Гильберту,  что  будет  лучше,
если  тот  возьмет  на  себя  все  остальное.  Монах  ответил  ему  быстрой,
понимающей  улыбкой,  преисполнившись  величия   происходящего.   Затем   он
повернулся к Арну и взглянул ему в глаза.
      - Арн, возлюбленный брат наш, - начал он по-французски, а не на латыни, и его громкий голос зазвучал под церковными сводами, - клянись и повторяй за мной следующую клятву: 
 
   Я, Арн сын Магнуса, клянусь перед Иисусом Христом,
   Пред Гробом Господним и Храмом,
   Что меч, который я принимаю,
   Никогда не будет занесен в гневе
   Или ради собственной выгоды.
   Этот меч послужит добрым делам,
   истине, чести братьев и моей собственной.
   С этой верой и этим знаком
   Я буду побеждать.
   Но если я не устою в своей вере,
   Бог справедливо покарает меня.
   Аминь.
 
   Арн дважды повторил клятву по-французски, а в третий раз на латыни, держа
меч двумя руками. Затем отец Генрих взял меч в свои руки,  поцеловал  его  и
некоторое время держал, вытянув  перед  собой,  читая  про  себя  молитву  с
закрытыми  глазами.  Закончив,  он  повернулся  к  Арну,  чтобы   произнести
несколько слов: - Никогда не забывай своей клятвы, данной Господу, сын  мой.
Этот меч, который теперь будет твоим до конца жизни, - священный, его можешь
носить  только  ты  или  рыцарь-храмовник.  Этот  меч  и  ему   подобные   -
единственные, которые могут находиться в храме Божьем, запомни и это. И носи
его, не колеблясь в своей любви к Богу и не нарушая чести оружия.
   Чуть дрожащими руками отец Генрих протянул меч Арну,  который,  казалось,
колебался, прежде чем принять его. Он словно боялся, что меч обожжет его.
   Когда Арн взял его в свои руки, хор начал другой хвалебный гимн, которого
он не знал и который также исполнялся по-французски.
 
   * * *
 
   Арн уехал в тот же день. Но  этот  отъезд  из  Варнхема  был  подготовлен
лучше, чем его первая поездка, которая быстро закончилась несчастьем. Теперь
он сидел верхом на жеребце Шимале, который уже сослужил свою службу в табуне
на год вперед и не был нужен до тех пор,  пока  в  нем  снова  не  возникнет
необходимость. Арна одели в серо-красную одежду,  как  человека  из  низшего
мира; сам он не мог вспомнить того времени, когда  носил  иную  одежду,  чем
одеяние  послушника.  Его  волосы  были  коротко  пострижены  и   равномерно
покрывали голову; следы тонзуры исчезли.
   Брат Ругьеро снабдил его тяжелой котомкой, которую в этот раз  уже  никто
не смог бы  отнять  у  него  за  воротами  монастыря.  В  ней  лежали  также
упакованные во влажные кожаные мешочки черенки, семена и косточки плодов.
   На боку у Арна висел чудный меч в простых кожаных  ножнах,  меч,  который
был столь легок в руке, что казался частью его самого,  и  который  был  так
идеально сбалансирован, что Арн мог без труда  стоять  прямо  и  чистить  им
ногти на ногах, не держа при этом меч двумя руками.
   Брат Гильберт с плохо скрываемой гордостью рассказал ему все  о  подобн