нег
почернел  и  размяк...  Солнышко  смеялось весело и ярко... А голубые небеса
говорили уже о пышном, зеленом мае и близкой-близкой свободе...
     - Mademoiselle  Бельская  здесь?  -  послышался молодой басок под окном
кареты,  и  хорошенький кавалерийский юнкер с усиками в стрелочку и гладкой,
как конфетка, физиономией, детски-наивной и веселой, заглянул в окно.
     - Ah!  Cousin  Michel!  Как  я  рада!  -  И  Бельская  протянула в окно
пухленькую   лапку,   которую   кузен   небрежно   мазнул  своими  тщательно
прилизанными усиками.
     - Ah,  mesdemoiselles, - закивал он нам, - enchante de vous voir toutes
(Я  в  восторге, что вижу вас всех)!.. Et les "живые мощи", ou sont ils (где
они)?
     - "Живые  мощи" в первой и второй карете везут, - поторопилась ответить
Дергунова, отлично поняв, кого окрестил этим именем юноша.
     - Ну-с,   прекрасно!  Извольте  получить...  Две  коробки  шоколаду  от
Крафта,  тянушки  от  Рабон.  -  И  cousin  Michel,  двоюродный  брат Белки,
которого  все  мы,  старшеклассницы, отлично знали по институтским приемам и
балам, бросил в карету три коробки, изящно перевязанные цветными лентами.
     - А  вот  и я! - послышалось с другой стороны, и в противоположное окно
просунулось  веселое,  румяное, так и сиявшее молодостью и задором лицо пажа
Мухина, родного брата Мушки. - А где же сестра?
     - Она  с  "мощами"  в  первой  карете! Ведь Катиш "мовешка"! - ответила
Бельская.
     - А  вы,  Сонечка,  давно  ли  в "парфетки" записались, и вы, Персик? С
каких   это   пор?   -   расхохотался   пажик,   окидывая   Киру   и   Белку
добродушно-насмешливым взглядом.
     - Ах,   несносный,  -  вспыхнула  ярким  румянцем  Кира,  -  еще  смеет
издеваться!  А  кто  в  прошлую  среду  без  отпуска  был оставлен? Нам Катя
говорила.
     - Ну  Бог  с  вами,  если  вы  "парфетка",  то заслуживаете шоколаду, -
рассмеялся юнкер и положил на колени Киры новую коробку.
     - Опять  шоколад, - сокрушенно подхватила Белка. - Что вы, умнее ничего
не  могли  придумать?..  Фи!..  конфеты...  Мы их едим сколько угодно, а вот
этой  прелести,  -  указала  она через окно на лоток с черными рожками, - не
пробовали никогда!
     Шедшие  у  окна кареты, шаг за шагом с нею, молодые люди так и залились
веселым смехом.
     - Да вы знаете ли, что это, Белочка?
     - То-то что не знаю, оттого и прошу!
     - Да может быть, это и не съедобное даже, - подхватил Michel.
     - А вот я попробую и решу: съедобное или нет! Купите только!
     Молодежь  бросилась  исполнять  желание  девочки,  и  через минуту мы с
аппетитом  уничтожали  приторные  на вкус, жесткие черные рожки, предпочитая
их кондитерским конфетам и шоколаду от Крафта.
     - А  теперь бы выпить! - мечтательно произнесла Белка, доедая последний
стручок.
     - Comment? - не понял ее Michel. - Как "выпить"?
     - Пить хочу! - протянула она тоном избалованного ребенка.
     - И я также! - вторила ей Кира.
     - Чего  прикажете?  Лимонаду, сельтерской, ланинской воды? - засуетился
быстрый и живой как ртуть брат Мушки.
     - Ах,  нет!  Мне  кислых  щей  хочется...  Голубчик  Michel, купите мне
кислых щей.
     - Sapristi  (черт  возьми), где же я их достану? Ведь это суп, кажется?
- удивился юнкер.
     - Вовсе  не  суп, - звонко рассмеялась Кира, - какой вы необразованный,
право!   Это  питье  вроде  кваса;  нам  его  институтский  сторож  Гаврилыч
покупает...
     - И приносит за голенищем! - подхватил пажик.
     - Да,  ужасно  вкусно!  Божественно, пять копеек бутылка, - восторженно
произнесла Бельская.
     - Недорого!  -  улыбнулся  Мухин и со всех ног бросился исполнять новое
поручение шалуньи.
     - Ах,  весело как! - захлопала в ладоши Белка. - И балаганы, и стручки,
и щи! Божественно, mesdam'очки, правда?
     Но  мы  не  разделяли  ее  мнения.  Мы,  как  "парфетки", пытались даже
отговорить  Бельскую  от  ее выдумки. Но Белка и слушать не хотела. Она чуть
не  вырвала  из  рук  Коти  Мухина  поданную  им в окно бутылку, вся сияя от
счастья.
     - Tenez... а как же раскупорить? Ведь это убежит... - недоумевал тот.
     - Ничего,  мы  в  институте  раскупорим и выпьем за ваше здоровье! - со
смехом заявила Кира, блестя своими цыганскими глазами.
     - Ба!   Что   это   такое?  Остановка?  Ну,  Michel,  спасайся,  "мощи"
выползают!  -  неожиданно  крикнул Мухин и, подхватив под руку товарища, как
ни в чем не бывало зашагал в противоположную сторону от нашего экипажа.
     Действительно,   кареты   остановились,  и  через  две  минуты  у  окна
появилось нежданно-негаданно встревоженное и разгневанное лицо инспектрисы.
     Белка  быстрым  движением  сунула  бутылку  под  себя и как ни в чем не
бывало обдернула "клеку".
     - Mesdames,  -  задребезжал  неприятный голос Елениной, - я видела, как
молодые  люди  передали  вам  что-то в окно. Лучше признайтесь сами, а то вы
будете наказаны.
     - Вот,  mademoiselle, мы и не думали скрывать. Наши братья передали нам
конфеты.  -  И, глядя самым невинным взором в лицо инспектрисы, Кира указала
ей на коробки, лежащие у нее на коленях.
     Инспектриса  сомнительно  покачала  головою,  однако  не верить не было
причин, и потому она ограничилась только следующим замечанием:
     - Mademoiselle  Вольская,  идите  на  мое  место  в  первую карету, а я
останусь здесь.
     Анна  покорно,  с  помощью  выездного,  вылезла  из экипажа, и ее место
заняла Еленина.
     Мы  разом  притихли  и  подтянулись,  но  ненадолго. Солнышко сияло так
ласково  с  голубого  неба,  воробьи  так  весело чирикали, предвещая скорую
весну,  и  жизнь кипела в нас неудержимым потоком, сдержать который не могли
бы  никакие  земные  силы. Мы восторгались всем - и игрушками, и сластями, и
каруселями, и толпою.
     М-lle  Еленина  сама  точно  смягчилась  немного,  потому  что уже не с
прежним  сухим  величием слушала нашу болтовню. Ей, должно быть, вспомнилось
также  ее  светлое  прошлое,  когда  она такой же молоденькой жизнерадостной
институткой ездила на балаганы в экипаже, присланном от Двора.
     И вдруг...
     Нет,  я  никогда  не  забуду этой минуты... Вдруг оглушительный выстрел
раздался в карете, и Белка как подстреленная упала ничком к нашим ногам.
     - Взрыв!  -  отчаянно  завопила  Еленина  и,  схватив Бельскую за руку,
простонала, сама чуть живая от страха: - Вы ранены? Убиты? Боже мой!
     Но  Белка  была  отнюдь не ранена; по крайней мере, то, что текло по ее
рукам и "клеке", нельзя было назвать кровью, сочившейся из раны.
     Это  были...  щи,  кислые  щи, пригретые под зимним платьем сидевшей на
них девочки, разорвавшие бутылку и вылившиеся из нее.
     К  сожалению,  мы  поняли  это  слишком  поздно... С Бельской сделалась
форменная истерика и по приезде в институт ее отвели в лазарет.
     Этот  испуг и спас девочку... Maman ничего не узнала о случае с кислыми
щами,  и  Еленина  ограничилась  собственным  "домашним" наказанием, оставив
виновницу взрыва без передника на целый день.
     Радостное,   так   весело   начавшееся  вербное  воскресенье  могло  бы
окончиться очень плохо для неисправимой шалуньи Бельской.


ГЛАВА XVIII

                        Страстная неделя. Заутреня.
                               Шелковый мячик

     Наступила  страстная  неделя,  на которой говели три старшие класса. Во
время  нее  мы  ходили  особенно  тщательно  причесанные,  говорили шепотом,
стараясь не ссориться и не "задирать друг друга".
     Отец  Филимон  часто  заходил  к  нам  в  класс  и вел с нами "духовные
беседы".  Уроков не было, и мы бродили по всему обширному зданию института с
божественными  книгами  в  руках.  В  "певчей"  комнате под регентством Анны
Вольской разучивались пасхальные тропари.
     В  воздухе,  вместе  со  звоном  колоколов  и  запахом  постного масла,
чувствовалось уже легкое и чистое веяние весны.
     Краснушка,  получившая  письмо  от  отца,  где  тот  сообщал  дочери  о
назначенном  ему,  по  личному приказу Государя, крупном пособии, ходила как
помешанная от счастья и вся словно светилась каким-то радостным светом.
     - Пойми,  Люда,  -  восторженно  повторяла  она,  - ведь это Он, сам Он
сделал! Господи, за что мне такое счастье?
     - За   то,  что  ты  прелесть,  -  хотелось  сказать  ей,  этой  милой,
восторженной  девочке,  -  за  то, что душа у тебя чистая как кристалл и что
вся ты неподкупная, своеобразная, как никто!
     В страстную пятницу мы исповедовались у отца Филимона.
     Как  ни  добр и кроток был наш милый батюшка, мы все-таки шли к нему на
исповедь с замиранием сердца.
     За  зелеными  ширмочками на правом клиросе поставили аналой с крестом и
Евангелием.  Мы  чувствовали,  что  там присутствовало что-то таинственное и
великое,  и  нас  охватывал  религиозный  трепет  и  заполнял  собою  сильно
бьющиеся сердца девочек.
     В  ту  минуту,  когда  я  готовилась вслед за Марусей подойти к Царским
вратам,  где  мы  ждали  нашей  очереди,  последняя  взволнованно зашептала,
оглядываясь кругом:
     - Где  Зот?  Где  Зот,  ради Бога! Я виновата перед ней! Уйти нельзя, -
скоро моя очередь. Позови ее, Люда!
     - Зот! Зот! Сюда! Скорее! - позвала я.
     Зот, недоумевающая и встревоженная, подошла к нам.
     - Ради  Бога,  Раиса,  - прошептала Краснушка, не поднимаясь с колен, -
прости  меня...  Я  тебя  во  вторник  за  завтраком  назвала дурой... Ты не
слышала, а я назвала... со злости... Прости, облегчи мою душу.
     В  другое время обиженная девочка вспыхнула бы как порох, но теперь это
было неуместно. И Зот облегчила душу Маруси, простив ей.
     Они  пожали  друг  другу  руки  (целоваться в церкви не допускалось), и
Краснушка с просветленным лицом вступила за ширмочки.
     Мы выпросили позволения у начальницы причащаться в самую заутреню.
     Это было из ряда вон выдающееся событие.
     Старшеклассницы,  одетые  в  новые форменные платья и тонкие батистовые
переднички,  свеженькие  и  невинные,  как  лесные  ландыши  весною, одна за
другою,  смиренно  сложив  на  груди  крестообразно руки, подходили к Святой
чаше,   под  пение  пасхального  тропаря.  Потом  нас  окружило  начальство,
учителя...  Мы  христосовались  с  классными дамами, друг с другом, глядя на
всех   просветленными,  добрыми,  радостными  глазами.  Жизнь  казалась  нам
светлою  и  прекрасною  в  эту минуту, как сладкий сон юности... А с клироса
наши    певчие,   между   которыми   особенно   красиво   выделялся   вполне
сформированный  голос  Вольской, пели радостное, ликующее и звонкое "Христос
Воскресе!".
     - Monsieur Терпимов! Христос воскресе!
     Я  и  Краснушка  стояли  против  учителя,  озадаченного нашим внезапным
появлением и приветом, и восторженно ему улыбались.
     Краснушка  держала в руке прелестный голубой мячик, сделанный из шелка.
Эти  мячики заготовлялись у нас в громадном количестве к празднику Пасхи. Их
подносили  всем:  начальнице, классным дамам, учителям и младшим, "бегавшим"
за нами. Краснушка сделала голубой мячик Терпимову, я розовый - Козелло.
     От  мячика  Маруси  пахло  какими-то  очень  сильными,  бившими по носу
духами,  напоминавшими  не  то  помаду, не то розовое масло. На лице девочки
играла смущенная радостная улыбка.
     Терпимов  взял  мячик,  с  внезапно  вспыхнувшим  румянцем наклонился к
Марусе и, прежде чем опомнилась девочка, поцеловал ее дрожащие пальчики.
     - Я  возвращаю  вам  ваш поцелуй, mademoiselle Запольская, который я не
заслужил тогда! - сказал он тихим, взволнованным голосом.
     Маруся  загорелась  вся  как зарево, быстро присела чуть ли не до полу,
и, схватив меня за руку, смешалась с толпою институток...
     - Счастливица,  -  узнав  о случае на паперти, говорили наши, - учитель
ей  руку  поцеловал!.. Настоящий взрослый поцеловал, а не юнкер Michel! И не
Котя Мухин!
     - Ах, если бы мне так же! - мечтательно произнесла Иванова.
     - Ну  куда  тебе,  душка!  Вон  у тебя и клякса чернильная на ладони! -
серьезно произнесла Белка. - Такие руки не целуют... уверяю тебя!
     - Mesdam'очки,   разговляться!  Разговляться  к  Маman,  -  послышались
радостные голоса.
     В  квартире  начальницы  разговлялись  только выпускные и "пепиньерки",
остальные же классы - в столовой.
     У   Maman,   в   ее  большой,  красивой  приемной  расставили  накрытые
пасхальными   яствами   столы   между   громадными   пальмами   и  фикусами,
доставленными на этот торжественный день из придворных теплиц.
     Девочки сидели вперемежку с начальством и учителями.
     Хорошенькая  Валя  Лер  едва  прикасалась  к  еде, так как ее поместили
рядом  с  ее  кумиром  -  учителем  танцев,  изящным,  высоким, но далеко не
молодым красавцем Троцким.
     Между мною и Краснушкой сидел Козелло, и мы наперерыв угощали его.
     - Приходите,   непременно   приходите  завтра  на  праздник!  -  молила
Краснушка нашего молчаливого кавалера.
     - Если успею, приду... В первый день Пасхи и отдохнуть не грешно бы.
     - Так  ведь это и будет отдых! Удовольствий-то, подумайте только: живые
картины  - раз, декламация - два, русский танец... тарантелла! Сколько всего
разом!  Мы  целую  зиму  танцы  готовили...  А  какую сцену в зале устроили,
прелесть!..
     Наивная  Краснушка  никак  не могла понять, что до полусмерти уставшему
за  учебный  сезон  мученику  учителю ни живые картины, ни тарантеллы, ничто
другое  не  могли  казаться  соблазном. Девочки судили по себе... Завтрашний
праздник,  ежегодно  даваемый по традициям института и ожидаемый ими чуть ли
не полгода, представлялся им радостным, исключительно интересным событием.


ГЛАВА XIX

                       Живые картины. Морская царевна

     Маруся  сказала  правду...  Среди  обширного  институтского  зала  была
выстроена  сцена,  отхватившая  добрую  треть  громадного  помещения.  Мы  с
нетерпением  ожидали  вечера.  В  два  часа к нам зашел танцмейстер Троцкий,
приехавший  с  пасхальным визитом к Maman, весь сияя русскими и иностранными
орденами.
     - Барышни,  не осрамите, - комически складывая на груди руки, молил он.
-  Не  ударьте в грязь лицом... Грации, грации побольше! Отличимся на славу!
Обещаете?
     - Обещаем, Николай Петрович, обещаем! - кричали мы.
     - А  главное  - воздержитесь... не объешьтесь, пожалуйста, за обедом...
Зеленые  щи  у вас, знаю, - продолжал шутить Троцкий, - щи, как помнится, не
способствуют легкости.
     - И поросенок заливной! - вскричала, облизываясь, подоспевшая Иванова.
     - Стыдись,  Маня.  Обжора!  Как  не  стыдно!  -  дернула ее за пелерину
Вольская.
     - Ах,  отстань,  -  вспылила  она,  - есть не может быть стыдно! Вот вы
разыгрываете  воздушных фей с Валентиной, питаетесь для вида лунным светом и
запахом  фиалок,  а по ночам они едят, Николай Петрович, ужас как едят, если
бы вы знали! Недавно целую курицу собственную съели...
     - То  есть  как  это  "собственную"? - не понял Троцкий, от души смеясь
болтовне девочек.
     - Так.  Домашнюю  курицу... из дома прислали... И ночью... Не смотрите,
что они такие воздушные. Это только на взгляд!
     - Маня,  изменница,  бессовестная!  -  злилась  Лер,  в  то  время  как
Вольская, с присущим ей одной тактом, добродушно смеялась вместе с другими.
     В  7  часов вечера нас позвали в залу. В "зазальных" селюльках устроили
уборные,  где  были развешаны костюмы, расставлены зеркала, частью собранные
изо  всех  комнат  классных  дам, частью принесенные из квартиры начальницы.
Там   шныряли   девушки-прислуги  в  новых  полосатых,  туго  накрахмаленных
платьях, пахло пудрой, духами и палеными волосами.
     Девочки без помощи парикмахера завивали и причесывали друг друга.
     - Ай!  -  вопила  не  своим  голосом Мушка, доверчиво подставившая было
свою  черненькую головку щипцам доморощенного парикмахера Бельской. - Ты мне
ухо обожгла!
     - Pour  etre  belle,  il  faut  souffrir  (чтобы  быть  красивой,  надо
страдать)!  -  послышался насмешливый голос Норы, собственноручно завивавшей
свои белокурые косы.
     - Вот  еще,  -  разозлилась  Мушка,  - этак и пол-уха отхватят! Не хочу
быть belle! Бог с ней и с красотою!
     Но  через  минуту,  успокоившись,  она  уже упрашивала отошедшую от нее
Бельскую:
     - Душка Белочка, подвей еще вот хоть этот локончик.
     - А если опять обожгу? - язвила Белка.
     - Ничего, Беленька, только подвей.
     - А пищать не будешь?
     - Нет, нет! Спасибо, душка!
     Ровно  в  8  часов приглашенный оркестр пожарной команды, с незаменимым
дирижером  Миллером  во  главе,  проиграл торжественный гимн, сопровождаемый
звонкими молодыми голосами институток.
     Затем  начальство,  служащие  и приглашенные гости заняли свои места, и
занавес взвился.
     Троцкий   волновался  совершенно  напрасно...  Тарантелла,  исполненная
шестью  лучшими  солистками  нашего класса: Лер, Вольской, Мухиной, Рентоль,
Муравьевой и Дергуновой, прошла мастерски.
     Особенно  хороша  была  Кира; ее полуцыганский, полуитальянский тип, ее
гибкая  фигурка  и черные как ночь косы, в соединении с прелестным костюмом,
делали  ее  настоящей  итальяночкой. Она с неподражаемой удалью и огнем вела
шеренгу  из  остальных пяти девочек, поблескивая и сверкая своими громадными
глазами, полными восточной неги.
     Тарантелла кончилась под гром аплодисментов.
     Maman  дала  знак,  и  все  шесть  девочек скрылись за кулисами и через
минуту   стояли   перед   нею   с   блестящими  от  удовольствия  глазами  и
зарумянившимися  лицами.  И  почетные  опекуны  института, сидевшие в первом
ряду,   и  учителя,  и  классные  дамы,  и  остальные  младшие  воспитанницы
наперерыв хвалили молоденьких танцовщиц.
     Очередь  была за мною и Краснушкой. Большей разницы в типах было трудно
найти...  Я  -  черная,  смуглая,  настоящее  дитя  "южной Украины", с моими
"томными",  как  о них говорилось в институте, глазами, одетая в пышный алый
сарафан  и  русский  кокошник,  расшитый жемчугом, с массою бус на шее, была
полной  противоположностью  рыжекудрому  быстроглазому  мальчику  в  дорогом
боярском  костюме и собольей шапке, лихо заломленной на золотых кудрях! Но в
этой-то  противоположности  и  была  неподражаемая прелесть. Троцкий отлично
знал, что делал, подбирая пару.
     Едва  мы  вышли  под  звуки  "По улице мостовой", в полутонах выводимые
оркестром, как легкий шепот одобрения пронесся по зале:
     - Какая прелесть! Какая красота!
     Лицо  Краснушки  зарделось  от  удовольствия. Она ловко подбоченилась и
подбежала ко мне.
     Плавная,  мелодичная  музыка перешла в веселую плясовую, и мы понеслись
и заскользили в плавной родимой пляске.
     Развевались   ленты,   разлетались   косы...  глаза  горели...  дыхание
спиралось  в  груди...  и никогда еще не охватывал меня такой безумный порыв
жажды и сознания счастья, как теперь...
     Едва  держась  на  ногах,  опьяневшие от успеха, под гром аплодисментов
сошли мы в зал выслушать похвалу начальницы.
     - Спасибо,  что  отличились,  -  пожимая  нам  по  дороге  руки, шепнул
сияющий Троцкий.
     - Запольская!  Бесстыдница!  Смотрите, mesdam'очки, она в штанах!.. - в
ужасе  прошептал  кто-то  из  второклассниц,  очевидно  завидовавших  нашему
успеху.
     - Ну  так  что же! - лихо тряхнув кудрями, произнес рыженький боярин. -
Maman  позволила!  - И грациозным, чисто девичьим движением Маруся запахнула
свой золотом шитый кафтан.
     Мы поместились у ног начальницы, и праздник продолжался своей чередой.
     Танцы  кончились.  Начались  живые  картины.  Занавес снова взвился под
звуки прелестного, мелодичного вальса.
     На  сцене,  сплошь  покрытой  кусками  ваты, с елками, расставленными в
глубине  и посредине ее, тоже покрытыми ватой, изображающей снег, стояла вся
в   белом  пуховом  костюмчике  Крошка  -  Снегурочка...  Ангельское  личико
Лидочки,  освещенное  красноватым бенгальским огнем, было почти неузнаваемо.
А  под  елкой сидел, скорч