Лидия Алексеевна Чарская
   Люда Влассовская



     -----------------------------------------------------------------------
     Чарская Л.А. Записки институтки / Сост. и послесл. С.А.Коваленко
     М.: Республика, 1993
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 октября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Русская  писательница  Лидия  Чарская (1875 - 1937), творчество которой
долгие  десятилетия  было  предано  забвению,  пользовалась  в  начале  века
исключительной   популярностью   и   была   "властительницей   сердец"  юных
читателей.   Вошедшие   в   книгу   повести  "Записки  институтки"  и  "Люда
Влассовская"  посвящены  жизни воспитанниц Павловского института благородных
девиц,  выпускницей  которого  была  и  сама  писательница.  С сочувствием и
любовью   раскрывает  она  заповедный  мир  переживаний,  мыслей  и  идеалов
институтских   затворниц.  Повести  Чарской,  написанные  добротным  русским
языком,    воспитывают    чувство    собственного   достоинства,   долга   и
справедливости, учат товариществу, милосердию, добру.
     Книга  адресована  прежде  всего  юному  читателю,  но  ее  с интересом
прочтут и взрослые.


СОДЕРЖАНИЕ

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

                В институтских стенах

                Глава I. Выпускные. Сон Маруси Запольской
                Глава II. На молитву. Новость Сары
                Глава III. Дядя Гри-Гри и математика. Маленькие невзгоды
                Глава IV. Принцесса из серого дома
                Глава V. Сон в руку. История. Новый учитель
                Глава VI. Песня Соловушки. По душе. После спуска газа
                Глава VII. Кис-кис и ее исповедь. Батюшка
                Глава VIII. 17-й нумер. Недавнее прошлое
                Глава IX. Черная женщина. Страшная загадка
                Глава X. Скандинавская дева
                Глава XI. Великолепная Нора. Гадюка. Заговор
                Глава XII. Роковые булавки. Отверженная. Суд и расправа
                Глава XIII. Старенький папка. Убеждения Норы. Горькая весть
                Глава XIV. Черные дни. Неожиданная выходка. Прощение
                Глава XV. Скарлатина. Сердобольная Крестовица. Елка
                Глава XVI. Тайна маленькой комнатки. Нежданный посетитель
                Глава XVII. Снова в класс. На балаганах.

                Злополучная бутылка. Кавалерийский юнкер

                Глава XVIII. Страстная неделя. Заутреня. Шелковый мячик
                Глава XIX. Живые картины. Морская царевна
                Глава XX. Письмо с Кавказа. Экзамены
                Глава XXI. К Августейшей Хозяйке
                Глава XXII. Последнее слово. На вольную волю

 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

                Под небом Кавказа

                Глава I. В старом гнезде
                Глава II. Встреча
                Глава III. Княжна Тамара
                Глава IV. Семья Кашидзе. Первые тернии
                Глава V. Новая жизнь
                Глава VI. Бабушкины драгоценности.

                Ворона в павлиньих перьях. Злополучная лезгинка

                Глава VII. Ночное посещение
                Глава VIII. Червонцы Иринии Сторка
                Глава IX. Исповедь
                Глава X. Примирение
                Глава XI. Два всадника. Неожиданная новость
                Глава XII. Дальний путь. В горном ауле
                Глава XIII. Бэлла. Кризис
                Глава XIV. Закон Аллаха и благо Спасителя
                Глава XV. Бегство
                Глава XVI. Пленница муллы
                Глава XVII. Горячка. Снова в старом гнезде
                Глава XVIII. Великое событие


 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

                           В институтских стенах


ГЛАВА I

                      Выпускные. Сон Маруси Запольской

     Дребезжащий, пронзительный звон колокольчика разбудил старшеклассниц.
     Я подняла голову с подушки и заспанными глазами огляделась кругом.
     Большая    спальня,   с   громадными   окнами,   завешанными   зелеными
драпировками,  четыре  ряда  кроватей  с чехлами на спинках, высокое трюмо в
углу  -  все  это живо напоминало мне о том, что я выпускная. Такая роскошь,
как  чехлы  на  спинках  кроватей,  драпировки и трюмо, допускалась только в
дортуаре  старшеклассниц.  Одни  выпускные  воспитанницы да пепиньерки имели
право пользоваться некоторым комфортом в нашем учебном заведении.
     Маруся    Запольская,    спавшая   рядом   со   мною,   высунула   свою
огненно-красную маковку из-под одеяла и пропищала тоненьким голоском:
     - С переходом в выпускные честь имею поздравить, mesdam'очки!
     Я быстро вскочила с постели...
     Только  теперь,  при  воспоминании  о  том,  что  я выпускная и что мне
остается  провести  всего лишь один год в институте, я поняла, что шесть лет
институтской жизни промчались быстро, как сон.
     За  эти  шесть  лет  у  нас  почти ничего не изменилось. Мои подруги по
классу  были  почти  все  те  же,  что и в год моего поступления в институт.
Начальница,  Maman,  была  та  же представительная, гордая и красивая старая
княгиня.  По-прежнему  мы  дружно  ненавидели нашу французскую классную даму
m-lle  Арно,  которую  мы,  еще будучи "седьмушками", прозвали Пугачом за ее
бессердечие   и  жестокость,  и  боготворили  немецкую  -  Fraulein  Генинг.
По-прежнему  обожали  учителей  и если не бегали за старшими воспитанницами,
то  потому  только,  что  этими  старшими  оказывались  мы  сами. Но зато мы
снисходительно  поощряли  наших  ревностных  обожательниц  - "младших". Да и
сама  я мало изменилась за этот срок. Только мои иссиня-черные кудри, давшие
мне  со  стороны  подруг  прозвище Галочки, значительно отросли за эти шесть
лет  и  лежали теперь двумя свитыми глянцевитыми толстыми косами на затылке.
Да   смуглое  лицо  потеряло  свою  детскую  округлость  и  приобрело  новое
выражение сдержанной сосредоточенности, почти грусти.
     Моей  закадычной  подругой  была  Маруся  Запольская,  спавшая  со мною
рядом,  сидевшая  со  мною на одной скамейке в классе и в столовой, делившая
со  мною  все  занятия  и  досуги  - словом, не разлучавшаяся со мной за все
шесть лет институтской жизни...
     - С  переходом  в  выпускные,  mesdam'очки, - говорила теперь эта самая
Маруся, шаля и дурачась.
     Но  "mesdam'очки"  и не обратили внимания на писк Краснушки и, проворно
накидывая  на себя холщовые юбочки, спешили в умывальную, находившуюся рядом
с дортуаром.
     - Вставай,  Краснушка,  - советовала я моему другу, - а то опоздаешь на
молитву.
     - Ах,  Люда!  Какой  сон  я видела, если б ты знала! - проговорила она,
сладко  потягиваясь  и  устремляя  на меня свои большие темно-карие глаза, с
загоревшимися золотистыми искорками в расширенных зрачках.
     Краснушку  нельзя  было  назвать  красавицей  вроде  Вали  Лер  и  Анны
Вольской  -  самых хорошеньких девочек нашего класса, - но золотые искорки в
глазах  Краснушки,  ее  соболиные  брови,  резко  выделявшиеся  на мраморной
белизне  лица,  алый,  всегда полураскрытый ротик и огненно-красная кудрявая
головка  были до того оригинальны и необыкновенны, что надолго приковывали к
себе взгляды.
     - Что  же ты видела, Маруся? - спросила я ее, невольно любуясь ее белым
личиком с пышущим на нем румянцем от сна. - Что ты видела?
     - Ах,  это  было  так  хорошо!  -  вскричала  она  со  свойственною  ей
горячностью.  -  Ты  представь  только: широкая арена... знаешь, вроде арены
римского  Колизея...  или  нет,  даже  это  и  был  Колизей. Да-да, Колизей,
наверное!  Кругом  народ,  много,  много  народу!.. И сам Нерон среди них!..
Важный,  страшный,  жестокий... А я на арене, и не только я - многие наши, и
ты,  и Миля Корбина, и Додо Муравьева, и Валентина - словом, полкласса... Мы
осуждены на растерзание львам за то, что мы христианки...
     - Душка,  не  слушай  ее,  - послышался сзади меня голос Мани Ивановой,
всегда  насмешливо  относившейся  к фантастическим бредням моей восторженной
подруги,  -  не слушай ее, Галочка: она никакого Колизея не видела, а просто
рассказывает тебе главу из повести, которую вчера прочла...
     - Ах,  молчи,  пожалуйста,  что  ты  понимаешь! - осадила ее Маруся, не
удостоив  даже  взглядом  непрошеную  обличительницу.  -  Слушай, Галочка, -
продолжала  она  с жаром, - нас окружали воины с длинными копьями и мечами в
руках,  а  у  ног наших лежали цветы, брошенные из лож первыми патрицианками
города...  Нерон  сделал  знак рукою... и невидимая музыка заиграла какую-то
печальную мелодию...
     - Ах,  как  хорошо!  -  вскричала незаметно подошедшая к нам миловидная
блондиночка  с  мечтательной  головкой,  Миля  Корбина,  любительница  всего
фантастического и необыкновенного.
     - Дверь,  ведущая  в клетку зверей, - невозмутимо продолжала Краснушка,
-  должна  была  тотчас же отвориться, как вдруг Нерон, остановившись на мне
взором,  произнес: "Хочешь спасти себя и своих друзей?" - "Хочу!" - отвечала
я  смело.  "Тогда  ты должна сложить мне песню, тотчас же, не сходя с арены,
но такую прекрасную, за которую я бы мог даровать тебе жизнь".
     - И  что  же?  Ты  спела?  -  с  загоревшимися  глазами  спросила Миля,
подвинувшись почти вплотную к постели рассказчицы.
     - Постой,  не  забегай  вперед!  -  отрезала  Милю  Маруся.  - Слушайте
дальше!..  Мне  подали  лютню, всю увитую цветами... Я окинула цирк взглядом
и,  остановив  мои  глаза на императоре, запела. Я не помню, о чем я пела во
сне,  но  это было что-то такое хорошее, такое чудесное и поэтичное, что сам
Нерон  смягчился  душою  и  бросил  мне  лавровый  венок  на арену и объявил
свободу и жизнь всем христианкам.
     - Ах,  как  хорошо!  -  замирая от восторга, прошептала Миля. - Дай мне
тебя поцеловать, душка, за то, что ты всегда видишь такие поэтичные сны!
     - Ты  плохо  знаешь  историю,  Запольская.  Нерон  никогда  не  миловал
христиан,  отданных  на  растерзание!  -  послышалось  насмешливое замечание
хорошенькой Лер.
     Но Маруся, как говорится, и бровью не повела.
     - Таня  Петровская,  Таня Петровская, - остановила она проходившую мимо
нее  черноволосую  и  рябоватую  девушку  с  нездоровым цветом лица, слывшую
среди  выпускных  за  отгадчицу и в то же время самую религиозную из всех, -
как ты думаешь, что мог бы означать мой сон?
     - Это  нехороший  сон,  Краснушка,  -  самым серьезным тоном произнесла
Петровская,  заплетая длинную, доходившую ей почти до пят и тоненькую, как у
китайца,  косу,  -  нехороший  сон,  душка, - присаживаясь в ногах Марусиной
постели,  повторила  она.  -  Хорошо  читать  стихи  во  сне  - значит плохо
отвечать  на уроке; лавровый же венок - значит нуль. Я уже это заметила, как
кто  лавры  во  сне  увидит  -  сейчас лавровый венок без листьев, откуда ни
возьмись, в журнале.
     - Ну  вот  еще! - недовольно протянула Маруся, не удовлетворенная таким
простым  толкованием  своего  поэтичного сна. - Мы - выпускные, нам нулей не
посмеют ставить.
     - Выпускные!  -  радостно  подхватила  Бельская, маленькая, кругленькая
толстушка  с  вихрастой  белобрысой головой, отъявленная шалунья, за шалости
получившая  прозвание  Разбойника.  -  Mesdam'очки,  мы выпускные. Подумайте
только:  296  дней  до  выпуска  осталось!  Только  296  дней! Я от радости,
кажется, сейчас на шею Арношке кинусь! Ей-Богу!
     - Маруся!  Краснушка!  Сумасшедшая!  Ты  еще не вставала! Пять минут до
звонка! Ведь сегодня французское дежурство, ты забыла, несчастная!
     Это  говорила  необычайно  нежным  грудным  голосом  дежурная Чикунина,
высокая,  полная  девушка,  прозванная  Соловушкой  за удивительно звучный и
приятный голос.
     Варюша  Чикунина  была  недавно  выбрана  регентом церковного хора и ни
днем  ни  ночью не расставалась с металлическим камертоном, спрятанным у нее
за  край  камлотового  форменного лифа. Она была очень счастлива и гордилась
возложенной на нее обязанностью.
     - И  то  правда,  -  паясничая, вскричала Маруся, - девушки, миленькие,
погибла  моя  головушка!  Душеньки-подруженьки,  помогите  мне!  - И в то же
время  она с необычайной ловкостью набрасывала на себя грубую холщовую юбку,
заплетала  и  укладывала  на  голове свои огненные косы под уродливый ночной
чепчик.
     Через   две   минуты  Запольская  стояла  уже  на  табурете  посередине
умывальной комнаты и, размахивая зубною щеткою, декламировала:

                Спокойно стояла она пред судом,
                Свободного Рима гражданка...

     - Арношка  идет!  Пугач идет! Краснушка, спасайся! - неистово завопила,
пулей   влетая  в  умывальную,  смуглая,  черноволосая,  как  цыганка,  Кира
Дергунова, с огромными восточными глазами, так и мечущими молнии.
     - Ай!  Горе  мне!  -  таким  же  визгом  ответила  Маруся и со всех ног
кинулась в дортуар, разроняв по дороге все принадлежности для умывания.


ГЛАВА II

                          На молитву. Новость Сары

     Серьезная  не по летам Чикунина, восторженная Миля Корбина и я окружили
Краснушку  и  вмиг  преобразили  ее. Правда, зеленое камлотовое институтское
платье  плохо сходилось сзади, не застегнутое на несколько крючков; передник
сидел  косо,  пелерина съехала набок, но Краснушка была все-таки готова в ту
самую  минуту,  когда  в  дверях  дортуара  показалась высокая и прямая, как
палка, фигура нашей французской классной дамы.
     В  синем  форменном  платье,  с  тщательно  уложенными  по  обе стороны
прямого,  как  ниточка, пробора волосами, с длинным носом, пригнутым книзу и
служащим  мишенью для насмешек всего института, - m-lle Арно была ненавидима
всеми   нами.  Ее  придирчивость,  природная  сухость  и  полное  отсутствие
сердечности  не  могли  привлекать  к  себе чуткие, податливые на ласку души
юных  институток.  Зато  в глазах начальства m-lle Арно была незаменима. Она
обладала  настоящим  полицейским  чутьем  и  выкапывала  такие провинности и
недочеты  во  вверенном  ей стаде, какие наверное бы укрылись от глаз другой
классной  дамы.  И  сейчас,  лишь  только  она  успела  появиться в дортуаре
старших,  как  мигом  заметила, что злополучная Краснушка опоздала, что Маня
Иванова  одела  пелеринку  на  левую  сторону,  а прелестная, голубоглазая и
изящная  красавица  Лер,  страшная  кокетка  и  щеголиха,  выпустила с левой
стороны    лба   злодейский   маленький   кудрявый   завиток,   что   строго
преследовалось в институте.
     - Mesdames!  - произнесла Арно резким, неприятным голосом. - Прежде чем
спускаться  вниз на молитву, я должна напомнить вам о ваших обязанностях. Вы
перешли  с  Божьей помощью, - при этих словах она молитвенно подняла глаза к
потолку,  -  в  последний,  выпускной  класс,  и  теперь,  так  сказать,  вы
делаетесь  представительницами  целого  института.  На  вас  будут  обращены
взгляды  всего  учебного  заведения; помните, что вы должны явиться примером
для всех остальных классов...
     - Ну,  пошла-поехала,  -  сокрушенно  произнесла Маня Иванова, - теперь
начнется, наверное, бесконечная нотация, не успеешь и в кухню сходить...
     В  кухню  ходили  каждое  утро  три  дежурные  по алфавиту воспитанницы
осматривать  провизию  - с целью приучаться исподволь к роли будущих хозяек.
Эта  обязанность  была  особенно  приятной,  так  как  мы  выносили из кухни
всевозможные  вкусные  вещи,  вроде  наструганного  кусочками  сырого  мяса,
которое  охотно  ели  с  солью  и  хлебом, или горячих картофелин, а порой в
немецкое   дежурство   (немецкая   классная   дама  была  особенно  добра  и
снисходительна)  приносили  оттуда кочерыжки от кочней капусты, репу, брюкву
и   морковь.   Немудрено,   что  Маня  Иванова  -  страшная  лакомка  -  так
сокрушалась,  теряя  возможность,  благодаря  длинной  речи Арно, попасть на
кухню.  А  Маня  очень  любила туда ходить, потому что старший повар, Кузьма
Иванович,   особенно  благоволил  к  ней  за  ее  необыкновенный  аппетит  и
награждал  ее  с  исключительным  усердием и зеленью, и мясом, а иногда даже
яйцами и сахаром, из которых Маня мастерски готовила вкусный гоголь-моголь.
     Наконец  m-lle  Арно  окончила  свою  речь,  и мы, построившись парами,
вышли из дортуара.
     В  столовой  - длинной, мрачной комнате первого этажа - все классы были
уже  в  сборе. Среди зеленых камлотовых форменных платьев и белых передников
институток  там  и  сям  мелькали  цветные,  темные и светлые незатейливые и
нарядные  платьица  новеньких,  поступивших  в  разные  классы. Весь седьмой
класс  состоял  исключительно из них. Робкие, по большей части взволнованные
личики  новеньких  приковывали  общее  внимание,  которое  еще более смущало
маленьких девочек, впервые очутившихся в чуждой для них обстановке.
     Прозвучавший  звонок  напомнил о молитве. Все воспитанницы поднялись со
своих  мест  и,  обернувшись  спинами  к  входной  двери, устремили глаза на
маленький  образок,  висевший на самом верху дощатой перегородки, отделяющей
столовую от буфетной.
     Дежурная  Чикунина  вышла на середину комнаты с молитвенником в руках и
начала  своим  чудным  грудным голосом: "Во Имя Отца и Сына и Святого Духа".
За  этим  вступлением следовал целый ряд молитв. Додо Муравьева, наша вторая
ученица  (я  считалась  первою  по  классу  все семь лет, проведенные мною в
институте),  прочла  несколько  стихов  из  Евангелия; воспитанницы стройным
хором  пропели  молитву за государя, после чего все разместились за длинными
столами, по десяти человек за каждым, и принялись за чай.
     - Знаете,  душки,  я  вам  скажу  одну  вещичку! Только, чур, никому ни
слова,  чтобы  наш  стол  только  и знал, - неожиданно произнесла тоненькая,
быстроглазая   девочка   Сара   Хованская,  обращаясь  к  девяти  остальным,
занимавшим стол старшего класса.
     - Говори,  только  не  ври! - круто оборвала Хованскую всегда несколько
резкая на язык смуглянка Дергунова.
     Сара  Хованская  любила  прихвастнуть  немного,  признавая  в  себе эту
слабость, ничуть не обиделась на замечание Киры.
     - Ей-Богу,  не совру, душка! - обещала она и в подтверждение своих слов
быстро перекрестилась.
     - Ну   ладно,   тогда  выкладывай,  -  милостиво  разрешила  Дергунова,
уставившись на нее своими цыганскими глазами.
     - Дело  в  том, mesdam'очки, - обрадованная общим вниманием, заговорила
Сара, - что у нас в выпускном классе скоро будет новенькая!
     - Вот  глупости, - вскричала Маня Иванова, спокойно до этого уплетавшая
черствую   институтскую   булку,   -  вот  чепуха-то!  Институтское  правило
запрещает принимать новеньких в выпускной класс...
     - Ах,   молчи,   пожалуйста,   ты  ничего  не  знаешь!  -  рассердилась
Хованская,  не  любившая  Маню. - Это для простых смертных не допускается, а
будущая  новенькая  -  важная  аристократка и училась где-то в Париже и сюда
поступит  только  проверить свои знания и приучиться к русскому языку... Она
страшная, говорят, богачиха.
     - Душка  Хованская,  -  выскочила  Бельская,  -  скажи  мне по секрету,
откуда ты это узнала?
     - Очень  просто.  Мне  передала  Крошка,  а  ей  говорила  ее  тетка  -
инспектриса.
     - И  это  правда?  -  усомнилась  Краснушка,  сидевшая о бок со мною за
чайным столом.
     - Ей-Богу,  правда,  mesdam'очки! - еще раз перекрестилась Хованская на
видневшийся в отдалении образ.
     - Сара,  не божись! На том свете ответишь! - с укором произнесла Танюша
Петровская - самая богобоязненная и религиозная девочка из всего класса.
     - Ну   уж  тебе-то,  гадалке  и  прорицательнице,  хуже  достанется!  -
оборвала ее Сара.
     - Душки,  не  грызитесь!  - примиряющим тоном проговорила Миля Корбина,
не выносившая никаких ссор и неурядиц между "своими".
     - Mesdames!  Вы  являетесь,  так  сказать,  представительницами  целого
института!  На  вас  обращены глаза всего заведения, и вы должны служить ему
примером...  -  произнесла  с  расстановкою  Краснушка и