й и скрипящей от мороза дороге,
иногда фары освещали огромные сугробы такой же высоты, как и сам автобус -
дорогу, ведущую через леса и долины временами приходилось расчищать от
снега бульдозером.
   Над ч„рными и неразличимыми в ночи горами переливались всеми цветами
радуги фантастического вида зв„зды, я дремал возле мотора и скоро вош„л в
некий транс, как будто выкурил неслабый косяк. Хотелось, чтобы эта ночь не
заканчивалась, чтобы вс„ бежала и бежала под колеса белая снежная дорога и
раскачивались за окном мерцающие звезды, ведя свой танец, в котором
участвовала и моя душа, забывая о себе и становясь одним из призрачных
звездных лучей, ткущим над миром свой узор - Weltinnenraum... Альфа и
Омега, начало и конец всего.
   Пока мы доехали до Канева, настала полная ночь. На небе пылали яркие
зв„зды; где-то выли псы, пахло дымом и пекущимся хлебом. А над каневским
яром Дунаец опять висел яркий Орион. Куда идет он из года в год, из века в
век?
   В такую февральскую ночь приятно было с мороза подняться к себе в номер
гостиницы, сесть за стол и, не зажигая свет, смотреть в ночь за окном, на
яркую звезду, повисшую над городом, над дал„ким каневским лесом, над
Марьиной горой с е„ геодезическим маяком, над заснеженными ярами...
Казалось, что в этом мгновении собралась в одну точку вся прожитая жизнь и
весь мир волшебных гор, в котором разворачивается мой путь... В эту ночь в
Каневе неведомость будущего опьяняла и звала как никогда, обещая что-то
удивительное и необыкновенное. Я верил, что этот зов не обманет, и так оно
потом и сбылось. Призрачные горы и Weltinnenraum подарили мне даже больше,
чем я хотел и о ч„м мечтал в ту ночь, но это было впереди... А в ту ночь я
сидел перед окном 206 номера каневской гостиницы "Днепр" под репродукцией
известной картины "Незнакомка", и мысль моя уносилась к невидимым в ночи
бучацким горам, где через несколько лет меня ожидали дары силы, о которых
я в феврале 1986-го даже не предполагал.
 
 
 
   Утром на том же автобусе я опять приехал в Григоровку. Было 23 градуса
мороза, за Днепром занимался красный рассвет, медленно гасли зв„зды. Над
волнистой грядой бучацких гор клонилась огромная ж„лтая луна.
   Когда я вышел на л„д, под северо-восточный ветер, от холода захватило
дух.
   Вспомнился рассказ Валеры про Ахилла - куда ты, блин, ид„шь? Там же
ничего нет, одна пустота... Днем солнце, ночью звезды... и вс„...
Пропад„шь, ей богу пропадешь... "Так надо" - повторил я про себя слова
Ахилла, замотал лицо шарфом, завязал меховую шапку и повернул в сторону
Бабиной горы. Снега на льду было немного, он хорошо слежался и я шел по
снежной равнине, отбрасывая длинную тень в первых лучах солнца.
   Когда солнце поднялось выше, стало немного теплее и напротив устья
одного из лесных бучацких яров, возле Роженой криницi, я решил сделать
привал на льду.
   После восхода солнца прошло уже пять часов, и хотя оно было слишком
низким, чтобы на самом деле согревать, вс„ же стало уютнее. Сев спиной к
ветру в снег, я вынул примус, встряхнул его, проверив есть ли там ещ„
бензин, и начал разжигать огонь, чтобы растопить снег. Рукавицы пришлось
снять и руки сильно м„рзли, но я вспоминал, как не раз пользовался этим
примусом в снегах Памира, и наконец замерзший примус немного прогрелся и
загудел. У меня была с собой большая алюминиевая кружка, которой прошлым
летом пользовался Волохан, и в ней я растопил на примусе снег, заварил
чай, насыпал побольше сахара и вынул из рюкзака кусок закаменевшего от
мороза хлеба. От горячего чая сразу стало веселее и разогревшаяся кровь
быстрее побежала по жилам.
   А небо на западе над горами, ещ„ утром бывшее кристально-чистым,
утратило прозрачность. По нему поползли волокна высоких облаков и среди
них серебристой стрелой медленно чертил свой след самол„т. Сидя на снегу в
этом мире белого безмолвия, слушая звук самол„та и глядя на небо над
заснеженными лесами и горами, я ждал.
   И вот, наконец пришло знакомое чувство, ради которого я и предпринимал
сво„ путешествие - как будто в одно мгновенье вс„ остановилось, небо стало
огромным и какая-то бесконечная даль открылась в н„м. В этой дали было
абсолютно вс„, что только можно представить, но эта сумма всего была так
сплавлена в этом бесформенном переживании, что е„ трудно описать словами.
Оставалось только сидеть в снегу, поджав под себя ноги и, забыв о холоде,
смотреть на юго-запад в т„мное утреннее небо над горами, погружаясь в эту
захватывающую даль безбрежности небес.
   Да, это ОНО. То самое.
   Что же это за бесконечная даль, открывающаяся за чем угодно - за
мглистым небом, за грядой гор, за запахами, приносимыми ветром - за всем,
что есть на свете?
   Поистине, она - во всех вещах, но ни одной из этих вещей не является.
   Есть ли во вс„м сущем что-либо более изначальное, чем эта Даль?...
    
 
   Море Хан Хай 
 
   К тридцати годам жизни я приш„л к выводу, что ни к какому занятию,
кроме бродяжничества, призвания не имею и осознал, что нет мне в городе
места под солнцем. Мало что связывало меня с тем образом жизни, который
вполне устраивает большинство людей. Конечно, можно пытаться вписываться в
этот "обычный" способ бытия, но для этого требуются дополнительные усилия.
Терять мне было нечего, к весне я созрел к тому, чтобы радикально изменить
свою жизнь и устроился на работу на одну дал„кую пристань на Днепре, уехав
из Киева. Так в начале апреля 1986 года мы со Шкипером оказались в селе
Григоровка, в самом центре тех гор, с которыми были связаны вдохновляющие
мгновения прикосновения запредельного.
   Наша нехитрая работа состояла в том, чтобы привязывать пристающий
"метеор" и отправлять пассажиров, везущих на базар свои мешки с картошкой
и прочее добро. В остальное время можно было сидеть на носу баржи, одев
черную кепку с пуговицей, в которых в селе ходят трактористы, и читать
Карлоса Кастанеду. После суток дежурства два дня были свободны.
   Пожалуй, это был явный перебор - в забитом, глухом селе, где целыми
днями кудахтали в бурьянах куры и бегали в раскаленной пыли босоногие
ребятишки, на ржавой барже сидели два таких amigos непонятной
национальности в рваной советской военной форме и рассуждали о вещах
странных и непонятных... о поисках ветра силы...
   Если бы местные власти узнали, чем мы занимаемся, они бы, наверное,
посчитали нас мексиканскими шпионами. Но поскольку Мексика находится от
Григоровки далеко, нам удавалось умело маскироваться "под своих", и даже
такие колоритные представители местного населения как Яким Бень, дед
Пульпен и Гриша Жопа считали нас неплохими ребятами и часто приходили на
пристань, рассказывая всякие дурацкие сельские истории.
   Пекло солнце, на берегу баба Якилина пасла козу; в мистическом
сверкающем свете, делавшим вс„ похожим на ртуть, возле пристани плавали
гуси; вдали синели контуры призрачных гор, а мы со Шкипером таскали тросы,
красили суриком баржу по повелению начальника (был там такой пинчес
тиранитос) и рассуждали об искусстве сновидения, либо предавались
фантазиям о том, что неплохо было бы купить в селе дом и превратить его в
шаманское гнездо - вернее, в инструмент для улавливания ветра силы. Для
этого дом нужно было соответствующим образом перестроить, привезти тачкой
или даже принести на плечах особые камни с особых гор, расположить их в
специальном порядке, а вокруг дома посадить деревья определенных пород,
также взятые из различных мест силы.
   Это было увлекательное алхимическое творчество, действительно
помогающее уловить ветер силы и преобразовать его в иную форму, пригодную
для человека. Шкипер вскоре исполнил эту мечту и построил себе такое
шаманское гнездо, мне же предстоял иной путь - я ходил по дорогам,
созерцал утреннюю и вечернюю зарю и вс„ глубже погружался во мгновение
Великого Полдня. Я ждал - ждал встречи с женщиной, которой суждено было
помочь мне овладеть ветром силы.
 
 
 
   Возле нашей пристани была гора, обрывающаяся к воде песчаными склонами
с большими глыбами камня. Местные жители называли е„ "Крутой горб". Именно
эту гору было хорошо видно отовсюду в самом центре холмистой дуги
побережья - невысокий мыс с одиноким деревом, у которого искрилась вода в
мареве знойного полдня и останавливали свой бег белые точки "ракет" и
"метеоров". Странствуя по берегу, я часто видел этот холм и мне казалось,
что обрывы этого мыса всегда залиты ослепительно ярким светом.
   Так оно и оказалось на самом деле. Когда я попал на Крутой горб, его
склоны сразу понравилось мне своими песчаными осыпями, чистой водой под
горой и огромными каменными глыбами, лежащими на берегу. Впервые я
оказался здесь ещ„ в 80-м - мы с Ефремом доплыли до обрывистого мыса на
моторной лодке, а летом следующего, 1981 года я был здесь с одной подругой
и мы долго бесились в волнах и на песчаных склонах. С тех пор я проникся
этим местом и оно стало символом входа в Волшебную Страну - фантастический
мир подлинности бытия.
   С обрыва струями стекали светло-серые, зеленоватые, ж„лтые и
ржаво-красные пески, а ветер выдувал в них причудливые столбики и башни.
Между скал на песчаном дне играли солнечные блики. Прозрачность воды,
камни, пески и яркий свет - вс„ это напоминало о давно исчезнувшем праморе
Тетис.
   Когда красный шар солнца рано утром поднимался над водой, отбрасывая
перед собой радужную дорожку, небо над светлым обрывом было т„мно-синим и
в него можно смотреть бесконечно, ни о ч„м не думая и входя в то
неописуемое словами пространство, где были все дороги волшебных гор, все
прожитые здесь дни и годы, все такие же утренние часы под обрывом и все
дали, собравшиеся в душе в одну точку, яркую, как белая звезда.
   Неподал„ку было устье небольшого каньона с глубоким озером, отдел„нным
от реки полосой намытого песка. Вдали над озером виднелась песчаная
вершина горы Каменухи. Если бы не близость села, делающая эту лагуну
довольно людной, она была бы одним из красивейших мест на вс„м побережье.
Но я, отправляясь на песчаные осыпи Крутого горба, выбирал такое время,
когда там никого не было, и по утрам спокойно плавал под горой в
прозрачной воде, занимался на песке йогическими упражнениями, а потом
поднимался по склону холма наверх. Каждый раз, когда я взбирался по этой
осыпи, мой взор привлекал яркий цвет песков - зеленовато-коричневых, белых
и оранжево-ржавых. Когда-то этот крупнозернистый песок был берегом,
выглаженным морским прибоем, и бездонное синее небо древних эпох
раскидывалось над оранжевыми дюнами, залитыми сверкающим светом...
   В тот час, когда приближался полдень, я брал в„дра и ш„л якобы "по
воду". На самом же деле это был повод, чтобы ещ„ раз искупаться под
песчаным обрывом Крутого горба. Воду я набирал в саду у дачника Романа,
бывшего в прошлом капитана военного корабля, из скважины глубиной тридцать
метров, пробуренной в самое основание столь любимого мною холма. Холодная,
кристально-чистая вода с журчание бежала из шланга, наполняя оцинкованные
в„дра; над головой зел„ным сводом переплетались ветки цветущей вишни и
вокруг них жужжали пч„лы. Сквозь просветы между листьями пробивался яркий
свет майского неба.
   Оставив полные в„дра под деревом, через огород я выходил на обрыв,
откуда открывался дал„кий горизонт, заполненный ярким светом. Синяя
поверхность воды сверкала множеством хрустальных бликов, как будто это
было настоящее море - тропический океан Тетис, плещущийся в своих
фантастических берегах. Казалось, что ветер сейчас донес„т запах цветов -
не вишни и сливы, а магнолий и древней пальмы Nipadita Burtinii.
   Сбегая с обрыва вниз и бросаясь в прозрачную воду, я включался в игру
волн и сверкающих бликов - в ту дарящую счастье несравненную игру со
Вселенной, в которой забываешь обо вс„м на свете. Ведь в образе древнего
праокеана Тетис меня больше всего влекло то, что в н„м не было моего "Я" -
оно растворялось в н„м, как исчезает тающая в воде соль, находя себя во
вс„м - в т„плой морской волне, в ласковой мягкости песчаного берега, в
безбрежности небес, в сол„ном вкусе воды...
   О, это возвращение к первоистоку, к тому праморю, всегда готовому
принять в себя и растворить душу без остатка - праморю бесформия, праморю
экстаза, в котором угасают все ветры, куда впадают все реки, где тонет моя
мысль и мечта и где само мо„ человеческое "я" теряется без следа...
 
 
 
   Много лет назад я прочитал в книге Фердинанда Рихтгофена - немецкого
путешественника XIX века, известного своими экспедициями в Китай -
старинное предание о том, что на севере от великой китайской стены, на
месте Монголии и Сибири когда-то было мифическое море Хан Хай. В те годы я
хотел стать геологом и навсегда ухать в Восточную Сибирь. Уехать и
исчезнуть там, среди бесконечных гряд гор и безымянных таежных рек;
исчезнуть в забвении и безмолвии пустотности бытия - погрузиться в Дао,
которое туманно и неопределенно, чтобы жить, как Чжуан Цзы конца ХХ века -
в ватнике и с геологическим молотком. Но тот вариант жизни не исполнился и
мне предстояла иная судьба.
   И вот теперь, в поисках призрачного праморя бесформия, праморя экстаза
я уже не первый год странствовал по побережью, с каждым шагом вс„ глубже и
глубже погружаясь в солнечный мираж жаркого лета, растворяясь и исчезая в
н„м, как тает в море брошенная в него крупинка соли... Забывший сво„ имя
бродяга, идущий по берегам давно исчезнувших морей в погоне за призрачным
видением фантастического моря бесформия, из которого рождается весь мир и
в котором он растворяется опять; в погоне за миражом никак не дающейся в
руки Дали, манящей своей загадочной улыбкой, столь не похожей на улыбку
человека, улыбку женщины.
    
 
   Избранник свободы 
 
   Весной 1986-го, вскоре после взрыва в Чернобыле, настала сильная жара и
много дней подряд дули радиоактивные ветры. Небо было прозрачным,
солнечный свет ослепительным, а кроны деревьев в кружеве майских цветов
казались облитыми кипящей белой пеной. В дни такого яркого света у меня
возникало чувство, что и душа становится прозрачной до самой своей глубины
и наконец-то проявляется настоящая природа моего "Я", не замутн„нная ничем.
   Чем есть сущность моего "Я", сущность сознания? Это наибольшая из всех
загадок, потому что хотя "Я" и созерцает многообразный мир, но само себя
оно увидеть не может. Однако в дни сверкающего света начинает казаться,
что сама сущность "Я"
   есть ничем иным, как алмазный свет полдня, собирающийся в фокус в
ослепительной белой звезде солнца.
   Именно это - переживание сущности своего "Я" - мне хотелось найти и в
солнечном блеске над побережьем Крыма, и в белизне горных склонов Памира,
и в раскал„нном солнце пустыни над Туркестаном и во всех мгновениях
"великого полдня" над полевыми дорогами Приднепровской Украины. Ведь найти
его - значит найти самого себя. Оказалось, что мне суждено было обрести
это не где-то в дал„ких краях, а на песчаных обрывах прибрежных гор.
   В один из майских дней 1986 года, стоя на своей пристани, я смотрел на
небо над бучацкими горами и думал о том, что завтра утром уйду туда, в
глубину яркого я пестрого мира - поистине, фантастического мира! - над
которым никогда не меркнет свет солнца. Там, в самом сердце тех гор,
синеющих вдали в мареве, есть заветное для меня место, влекущее к себе.
Вчера туда уже поехала компания, и Коля, высунувшись в своей коричневой
шляпе из "метеора", махнул мне рукой... Там, недалеко от едва заметного
устья Голубого каньона - а утренние часы небо над ним действительно
ослепляет своей голубизной - есть лагуна, образованная полосой гальки,
намытой прибоем; и черепаховое озеро с гладким ч„рным зеркалом воды.
   На этой окатанной серой гальке давно исчезнувших морей, перед
осыпающимся светлым песчаным обрывом, белизной своего песка намекающим на
солнечный свет, можно будет остановиться, снять рюкзак, лечь спиной на
теплые камни лицом к бездонному небу и ждать, пока косн„тся меня луч белой
звезды солнца.
   Рядом будет плескаться прозрачная волна; бесконечное синее, почти
морское пространство, простирающееся до самого горизонта и юго-восточный
бриз... Да, это оно - согласие с жизнью, когда знаешь, что в этот миг с
тобой происходит именно то, чего бы ты желал, и ничего лучшего даже не
представляешь... Протянув руку к зениту, я буду играть с ней, белой
звездой, вспыхивающей между пальцами. В такой игре раскрывается моя
сущность, для которой ничего больше не нужно кроме этого мгновения,
длящегося вечно...
   Избранник свободы...
    
 
   "Свiт ловив мене та не вмiймав"
 
 
   Возвращаясь в Киев, опал„нный солнцем и с грязью всех далеких дорог на
рюкзаке, я обычно ш„л с речного вокзала через Подол, где в парке напротив
Братского монастыря среди лип стоит памятник Григорию Сковороде -
страннику с котомкой, похожей на тот армейский рюкзак, с которым
начинались когда-то в 1979 году и мои странствия. Глядя на статую
философа, я думал о том, что Григорий тоже был бродягой, как и я. "Свiт
ловив мене, та не впiймав" - только за эти слова ему уже можно было
поставить памятник. Присев на скамейку в этом парке, приятно бывает на
несколько мгновений отрешится от всего и взглянуть на прожитую жизнь,
наслаждаясь контрастом между миром полевых дорог и пространством города.
   Ведь какие неслабые годы пролетели над нашими головами и над Вечным
Городом, столь же извечно рождающем в душах грезы! Снова и снова
переживать эти яркие островки памяти... снова гулять по Петровской аллее
под белым дождем облетающих каштанов и вспоминать вкус давно выпитого
вина; снова очаровываться давно отзвучавшей музыкой и не померкшей
красотой пролетевших лет... Но неужели может настать такое время, когда
Даль отверн„т свою улыбку от меня, и мне прид„тся с сожаление сказать
себе: "So old for rock-n-roll, so young for die..."?
   Для чего, в сущности, жив„т человек на свете? Для дела своего? Для
долга? Нет, разве что для счастья. А счастье неотделимо от дела, долга,
призвания. Именно счастье оказывается конечной целью существования. Как
найти ответ на вопрос:
   удалась ли жизнь? По исполнению своего дела или призвания не получится,
ибо кто его знает, какое мо„ настоящее призвание - сидеть с девками в баре
на Крещатике, писать книги вроде этой, или странствовать по дорогам.
Только по счастью можно решить, удалась ли жизнь. Если оно есть, то не
важно, что человек делал - исследовал запредельные пространства, торговал
джинсами на базаре или пас гусей в селе; люди ведь разные, и счастье тоже
разное для всех.
 
 
 
   В радиоактивное лето 1986 года я редко бывал в городе - приезжал на два
или три дня, а потом - обратно. И снова мимо меня неслись берега зел„ные
горы; белый веер брызг за кормой "ракеты" и раскачивающееся в небе солнце.
Тогда опять вс„ становилось так просто, и вс„ быстрее и быстрее вращался
вокруг меня фантастический мир, где смешались реальность и иллюзия, уже не
оставляя времени на размышления о смысле и бессмыслии.
   Под выгоревшим флагом на корме "ракеты" - фамильярно треплющемся на
ветру флагом свободы - я стоял, засунув руки в карманы штанов и смотрел на
пенный след, убегающий назад и теряющийся вдали, где на горизонте остался
город. "Нет, - думал я, - никогда не заканчивается юность, потому что она
- не возраст, не период жизни, и даже не яркий взл„т судьбы. Это -
состояние души; закипающий в сердце солнечный газ полдня; невидимый ветер
силы, танцующий во мне. А такие вещи, если они есть, не стареют никогда".
   Ведь "свiт ловив мене, та не вмiймав..."
    
 
   Smiles of the Beyond 
 
   Летом 1986 года произошло самое глубокое для меня погружение в мир
призрачных гор и, пожалуй, именно тот год был наиболее ярким в моих
поисках "ветра силы".
   Работа на пристани не только давала возможность иметь базу, где можно
было оставлять вещи и ночевать в холодное время, но и предполагала наличие
свободного времени, в которое я мог делать, что хотел.
   В восемь часов утра я сдавал дежурство Шкиперу, надевал рюкзак и, не
задерживаясь на барже ни минуты, уход