кашивались  и
отказывались  мне  служить.  Я  только  умоляюще  протягивала руки к небу, с
трудом припоминая молитву отуманенной страхом головой.
     Но  вот  высокий  призрак  отделился  от двери, быстро миновал террасу,
сошел со ступеней и стоял передо мной, весь ярко освещенный лучами месяца.
     Я  увидела  прекрасное,  гордое  лицо, еще далеко не старое, но бледное
как  мрамор  и высокий лоб под короной белых как лунь, седых кудрей. Черные,
юношески  живые,  громадные  глаза  ярко  горели, представляя собой странную
противоположность этим старческим седым волосам.
     Что-то  знакомое  мелькнуло  мне  в  этих  ярко  горящих глазах, в этом
бледном лице с прекрасными чертами.
     Между  тем  призрак  протянул  мне  руки, и я услышала голос, настоящий
человеческий голос, мигом прогнавший и рассеявший весь мой страх:
     - Я напугал вас, бедное дитя! Простите меня, Бога ради!
     И  так как я все еще молчала, собираясь с силами, он продолжал возможно
спокойнее и ласковее:
     - Как  вы  попали  сюда?  Кто  вы? Вот уже семь лет, как в этом саду не
слышалось  человеческого  голоса...  Но  вы  все  еще  дрожите,  бедняжка! Я
появился  так  неожиданно,  что испугал вас! Должно быть, вы приняли меня за
призрак   или  привидение...  Но  взгляните  на  меня:  во  мне  нет  ничего
страшного!  Я  владелец  этого  дома,  этой  старой усадьбы... Мое имя князь
Георгий Джаваха.
     Князь  Георгий! Князь Джаваха! Отец моей дорогой Нины!.. Князь Георгий,
которого  я  видела  только раз мельком на похоронах его дочери, но которого
любила  как  родного по рассказам Нины!.. Князь Георгий!.. Вот кто был предо
мной!
     Теперь  я  уже дрожала не от страха. Отрадное волнение охватило меня...
Я  уже  не  чувствовала  себя одинокой, потому что была уже не одна... Самый
близкий  человек,  родной  отец  моей  Нины, не мог бы оттолкнуть от себя ее
осиротевшую подругу!
     Между  тем  князь  Джаваха,  наклонившись  ко  мне  своей  не  по летам
стройной   фигурой,  говорил  своим  сильным  грудным  голосом  с  гортанным
оттенком, отдаленно напоминающим нежный голосок его дочери:
     - Бедное  дитя!  Объясните  же, как вы сюда попали. Вероятно, вы знали,
что  дом  мой  пользуется  дурной  славой у горийского простолюдья, и хотели
проверить  слухи?  А  я  еще  явился так внезапно, как настоящий призрак! Но
дело  в  том,  что  я  ежегодно  в  эту  ночь,  накануне  дня  Святой  Нины,
покровительницы  Грузии,  приезжаю  сюда  из  Мцхета,  где стоит мой полк, и
ночую  здесь,  в  этом доме... Мою дочь звали Ниной, она скончалась далеко в
Петербурге  семь  лет  тому  назад, еще в свою бытность в институте, где она
воспитывалась...  И,  не  имея  возможности  навещать ее дорогую могилу, я в
день  ангела  покойной  Нины  приезжаю  сюда...  Мне  кажется,  что  здесь я
нахожусь  ближе  к  ней.  Весь  этот  старый  дом,  и  сад,  и усадьба полны
воспоминаниями  о моей дорогой девочке... О, вы не знали ее, милое дитя, что
это  была  за  дивная,  исключительная  натура!  -  произнес  он  с глубоким
чувством, поднимая к небу свое разом изменившееся лицо.
     - Вы ошибаетесь, князь Георгий! - произнесла я тихо. - Я ее знала!
     - Вы  знали  ее?  Вы  знали  мою Нину?! - вскричал он и вдруг осторожно
повернул  мою  голову  лицом  к  месяцу,  ярко  светившему  в  него,  словно
отыскивая во мне сходство с кем-то.
     - Да,  я  знала  ее!  -  подтвердила  я  и, вынув из-под корсажа платья
медальон,  оставленный  мне  моим  покойным  другом,  подала  его  князю  со
словами: - Теперь вы можете мне поверить!
     Он  быстро  схватил, почти вырвал его у меня из рук и, раскрыв медальон
дрожащими руками, тихо вскричал:
     - Это она!.. Она, моя незаменимая, моя несравненная малютка Нина!
     Потом,  возвращая  мне  вещь  с  портретом  той,  которую мы оба горячо
любили, князь Джаваха сказал с чувством:
     - Вы  можете мне не говорить вашего имени. Вы - та, о которой так много
писала  мне  моя  малютка.  Вы  Людмила  Влассовская. Я вас давно знаю по ее
письмам...  Но  каким  образом  вы  очутились  здесь,  за  тысячи  верст  от
Петербурга, и в эту ночь в нашей заброшенной усадьбе?
     Я   в   коротких   словах   рассказала   ему  о  приглашении  меня  его
родственником в качестве гувернантки.
     Он слушал меня с большим вниманием, разглаживая свои усы.
     Когда  я  кончила, его горящие во мраке ночи глаза ласково остановились
на мне и, положив мне на плечо свою сильную руку, он сказал:
     - Я  рад,  Люда,  -  ведь вы позволите мне, старику, называть вас так в
память  моей  дочери?  -  рад, что вы попадете в дом моего дяди Кашидзе. Это
благородный   человек,   правда,   несколько  суровый  и  взыскательный,  но
справедливый.  Его  внучка  Тамара,  ваша  будущая  воспитанница,  несколько
беспокойное  маленькое  существо,  но  она,  в  сущности, добрый ребенок, и,
надеюсь,  вы  не  будете  иметь  слишком  много  хлопот  с  ней.  Если же, -
продолжал  князь  Георгий,  -  вам  будет  хоть сколько-нибудь тяжело в доме
моего  родственника,  возвращайтесь  сюда,  в  это старое гнездо, и кликните
клич  старику  Джавахе.  Он  прилетит  сюда за десятки верст и позаботится о
вашей  дальнейшей  судьбе,  Люда...  Мы  тогда  оживим старую усадьбу, чтобы
поселить  в  ней гостью далекого севера! Помните, дитя мое, что отныне у вас
есть  друг.  Отец  Нины  Джавахи  не  может  считать  вас  чужой.  Однако, -
спохватился  он, - отсюда неблизко до дома Кашидзе, а уже давно полночь... Я
провожу вас туда.
     И,  сказав  это,  князь  Георгий  тихо  свистнул.  В  ответ послышалось
продолжительное ржание невидимого коня.
     - У вас здесь лошадь? - спросила я, удивленная этим новым открытием.
     - Да.  Со  мной  мой  верный  старый  Шалый,  с которым я неразлучен со
времени  смерти дочери. Это лошадь покойной Нины, спасшая однажды жизнь моей
маленькой  княжне. Вот он. Я никогда не привязываю его... Это бесполезно: он
и так не уйдет от меня. Он понимает меня, как человек, и бесконечно любит.
     Как  бы  в  подтверждение слов князя в конце аллеи обрисовался стройный
силуэт  лошади.  Она казалась волшебным конем из какой-то легендарной сказки
благодаря  засеребрившему ее лунному сиянию. Я не видала более благородного,
более красивого животного.
     - Я  сниму  седло  и  посажу  вас  на  лошадь,  Люда... Будьте покойны,
быстрый,  как  вихрь,  он  умеет быть тихим, как овечка! Вы будете сидеть на
нем, как в кресле, вам нечего бояться!
     И,  говоря  это,  князь  Георгий  погладил крутые бока Шалого и, подняв
меня  своими  сильными руками, посадил на его шелковистую, лоснящуюся спину.
Потом  он  взял  лошадь  за повод и, велев мне ухватиться за ее гриву (Шалый
был  уже  расседлан  князем),  осторожно  повел ее к выходу из усадьбы вдоль
чинаровой аллеи.
     Через  минуту  мы  были  уже  за оградой. Старый сад снова погрузился в
безмолвие. Мы тронулись в путь.
     Гори  спал  по-прежнему,  тихо  и  безмятежно...  Мы миновали несколько
улиц,  базарную  площадь  и вступили в большую, темную аллею, по обе стороны
которой пышно разрослись виноградные кусты.
     - Это начало сада Кашидзе, - пояснил мне мой спутник.
     Через  несколько  минут  мы  уже  стояли  у  большого одноэтажного дома
старинной  архитектуры,  находящегося среди громадного старого сада. В одном
из  окон  виднелся  свет. Князь, не желая, должно быть, будить хозяев, прямо
подошел к освещенному окну и тихо стукнул в стекло.
     - Барбале! - позвал он тихо.
     Окно  мигом  распахнулось,  и старая служанка в национальном грузинском
наряде  высунула  на  улицу  седую  голову  с  надетой  на  ней мингрельской
шапочкой.  Она  с  минуту  разглядывала  нас  и вдруг, узнав моего спутника,
радостно вскричала:
     - Батоно князь! Будь благословен твой приход в нашем доме!
     - Я  не  зайду  в  дом,  моя  добрая  Барбале, - произнес князь Георгий
ласково,  -  сегодня  с  зарей  я должен быть уже в Мцхете. А ты передай мой
привет твоему господину и прими поласковее приезжую барышню.
     И,  говоря  это,  князь Джаваха снял меня с лошади и помог мне войти на
крыльцо.  Барбале  стояла  теперь  уже  со свечой на пороге дома. В свече не
было никакой надобности, потому что месяц светил по-прежнему светло и ясно.
     Мне  сразу  понравилось  ее  лицо,  морщинистое  и  доброе, с пытливыми
черными,  как  у  всех грузинок, глазами. Она подняла свечу в уровень с моим
лицом и, разглядывая его, произнесла с чувством:
     - Честные  глаза...  открытый  взгляд... добрая душа... хорошее сердце!
О,  Барбале  никогда  не  ошибается  в людях... Сильно стара Барбале и много
людей  видела  на  своем  веку... Господь посылает одного из своих ангелов в
дом князя Кашидзе!
     - Полно,  полно,  Барбале,  - нетерпеливо проговорил князь, - не смущай
барышню.  Она  и  так  устала  и  измучилась  за  дорогу. Отведи ее скорее в
приготовленную  для  нее комнату и помни, что служить этой девушке ты должна
так же, как когда-то служила Нине, которую ты так любила.
     - Нина...  джан... - прошептала старуха, и две крупные слезы выкатились
из  ее  глаз, - княжна-звездочка... ласточка сизокрылая... тихая горлинка...
нет ее!.. умерла наша птичка райская, завяла лучшая из роз Востока.
     - Перестань,  Барбале!  - со стоном вырвалось из груди князя Георгия. -
Не рви моего сердца, старуха!..
     И  потом,  обернувшись  ко мне лицом, в котором отражалась теперь такая
смертная тоска, что больно было смотреть на него, он проговорил поспешно:
     - Помните  же,  Люда:  что бы ни случилось с вами - смело рассчитывайте
на князя Георгия Джаваху.
     И  прежде  чем я успела что-либо ответить, он вскочил на лошадь, послал
мне последнее приветствие рукой и быстро исчез из виду.
     - Пойдем,  госпожа,  я  проведу  тебя  в  твою  комнату,  -  произнесла
Барбале.
     Я последовала за нею.
     Длинным  темным  коридором  мы  прошли  в  самый  отдаленный угол дома.
Барбале  толкнула  маленькую  дверцу,  и  мы  очутились  в  уютной  горнице,
убранной  с  восточной  роскошью  и  богатством.  Вся  комната была застлана
коврами,  в  простенке между двумя окнами тускло блестело громадное зеркало,
всюду  по стенам были развешаны восточные ткани, а вдоль стен стояли широкие
тахты.
     - Вот  горница госпожи, - произнесла Барбале. - Если госпожа голодна, я
принесу ей лавашей, лоби и кусок персикового пирога.
     - О  нет,  благодарю  вас, Барбале, - поторопилась я отказаться, - я не
голодна  нисколько! Но как же... - смущенно обратилась я к ней, - где же мне
спать  здесь, в этой роскошной комнате? Ведь это скорее гостиная для приема,
нежели спальня скромной гувернантки!
     Но  Барбале  только  тихо засмеялась в ответ, очевидно очень удивленная
моей  наивностью.  Подойдя к навесу из красивых шелковых тканей, собранных в
виде  драпировки,  она  откинула  край  ее,  и  я увидела громадную, высокую
постель с грудой перин и подушек.
     - Вот  где  будет  спать  госпожа,  -  не без гордости произнесла она и
нежно  провела  рукой по мягкому, нежному ворсу роскошного одеяла. - Это все
устраивала  сама княжна, - добавила она таинственно, - и цветов принесла она
же, гляди!
     Я  увидела  громадный  букет  белых  азалий, перемешанных с пурпуровыми
розами,   стоявший   на  туалете.  На  всем  убранстве  комнаты  видна  была
заботливая  рука,  не  забывшая  ни  одной  мелочи, ни одной подробности для
приема гостьи.
     - Вы  говорите,  Барбале,  -  спросила  я старушку, - что княжна Тамара
сама позаботилась об устройстве моего помещения?
     - Все   она!   -  кивнула  головой  старуха.  -  Весь  дом  вверх  дном
перевернула...  Затейница и шалунья наша княжна, а сердце у нее золотое... А
все  не такое, как у моей покойной Нины-джан, - произнесла она сокрушенно. -
Все  не  такое,  - повторила она и, видя, что я в нерешительности стою среди
комнаты,  вдруг  засуетилась  и  заволновалась:  - О глупая, овечья голова у
Барбале!  Госпожа устала с дороги, а Барбале разболталась, как сорока. Дай я
раздену тебя, миленькая госпожа, и уложу в постельку!
     - Нет-нет,  благодарю  вас,  Барбале,  -  отстранила  я ее ласково, - я
всегда раздеваюсь сама.
     - Сама  раздеваешься?  - удивленно произнесла старуха. - Как так? Разве
госпожа  не  знает,  что  у  нас  все  знатные  господа от мала до велика не
расстегнут  сами  крючка на платье, а все предоставляют делать служанкам? На
то  и  служанки  в  доме,  чтобы  помогать и служить госпожам! Княжна Тамара
никогда  не  раздевается  сама,  она  и  спать не ляжет, если я не накрою ее
одеялом и не расскажу ей сказки...
     - То  княжна,  знатная барышня, Барбале, - пояснила я ей с улыбкой, - я
же не барышня, а наемница, гувернантка и сама должна служить другим.
     - Так-так,  -  произнесла сочувственно старуха, согласившаяся как будто
с  моим  доводом.  -  Ну, дай Господь счастья на новом месте доброй госпоже!
Мир  тебе,  красавица!  -  ласково  добавила  она и, улыбнувшись мне еще раз
ободряющей и приветливой улыбкой, вышла из комнаты.
     Я  осталась одна. Мне хотелось тщательно осмотреть каждую вещицу в моей
комнате,  поражавшей  меня  своей сказочной роскошью, но пережитые волнения,
усталость  и  легкое недомогание от дороги разбили меня совсем. Едва держась
на  ногах,  я  быстро  разделась,  бросилась  в  мягкие перины этой поистине
княжеской постели и в тот же миг уснула как убитая.


ГЛАВА III

                               Княжна Тамара

     Меня  разбудил  звонкий  смех  над  моей головой. Я не вполне, впрочем,
была  уверена,  смех  ли  то  был  или  просто звучал серебряный колокольчик
где-то  очень  близко  от  меня. В то же время я почувствовала прикосновение
чего-то мягкого и нежного к моему лбу и шее и открыла глаза.
     Целый  сноп  золотых  лучей  врывался  в  открытые  окна,  играя яркими
блестками  на  шитых  шелками тахтах и коврах комнаты и разбиваясь на тысячу
искр  о  хрустальную  поверхность  зеркального  стекла.  При  дневном  свете
комната  моя  казалась еще роскошнее и наряднее, нежели ночью. Но не роскошь
убранства поразила меня в первую минуту, а нечто совсем другое.
     В  ногах  моей  постели,  звонко смеясь серебряным смехом и щекоча меня
пышно  распустившейся  пурпуровой  розой  на  длинном стебле, еще влажной от
утренней    росы,    сидела   девочка   или,   вернее,   уже   девушка   лет
четырнадцати-пятнадцати  на вид. Черные кудри, спущенные вдоль спины, плеч и
груди,  скрывали  часть  лица  девочки  -  подвижного  и выразительного лица
южанки.  Черные,  быстрые, как угольки сверкающие глазки, из которых глядела
на  меня  целая  поэма  Востока,  сверкали  и  сияли  из-под нависших на лоб
кудрей,  как  две великолепные звезды горийского неба. Все в этом юном лице,
прелестном  своей  подвижностью  и  выразительностью,  говорило  о радости и
довольстве  жизнью.  Только  упрямо  вырисованный,  несколько  крупный рот с
припухшими  губами  портил  общее  впечатление.  Одним  своим  очертанием он
говорил  уже  о  том, что его хорошенькая владелица должна быть своенравна и
капризна.
     Я  поняла, что черноглазая девочка, так бесцеремонно вскарабкавшаяся ко
мне  на  постель,  была  не  кто иная, как моя будущая воспитанница - княжна
Тамара Кашидзе.
     Увидя,  что  я  проснулась,  она  отбросила  от себя розу, которой меня
щекотала до сих пор, и с веселым смехом упала мне на грудь.
     - Душенька!  Милушка! Хорошенькая! - приговаривала она, покрывая градом
поцелуев  мое  лицо,  шею  и глаза. - Вот счастье-то, что вы приехали к нам!
Как  весело  нам  будет  теперь с вами! Дедушка Кашидзе говорил, что приедет
гувернантка  старая  и  злющая,  а  приехала вон какая душечка! Молоденькая,
пригоженькая, прелесть!
     И она снова бросилась целовать меня, точно давно знала и любила меня.
     - Ах,  как  весело  нам будет с вами! Вы ведь не на много старше меня и
будете играть со мною? Сколько лет вам, душенька моя?
     - Не  следует  спрашивать  лета  у  старших,  Тамара!  - заметила я, не
переставая, однако, улыбаться ее милой болтовне.
     - То  у  старших,  -  произнесла  лукаво шалунья, - а вы разве старшая?
Дедушка  Кашидзе  старший,  ему  много-много  лет,  и  Барбале также, и дядя
Георгий  Джаваха,  а  вы  душечка, малюточка, крошечка, милочка моя!.. А как
вам  нравится  ваша комната? - неожиданно принимая озабоченный вид, спросила
девочка, мигом делаясь серьезной.
     - Очень нравится, Тамара. Это вы украшали ее для меня? Спасибо вам!
     - Ах,  нет,  не  говорите  мне  "вы", душечка! Скажите "ты", Тамара, ну
скажите же, а то я заплачу...
     Действительно,  она,  казалось, уже собиралась плакать: рот ее капризно
задергался, а в глубине ее прекрасных глаз заблестели слезы.
     Переходы от радости к печали у нее были изумительны по быстроте.
     - Успокойтесь,  Тамара,  -  поспешила  я сказать, - я буду вам говорить
"ты",  как  только  узнаю вас покороче. Я говорю "ты" только моим друзьям, а
чтобы быть моим другом, надо постараться мне понравиться.
     - А  что  надо  сделать,  чтобы  вам понравиться, душечка? - спросила с
поспешностью  девочка,  устремляя на меня свой пытливый взгляд. - Ведь вот я
не  знала  вас,  а постаралась вам понравиться, - через секунду затараторила
она  снова,  не  ожидая  моего ответа, - я убрала вашу комнату, стащила сюда
ковры  и  ткани  со  всего  дома,  отдала  вам  мой  собственный  серебряный
рукомойник,  подаренный  мне дедушкой, и набрала целый букет азалий!.. Разве
это не хорошо?
     - Я  очень  тронута  вашими  заботами,  милая  Тамара,  -  произнесла я
насколько  можно ласковее, - но все эти знаки внимания вашего ко мне ничто в
сравнении с тем, что вы можете еще сделать.
     - А что я могу сделать для вас, душечка?
     - Вы  можете еще больше порадовать меня, если будете хорошо вести себя,
слушаться меня и прилежно учиться.
     - Учи-ть-ся!  -  протянула  она  с  недовольной  гримаской,  отчего  ее
хорошенькое  личико разом потеряло всю свою привлекательность. - Ах, как это
скучно  -  учиться!..  И  к  чему это? Ведь чтобы быть знатным и богатым, не
надо быть ученым! - неожиданно заключила она.
     - А для чего же вы живете на свете? - спросила я ее с улыбкой.
     - Как  для  чего?  Или  вы  шутите,  душечка?  -  вскричала  она, снова
оживляясь  и хорошея в одну минуту. - Я живу на свете, чтобы радовать других
и  себя... Особенно дедушку Кашидзе, который меня обожает... Я хорошенькая и
очень  богатая...  А  когда  вырасту,  стану  еще богаче, потому что дедушка
Кашидзе  отдаст  мне  все,  что имеет... Я живу для того, чтобы наряжаться и
петь,   смеяться   и   радоваться,  бегать  по  саду  целыми  днями  и  есть
засахаренные  ананасы! Ко мне приходят подруги по праздникам, я показываю им
мои  наряды  и драгоценности, которых у меня так много, много! А они чернеют
при  этом  от  злости,  потому что у них нет ничего такого, чем бы они могли
похвастаться. И мне любо, любо видеть, как они злятся!
     - Ну хорошо! А потом что? - прервала я ее на минуту.
     - А  потом, - приостановившись на мгновение, произнесла снова Тамара, -
а  потом я буду большая и выйду замуж за богатого князя. Непременно за князя
Мингрельского  или Алазанского, все равно, и буду растить моих детей так же,
как росла сама.
     - То  есть  вы  будете  рядить их напоказ, заставлять чернеть других от
зависти и пичкать засахаренными ананасами? - насмешливо произнесла я.
     - Да,  да! - расхохоталась она звонко. - Какая же вы хорошая отгадчица,
душечка моя!
     - А  знаете  ли вы, зачем Бог создал человека, Тамара? - серьезно глядя
в глубину ее черных глаз, спросила я.
     - Конечно,  чтобы жить и радоваться! - вскричала она, не задумываясь ни
на минуту.
     - Чтобы  приносить  пользу другим, - поправила я ее, - а лентяй, глупец
и  неуч  не  может  приносить  другим  пользы.  Для  того-то и надо прилежно
учиться, милая вы моя дикарочка!
     - Как,  как  вы  сказали?