ль с
ветряной мельницей, Лысуха с едва заметным старым дубом на склоне; а вот и
гора Вовча Хаща, у подножья которой находится неразличимое отсюда устье
яра Борисов поток - Голубого каньона, где познал я влекущую силу бучацкого
посвящения. Всего несколько часов назад я шел у тех гор по берегу,
погружаясь в пространство весны.
   В это мгновение в душе возникло знакомое и ни с чем не сравнимое
чувство - Солнечная Дорога, широко распахнувшаяся передо мной. Однажды
познав е„, я полюбил жизнь странника; жизнь в более просторном мире, где
меньше людей. Там чаще удается оставаться вдвоем наедине с самой
Действительностью, там чаще в душе ощущается вкус реальности. Тогда не
нужно надевать никаких масок, а можно просто быть, затерявшись где-то на
пыльных полевых дорогах и становясь такой же частью этого никогда не
надоедающего мира многоликой жизни, как птицы у обочины, высохший бурьян
или шагающие за горизонт телеграфные столбы.
   Этот уходящий куда-то далеко в неведомое бесконечный мир, в котором
исполняется моя свобода и мой путь - мой дом. Не в символическом, а в
прямом, буквальном смысле. Ведь дом - это место, в котором просто жив„шь.
Для кого-то дом - однокомнатная квартира, для кого-то - двухэтажный
особняк. А мне тесно в таком доме, и я избрал себе местом для жизни эту
гряду прибрежных гор, протянувшуюся на тридцать километров. Знакомые
холмы, деревья, береговые камни и яры стали таким же интерьером моего
дома, как мебель и домашние вещи.
   На склонах вон той далекой горы, хорошо видимой отсюда - горы Вихи - в
прозрачных лиственных лесах, пронизанных струящимся небесным сиянием, меня
коснулся жемчужный свет, способный входить в душу, изменяя и ее саму, и
отношение к миру. Хотелось бы в такой час вечера, когда чистое небо
начинает темнеть над горами, наполняясь светоносной глубиной, сидеть
где-то там, на склоне горы Вихи в старой сельской хате с е„ пустыми белыми
стенами за деревянным столом, на котором лишь железная эмалированная
кружка с водой, кусок серого хлеба и яблоко - много ли нужно для полноты
бытия? А голубой свет будет вливаться через окно, озаряя предметы - и
стол, и яблоко, и даже грязь на глиняном полу...
   Допив чай, я поднялся с камня и быстро пош„л дальше - день заканчивался.
   Искупавшись в прозрачной холодной воде залива под Зарубиной горой, я
вытерся ватником и пробежался по скрипящему под ногами песку. Нигде не
было видно никаких следов человека, а вдоль берега тянулись высокие
песчаные валы, оставленные льдом. Над ржаво-зелеными песчаными осыпями
раскинулось своей синевой вечернее небо и в н„м парил одинокий ворон.
   В час зари я пришел в Трахтемиров, где расположился на ночлег в стогу
сена, сохранившемся на краю села с прошлого года. Над головой мерцали
яркие звезды, а ночной ветер нес запах весны. Положив под голову сапоги и
пригревшись в спальном мешке, я долго лежал без сна, вспоминая впечатления
прошедшего дня, и чувство радости не угасало в мо„м сердце. "Да, это оно -
Настоящее... Исполненное прелести и вечного обещания зримое... Великая
Реальность... а мы - как песчинки, текущие в Е„ руках..."
 
 
 
   Проснувшись на рассвете, я высунул голову из спального мешка - было
холодно, в голых ветвях деревьев бушевал ветер, а на востоке над горами
разгоралась яркая заря. В начинающем светлеть небе одна за другой гасли
звезды - в зените Вега, над Бучаком Альтаир, и на западе, над Ржищевом -
Арктур. Поднявшийся ночью сильный ветер сделал свое дело, и когда в
темно-синем небе взошло солнце, его ослепительный свет, сверкающий, как
блеск стали, заливал горы и каждую сухую травинку под ногами. Уже не раз в
такие дни яркого солнца и ветра я испытывал прикосновение силы. Предвидя,
что и сегодня может произойти нечто подобное, я спустился на берег и пошел
по своим вчерашним следам обратно к Зарубиной горе - именно там должно
было произойти это. Яркое солнце светило в лицо, ослепляя.
   Казалось, что есть только этот блеск - ветер и блеск...
   В заливе под обрывом Зарубиной горы волны билась об камни, взлетая
брызгами.
   Поплавав и быстро замерзнув, я выскочил на берег и стал бегать по
песку, потому что от холодного ветра некуда было спрятаться. А одинокий
ворон снова парил в самом центре сверкающего солнечного света, временами
закрывая крыльями солнце.
   Он рассматривал меня то правым, то левым глазом... Найдя ямку в сухом
песке, где не было ветра и одев на мокрое тело ватник, я зал„г там, глядя
на ворона. Здесь, в царстве песка, камней и яркого света самому хотелось
исчезнуть, раствориться во всем этом... стать камнем на склоне, летящим
ветром или таким же вороном...
   Долго я лежал на песке, пока солнце не поднялось выше и можно было
снять ватник, ощутив всем телом тепло нагревшегося песка, чтобы слиться с
ним, с зелеными и ржавыми песчинками, текущими между пальцами без начала и
без конца; слиться с плеском волн и ослепительно ярким светом белого
солнца... чтобы унесли меня волны праморя Тетис. И тогда не будет больше
ни меня, ни "того", ни "этого"; не будет ни зрящего, ни зримого; не будет
разграничений и не будет того, кто проводит эти разграничения - моего
"я"... Только плеск волн, яркий свет и пески вечности, текущие из ниоткуда
в никуда.
   Мир вокруг был прозрачным и ярким. Темно-синее небо опускалось над
водой к горизонту, светлея по краям до бледной голубизны; на воде искрился
солнечный свет, и вс„ так же беззвучно стекали по склону струйки зеленых и
ржавых песков.
   Шли часы и я не замечал их. Настал ли уже полдень, или нет я не знал,
но в какой-то момент почувствовал, что пора уходить и отправился дальше по
широкому песчаному берегу, усеянному здесь, под Зарубиной горой, огромными
каменными глыбами. Идя так по берегу вдоль воды я вдруг осознал свою
свободу - ближайшее селение далеко, людей вокруг нет, и я могу делать вс„,
что захочу и идти, куда захочу. А можно не делать ничего... Может быть, в
таком недеянии и есть высочайшая свобода: просто идти по песку, греясь на
весеннем солнце, глядя на прозрачный яркий мир, это царство Настоящего, и
не думать ни о ч„м... В этот миг в мире нас было только двое - я и ветер
силы, а больше не было ничего - ни духа, ни материи; ни бога, ни дьявола;
ни реальности, ни иллюзии...
 
 
 
   Когда я добрался до мыса, за которым река поворачивает на юг, передо
мной раскрылся огромный мир солнечной дороги - дуга гор, уходящая вдаль и
скрывающаяся в туманной дымке яркого света. А в темной синеве, высоко в
зените два быстрых самолета чертили свои серебристые следы, похожие на
стрелы, устремленные в одну точку.
   Войдя в воду, я медленно поплыл прочь от берега. Над головой
раскинулось безоблачное небо и ослепительно блестящая под солнцем водная
равнина уходила направо и налево до самого горизонта. Вдали была видна
Бабина гора и мне вдруг захотелось оказаться там. Если бы не нужно было
идти по непроходимому берегу к тем далеким горам, темнеющим на горизонте;
если бы можно было полететь туда, как птица - через сверкающий центр неба,
центр солнечного блеска, чтобы через мгновение оказаться на берегу у
подножья бучацких гор, лечь на гладкую серую гальку древних морей, залитую
ослепительным светом и остаться наедине с миром, без мыслей, забыв о
времени, забыв о самом себе, перебирая камни и находя то обломки
окаменевших за миллионы лет кораллов, то отпечатавшиеся в сером зернистом
песчанике древние раковины праморя Тетис.
   Пусть где-то проходят годы и тысячелетия, но это мгновение неподвластно
времени, потому что для того, кто вошел в поток, это не утомляет и не
надоедает никогда.
   Ведь нет больше ни духа, ни материи; ни реальности, ни иллюзии -
осталось только Великое Настоящее.
 
 
 
   Выйдя из воды, я сел на большую каменную глыбу под обрывом, глядя
вдаль. Над бескрайним пространством искрящейся воды раскинулся свод
бездонного синего неба, безбрежного, как океан. Широкая дуга гор
охватывала вдали полмира, над ними сверкало солнце, и в свете полдня
черные призрачные горы казались миражом... В этом мгновении было что-то
грандиозное, но я не знаю слов, которые могли бы передать то, чем была
пронизана вся эта экстатическая вселенная. Слова отражают только миг,
застывший, как остановившийся кадр. Но остается нечто самое главное в этом
мгновении, чего не передать словами. И когда из-за далекого поворота
появился "метеор" - только белая летящая черточка с дымящимся следом пены
и брызг - солнце Великого Полдня на миг вспыхнуло ослепительной белой
звездой в его стекле и весь мир, казалось, был созвучен этому стремлению -
не движению, а именно стремлению. В такой экстатической вселенной сам
процесс существования настолько ускоряется, стремясь к бесконечной
скорости жизни, что запечатл„нное словами мгновение уже не в состоянию
отразить происходящее. Время сжимается, а во взаимоотношениях "Я" и мира
возрастает сила, влекущая нас друг к другу - электризующая сила Эроса.
 
 
 
   А мгновение вечности вс„ длилось и длилось, никак не заканчиваясь, и в
темном слепящем небе, в самом его зените, над призрачными черными горами и
над ярким солнцем две белые стрелы самолетов из бесконечной дали вс„ шли и
шли навстречу друг другу...
   О, эти Сказки Настоящего!
    
 
   Weltinnenraum 
 
   Название "Бучак" происходит от укр. "бучало", "буча", "бучина" -
"прiрва, вир, глибока яма, глибiнь у рiчцi..." ("Етимологiчний словник
укра…нсько… мови". т.1, с. 284) и объясняется тем, что в этом месте река у
подножия гор образует излучину с быстрым течением и большими глубинами.
   В мае 1985 года я снова оказался на Бабиной горе. Поставив палатку на
вершине, я с самого утра уходил исследовать отроги огромного яра,
называемого в народе Борисов поток, а местными адептами Голубым каньоном.
Путеводителем мне служила старая книга Владимира Резниченко "По ярах та
кручах Канiвських гiр", опубликованная в 1926 году. Днем, когда
становилось теплее, мы с компанией лежали на берегу, греясь на солнце, но
утренние часы я посвящал тому, чтобы вс„ глубже и глубже проникать в
лабиринт яров - зеленые весенние леса с цветущими дубами, пение птиц,
синее небо над яром и журчание быстрого ручья - "потока".
   Однажды рано утром, когда я набирал во флягу воду из ручья, бегущего по
каменистому дну каньона, мне вспомнились слова Кавабата Ясунари о древнем
поэте Иккю - "...если я произношу слова легко войти в мир Будды, но
нелегко войти в мир дьявола, Иккю входит в мою душу всей своей дзэнской
сущностью...". В этот миг весь мир бучацких гор с его высоким небом,
холодными ярами, каменистыми дорогами и жарким солнцем очередного лета
вош„л в мою душу всей своей дзэнской сущностью - "...легко войти в мир
Будды, но нелегко войти в мир дьявола..."
   Я долго смотрел на лист липы, кружащийся передо мной в бурлящем потоке
ручья - водоворот стремился затянуть лист в глубину, но стремительное
течение не давало ему погрузиться. Глядя на т„мно-зеленый цвет и узор
прожилок листа, я думал о природе самой Жизни и е„ глубинных,
биологических первоначалах - как будто в зеленом мире природы, в мире
растений, птиц, насекомых и других живых существ действительно есть нечто,
способное изменить отношение ко всему миру. "Навчiть мене, рослини,
щастя"... И - "...верю в учебник ботаники".
   Здесь, в этом яру, начинающемся у подножья горы Вихи и обрывистым
каньоном прорезающем крутые холмы, в мае 1985 года я познал влекущую силу
того, что назвал словами, уже несколько лет вс„ более властно звучавшими в
глубине души - силу бучацкого посвящения.
   Это посвящение подарило мне ни с чем не сравнимый новый опыт, хотя и не
для того, чтобы дать какое-то знание. Его цель была иной - изменить
отношение ко всей действительности; не только здесь, в зеленом мире
природы, но и там, в Городе, на путях человеческого бытия. Слово "цель" я
употребляю намеренно, потому что в то дал„кое лето меня не покидало
чувство, что я следую пути ученичества у самого совершенного Мастера, имя
которому - Мир (если мы хотим, чтобы этот мастер воплощал в сво„м образе
мужское начало) или Жизнь (если нам больше нравится, чтобы Мастером была
женщина). Мне казалось, что некие первоначала бытия обращаются ко мне,
давая свои уроки; обращаются разными способами - шумом ветра, плеском
волн, звуком бегущей воды... Так общалось со мной то таинственное
первоначало мироздания, которое Рильке называл немецким словом
Weltinnenraum - Душа Мира.
   Местом, где происходило таинство этого посвящения, стали леса и холмы
возле горы Вихи. В те годы мир Голубого каньона и гор вокруг него был
совершенно безлюдным.
   Он казался девственным и нетронутым человеком; там многоликая жизнь
представала во всех своих формах и проявлениях. Цветы и травы, звери и
птицы, жабы и черепахи - все это было частью бесконечного потока жизни,
берущего сво„ начало в неведомой дали врем„н: праморе Тетис, отпечатки
листьев древней пальмы и бесчисленные луны, встававшие над первобытными
джунглями... Изначальный рай, память о котором скрыта в глубине души.
   Так изо дня в день я блуждал по лабиринтам яров, а подобная
стремительному потоку сила бучацкого посвящения уносила мою душу вс„
дальше и дальше к первоистокам бытия, первоистокам ночи - вс„ глубже и
глубже в бездонный фантастический омут иллюзии... И порой действительно
казалось, что если найти начало потока, шумящего на дне Голубого каньона,
это поможет мне открыть что-то очень важное, связанное с первоистоками
бытия.
   Поиск первоосновы жизни уводил мысль в далекие геологические эпохи,
потому что вся история живых существ отпечаталась в человеческом
бессознательном, в инстинктивной памяти тела. На пути возвращения к
первоистоку предстоит пройти через все уровни проявления единой жизни в
поисках изначального уровня чистого бытия ("з усiх явищ найдивнiше - то
саме iснування"), вмещающего в себя все разноликие проявления жизни, но ни
одним из них не являющимися.
   Если суметь не отождествляться с этими проявлениями, тогда можно
познать их и дальше погружаться в глубину. Ведь цель состояла не только в
том, чтобы достичь первоосновы существования, но и суметь потом,
изменившись, вернуться назад, в мир людей, к человеческому сознанию. Если
же поддаться колдовскому очарованию многоликой Жизни (недаром слова
"Жизнь" и "Женщина" начинаются с одной буквы) в каком-то из ее обличий,
испытать любовь и страсть к ней, вечно изменчивой неутомимой танцовщице,
то в этой ловушке можно будет найти свой конец. Потому что слова "Страсть"
и "Смерть" тоже начинаются с одной буквы.
   Сон вс„ это или явь? Реальность или иллюзия?
   И кто я, странник? Откуда и куда иду?
   Во время одного их походов по каньону, в самой глубокой и узкой его
части, где над ручьем нависали отвесные каменистые стены обрывов, в русле
потока я нашел огромную спиральную раковину древнего моллюска - наутилуса.
Сначала я не понял, что это такое, но меня привлек радужный блеск
зеленоватого перламутра, местами сохранившегося на поверхности раковины и
отсвечивавшего через воду текущего ручья.
   С большим трудом я вытащил спиральную раковину, хорошо отмыв е„ в
потоке, и тогда этот предмет силы поразил мое в воображение, став символом
бучацкого посвящения - затягивающий в себя спиральный водоворот и
фантастическое сияние миров иллюзии...
   Я спрятал тяжелую раковину в сухих листьях под обрывом у развилки
каньона, но потом почему-то не смог найти это место и лишь через много лет
волей судьбы снова увидел наутилуса - он все так же лежал под листьями,
где я его оставил.
   А на следующий день в лесу на склоне яра я нашел скелет огромного
кабана, лежавший в траве - то ли он умер от старости, то ли забежал
когда-то в яр, раненный охотниками. Трава проросла через побелевшие от
времени кости, а длинный череп лежал среди весенних цветов. Жизнь и
Смерть, переплетенные в своих объятьях, прорастающие и взаимопроникающие
друг в друга...
 
 
 
   Однажды после утреннего путешествия по отрогам Голубого каньона я по
лесным дорогам вышел на гору Лысуху, высоко поднимающуюся над берегом на
самом краю села Бучак и поросшую старым лиственным лесом. Спустившись по
тропинке мимо тысячелетнего дуба на песчаный пляж возле одного из
черепаховых озер, я провел там весь день. Никто не потревожил меня, ни
люди, ни звери, и я мог делать то, что мне хотелось - сидеть, скрестив
ноги, на раскаленном песке, созерцая зеленые горы, парящего ястреба,
небесный зенит и небесную даль.
   Когда настал вечер и жаркое солнце скрылось за горой, я выбрался по
крутому обрыву, цепляясь за корни, а потом поднялся на вершину горы, где
раньше никогда не был. Там на большой поляне, поросшей молодой весенней
травой, среди нескольких кустиков цветущего терна, виднелись остатки давно
истлевшего деревянного столика, вкопанного в землю. Вокруг стояли странные
сосны с раскинувшимися горизонтально ветвями и синеватой длинной хвоей -
это были пинии, растущие обычно на юге, в Крыму и на Кавказе, и непонятно
как оказавшиеся тут.
   Справа и слева открывались далекие горизонты, и купол безбрежного
синего неба накрывал собой весь мир. Я сел в траве, и сердца коснулось
умиротворение этого вечернего часа. Вниз уходил крутой травянистый склон с
редкими старыми дубами и липами. Было пять часов и мимо прошли, не заходя
в Бучак, три "метеора" на Киев.
   "А мне туда пока не надо..." - с удовольствием подумал я и лег в траве,
вынув флягу с водой, кусок черствого хлеба и полпачки печенья. Вечерний
свет озарял прозрачные травинки, сухую ветку и три голубых цветка,
оказавшихся передо мной, названия которых я не знал и не хотел знать -
давно ведь уже было сказано, что незнание глубже, а знание мельче.
   Действительно, здесь, в этих горах, где на душу ничего не давит,
начинаешь испытывать радость от всего - от питья воды из источника в
холодном яру и от лежания на траве в прохладной тени; от рассматривания
неторопливо летящих летних облаков и голубой воды с рябью бриза на ней;
плывущих по реке барж, птиц, неба...
   Такие мгновения оказываются самодостаточным, хотя в них нет ничего,
кроме самого лишь существования, чистого бытия. Действительно, так можно
было бы жить бесконечно. Может быть, это и есть свобода? И возвращение к
первоистоку?
   Но у этих гор была и другая сторона, мрачная - затягивающие в себя
фантастические миры иллюзии, миры сублимированного Танатоса. Я хорошо
почувствовал эту сторону в прошедшие дни, бродя по ярам. Действительно,
"...легко войти в мир Будды, но нелегко войти в мир дьявола". Однако "без
мира дьявола нет мира Будды..."
   "Та шо нам той Будда - усмехнулся я про себя я, глядя на вечернее небо
над горой Лысухой - вiн був такий же хлопець, як i ми". И если он говорил,
что собирается идти в город Бенарес бить в барабан бессмертия во тьме
этого мира, то и мы можем для этого хоть завтра отправиться в город Канев,
чтобы там бить в барабан бессмертия.
 
 
 
   А ясный небесный свет вс„ лился и лился над миром с прозрачного
вечернего неба, в котором не было ничего, кроме пустоты. Когда мир
заполнен светом великой пустоты, все в нем становится совершенным и
прекрасным - яблоко на ветке и зеленое дерево на сельской улице,
обмазанный глиной угол сарая и грязь под ногами.
   Тогда "Я" исчезает, растворяясь в процессе существования, а когда
"меня" уже нет, то нет и разделения на "в кайф" и "не в кайф", как нет и
всех вопросов типа "имеет ли жизнь смысл". Смысл - для кого? Если "меня"
уже нет, то и вопрос о смысле и бессмыслии утрачивает всякую актуальность.
Пока было "Я", оно могло то входить в состояние радости, то выходить из
нее; когда же "Я" больше нет, остается только сама радость и нет больше
ничего кроме великой пустоты.
   Еще с детской поры я заметил в себе способность погружаться в любую
вещь и уходить в какой-то бесконечный мир, открывающийся за ней. Сначала
просто смотришь на травинку или рисунок на пачке печения, удерживая на н„м
взгляд.
   Потом исчезают мысли и бездумно созерцаешь травинку, как будто ничего
другого в мире не сущес