на такая великая Пустыня
Безветрия, Пустыня Покоя - то именно туда, а не в Среднюю Азию стоило
отправиться в путешествие... Путешествие без возврата.
   Потом, летом, образ пустыни безветрия снова и снова стал приходить ко
мне на дорогах странствий. Особенно часто это бывало в пасмурные дни,
заполненные серым светом. Куда-то идешь, не зная зачем, по серой дороге
мимо столбов с гудящими проводами, ступая босыми ногами по мягкой серой
пыли среди гряд низких серых холмов, под таким же серым небом, пронизанным
призрачным светом Великой Пустоты... Или ночью - лежишь без сна у
догоревшего костра, смотришь в небо, слушая шум ветра... Что есть в этом?
Ничего... Что есть на самом деле? На самом деле нет никакого "на самом
деле"...
   Пустыня безветрия оказалась не такой, как настоящие пустыни Азии с
ж„лтыми песками, она была серой, как пыль - мягкая, мельчайшая, не имеющая
никакой структуры серая пыль... Вот оно, бесформие... "кто познал
рождающее формы бесформие, тот знает пользу от недеяния".
   Когда-то, лет пять назад, эта мысль была бы для меня совершенно
непостижимой и чуждой, а теперь... О да... Это безразличие и абсолютный
покой были не только приятным, но иногда воспринимались, как высшая
свобода: переживать происходящее вокруг и во мне самом, или не переживать,
оставаясь равнодушным и безучастным свидетелем потока бытия.
   На серых бесконечных дорогах этой пустыни, по которым струились из
ниоткуда в никуда угасающие ветры моей мысли, я не раз задумывался - а
что, собственно, стоит того, чтобы его переживать? Или действительно, как
говорит народная мудрость, "нiщо в свiтi не варте нi радостi нi печалi"?
   Раньше, странствуя по дорогам Великого Полдня, я искал сверкающий свет
и ветер силы, зная, что в этом свете есть какая-то загадка и нам„к на
нечто важное. Но потом оказалось, что разобраться в этом пока нет
возможности и постепенно мой путь отклонился в иную сторону. Так я на
несколько лет отош„л от темы "сверкающего света", воплощавшейся для меня в
образе Зарубиной горы и погрузился в миры "бучацкого посвящения", где
занимался познанием иных сторон мира и самого себя.
   А в начале лета 1987 года меня снова привлекли яры и горы возле
Монастырка и, конечно же, Зарубина гора. Что-то оставалось там, не
разгаданное до конца...
   тайна первоматерии, тайна "мистического огня", который пронизывает
собой небо и землю, присутствует во всех вещах мира, ни одной из этих
вещей в то же время не являясь.
   В те дни, когда свет солнца ослепительно ярок и сверкает, как блеск
стали, я не раз ощущал прикосновение некой невидимой силы, но не мог до
конца постичь эту загадку. Поиски ответа привели меня в безжизненные горы
и пустыни Средней Азии, но и там я не смог постичь тайну этой силы. И вот,
летом 1987 года я снова оказался на осыпях Зарубиной горы, где ничего не
изменилось, и вс„ такой же стальной свет сверкал над ржавыми и зелеными
песками.
   Когда такой свет сияет над горами, кажется, что он пронизал и небо, и
землю, и воду, как будто они едины. Ветер шумит в зел„ных кронах деревьев,
и солнечный луч, проникнув между плотно сомкнутых ветвей, вспыхивает
бликом на текущей воде ручья в яру. Ещ„ лучше природа этого света
проявляется, если есть ветер - волны на изломе прозрачны, как стекло;
взлетают хрустальные брызги, а ярко-зел„ная трава на холмах ходит волнами
под ветром, как прозрачные вертикальные струи, тянущиеся от земли к небу.
Тогда весь мир кажется светящимся и искрящимся, пребывающем в движении, в
экстатическом танце. В такие дни в мире ощущается присутствие
первоматерии, мифической светоносной субстанции, в которой соединены
материальное и духовное начала - Materia Prima.
   Тогда красота мира воспринимается особенно остро, как будто сверкающий
свет даже в неживое вещество привносит некую таинственную вибрацию
экстаза. Что это - музыка сфер, танец субатомных частиц или ритм пульсации
мироздания? Этого мы не знаем и не узнаем никогда. Но когда под действием
такого света в неживых вещах оживает чувство красоты, кажется что инертное
вещество возвышается и утончается; свет сгущается, нисходя ему навстречу,
а в их слиянии рождается что-то иное, в ч„м уже нет ни материи, ни духа,
ни вещества, ни энергии - Materia Prima, Первоматерия.
   Когда-то подобные мгновения были редки и я создал особый миф - один из
мифов личной истории - о том, что где-то существуют особые места, в
которых "изначальная сила" и "первоматерия" чаще прикасаются к земному
миру. Этот личный миф подпитывался интуитивным предчувствием, что если
найти такое "место силы", то там должно произойти что-то принципиально
важное.
   С тех пор было пройдено немало пыльных дорог в окрестностях разных с„л
и провинциальных местечек с загадочными названиями - мне казалось что
именно там, среди полей и холмов Приднепровской Украины находится это
место, невидимое для всех остальных. В те годы я ещ„ не знал, что врата в
запредельное открылись лишь на время, и что настанет такой день, когда они
неизбежно закроются. Тогда поля, холмы и обрывы станут просто холмами и
довольно грязным берегом Каневского водохранилища, с постоянно цветущей
водой - ведь первоматерия, этот "философский камень", поистине способный
превращать в золото грязь земли, проникала в обычный мир именно через эти
врата. Но мы успели завершить сво„ дело...
   А летом 1987 года я осознал, что таки нашел место силы, и в этих полях,
лесах и горах действительно скрыт источник первоматерии. Ярче всего это
чувствовалось, конечно же, на Зарубиной горе. Там в дни сверкающего света
мне не раз казалось в час полдня, что этот свет, как ветер, входит в тело,
рождая в н„м вибрирующее ощущение, подобное кипению или гудящему рою. А
когда после полудня переходишь в тень, оказывается что "сверкающий свет"
присутствует и там - в зел„ных листьях, в сером камне, в коричневом пне...
В ч„м угодно и повсюду можно найти его.
   Тем летом я много времени проводил в гамаке, подвешенном в тени между
двух груш на террасе над яром, где когда-то был лагерь нашей экспедиции. В
полдень, в зной - а июнь и июль этого года были особенно жаркими - я
забирался голым в гамак и там лежал в прохладной тени, подобно некому
эмбриону... Свидетель вечности...
   Так я по много часов раскачивался в гамаке, созерцая синеву неба,
нисходящую в душу жемчужным сиянием, и прислушивался к "рою" неких частиц,
кипящему в теле.
   Вечером, когда жара спадала, можно было снова возвращаться на берег к
Зарубиной горе. Небо и вода начинали приобретать вечернюю синеву и тогда
сверкающий свет угасал, становясь красками зари.
   Казалось, что вс„ это может продолжаться изо дня в день бесконечно -
раскачиваться в гамаке, глядя на синее небо над головой, на ветви груши с
зел„ными листьями, на белые летние облака и на дал„кий горизонт. Ни
вставать из гамака, ни даже шевелиться не хотелось... Зачем шевелиться,
если вот она передо мной - огромная всевмещающая Даль, то "ничто", в
котором весь мир и вся жизнь уже присутствуют в каждом мгновении... если
она, эта Даль теперь всегда со мной... всегда и везде...
   Лежа в гамаке под грушей, я снова и снова погружался в это состояние -
то дн„м под синим небом, то ночью, когда в кроне дерева мерцали над
гамаком звезды или медленно плыла по небу яркая белая луна. Невозможно
было определить, в ч„м именно содержится эта Даль, приносящая с собой в
одном мгновении весь мир. Она была и в небесном ветре, и в дал„ких
зв„здах, и в шуме ветра - везде и нигде.
   Постепенно эта Даль стала заполнять пустыню безветрия. Кто знает, может
быть она, эта даль - вообще единственное, чем можно заполнить бесконечную
серую пропасть пустыни безветрия... Поистине, "опустоши себя, и я тебя
наполню..."
 
 
 
   Дни сверкающего света слились в бесконечную череду, в монотонность
вечности. В один из таких дней мы случайно встретились на Зарубиной горе с
Мишей. С обрыва посыпался песок и Миша, голый и с большим рюкзаком, со
смехом сбежал по песчаной осыпи на берег. В тот день был сильный ветер и
большие волны разбивались о камни. Основательно двинувшись сомой, мы в
экстазе скатывались вниз по песчаным склонам и бесились в волнах прибоя.
Вечером мы в таком же восторженном состоянии отправились через поля в
Трахтемиров, где созерцали фантастически яркую зарю, сидя на песке у воды.
А когда настала ночь, мы долго разговаривали у костра о жизни и о том,
чего бы в ней хотелось достичь.
   - В каком образе ты видишь самого себя сегодня? - спросил Миша.
   - Себя? Исследователем запредельных пространств, идущим по дороге -
легко и свободно идущим в сторону солнца.
   - А как бы хотел себя видеть в будущем?
   - Наверное, так же. Разве что, неплохо было бы, чтобы дороги странствий
увели куда-нибудь далеко. В мире ведь есть немало красивых мест, в
которых, наверное, тоже дует ветер силы... Где-нибудь на побережье Тихого
океана, например, в горах Биг Сура ...
   Потом наш разговор перешел на то, что действительно неплохо было бы
свалить из Совдепии куда-нибудь подальше... Сначала в Крым, а потом на
пароходе из Одессы в Индию, в Пуну... в коммуну саньясинов... пожить там
какое-то время, разобраться на месте, что представляет собой "зов
Востока"... заодно попробовать настоящий индийский опиум. В Индии
подзаработать денег и - в южные моря, на острова Тихого океана, где можно
будет расслабиться и заняться творчеством.
   Во время этого ночного разговора я вдруг понял, что достиг всего, что
хотел:
   чувство всеединства с миром, это "космическое сознание", как его иногда
называют, было познано, а "мистический огонь" первоматерии найден. Теперь
необходимость продолжать отшельничество в этих холмах отпала. Все события
прошлых лет заняли свои места, как звенья одной цепи, и неслучайность их
была для меня совершенно очевидной.
   На следующий день мы отправились в Канев, на Марьину гору. Мир сверкал,
а дали звали в себя. Миша предлагал сразу же уволиться с пристани, вс„
бросить и ехать с ним в на море, в Крым, а потом в Одессу, к его приятелю
Нисаргану... А там, может быть, подхватит нас ветер силы и кто его знает,
куда понес„т дальше.
   Это было заманчивое предложение, опьяняющее чувством раскрывающейся
впереди бесконечной дороги, но сразу вс„ бросить и увольняться мне
показалось несолидным. А может, просто не хватило смелости... Миша уехал
на море сам, а я, вспоминая потом о нашем разговоре, испытывал сожаление.
Что, если бы тогда действительно ветер силы пон„с нас дальше, в Индию?
    
 
   Дерево бодхи 
 
   Тем временем жизнь шла своим чередом. Ещ„ в апреле этого года мы с
Максом ходили по Лукавице и он присмотрел себе хату некого Сашка Билокура,
переселившегося в село Лепляво, напротив Канева. Этот дом в прошлом году
собирался купить Витя А., но не договорился с хозяином. Теперь цена
снизилась, и летом Макс купил хату, стоящую на пригорке в хорошем месте,
на краю села над глубоким яром. Можно было незаметно выйти из хаты и по
тропинке мимо огородов уйти в поля, а через час быть на Зарубиной горе. От
порога дома открывался вид на юг, на лесистые горы на другой стороне
долины, а прямо напротив двери рос большой ясень. Днем он давал тень, а
ночью под его кроной можно было спать. Ветер шелестел длинными узкими
листьями, чем-то похожими на листья пальмы, а между ветвей мерцали звезды.
В шутку мы назвали ясень деревом бодхи - так по преданию называлось
дерево, под которым Будда достиг просветления. У корней ясеня был положен
большой камень, на котором можно было сидеть, а рядом мы с Максом решили
сделать столик для чайных церемоний. Для этого мы использовали большой
жернов метра полтора в диаметре, выкатив его из бурьянов, где он лежал с
незапамятных времен, с трудом затащили на пригорок к хате и там положили
на камень. Зато потом наши труды были вознаграждены приятными мгновениями,
когда по вечерам мы не раз сидели у этого жернова, предаваясь испитию чая
с печеньем и разным благостным разговорам.
   Тем летом мы с Максом несколько раз путешествовали в самые дальние
части наших холмов - в Прохоровку, где созерцали дали, сидя на краю
Михайловой горы под дубом Шевченко и сосной Гоголя; в Каневский заповедник
и в Мошенские горы, синевшие на горизонте за рекой Рось. Возвращаясь с
жарких и пыльных дорог лета, приятно было усталым прийти в тихое село
Лукавицу и сесть вечером под ясенем, а если собиралась гроза - в сенях
возле отрытой двери.
   По вечерам мы вели долгие беседы о разном - об общих знакомых, об
археологии; что нового в Лондоне и о том, откуда вообще взялся мир и куда
он в конце концов денется. Вс„ чаще и чаще наши разговоры возвращались к
идее создания в этих холмах национального парка. Уже был достигнут
некоторый успех и по нашей инициативе в этом году черкасские власти издали
постановление о заповедной территории "Трахтемиров", которая через пару
лет была расширена до Бучака. На этом дело, правда, приостановилось и
заповедник существовал только на бумаге, но первые успехи воодушевили нас
и мы начали разрабатывать проект создания полноценного национального
парка, подобного американским. Мы не предполагали, что этот проект
пролежит десять лет в Верховном Совете под сукном, после чего его
используют совсем другие люди, чтобы захватить всю эту местность в частные
владения, где для нас места уже не окажется. Но тогда, 1987, мы пребывали
в благостной безмятежности.
   Теплый летний ветер шелестел в листьях ясеня и подрагивало пламя свечи,
поставленной в отверстие жернова. Когда чай допивался, мы заваривали новый
и опять продолжалась наши беседы, не имеющие ни начала, ни конца. После
этих долгих разговоров я ложился спать тем же, под деревом. Над горами
поднималась луна, просвечивая сквозь крону. Спать не хотелось и я долго
лежал, смотря на звезды и вспоминая разные эпизоды своих странствий. В те
ночи под ясенем на грани сна не раз приходило ко мне чувство безмятежного
счастья и начинало свою игру со мной... "Жизнь прозрачна и ясна, пока она
ни для чего, а просто так..."
   - думал я, засыпая под шорох листьев. Какая простая истина, но как
долго пришлось идти к ней. Сколько учений, доктрин... а на самом деле
оказалось, что это ни к чему. Все века, все жизни мы мечтали об этом; все
века мы стремились к этому - а на самом деле оно было всегда здесь, рядом
с нами... простое, как шорох листьев на дереве бодхи.
   Вот какую истину мне подарило бучацкое посвящение, когда я обрел
чувство подлинности мира и вкус реальности - той реальности, которая была
тепла и ласкова, всегда готовая принять меня с материнской заботой такого,
каким я есть:
   вес„лого или грустного, сильного или слабого. Но окончательное
осознание этой простой истины пришло ко мне летом 1987 года в те ночи под
ясенем в Лукавице - поистине, деревом бодхи...
 
 
 
   Однажды, сидя под ясенем, я задумался о своем пути в этих местах. Семь
лет назад, летом 1980 я впервые попал в мир призрачных гор, этот мир мечты
и мифа, и он опьянил меня вкусом свободы, опьянил обещанием чуда. Мне
хотелось быть странником, идущим по берегу в поисках фантастического
праморя бесформия - и я стал им. Я хотел найти ветер силы - и нашел его.
Самым совершенным учителем в этом для меня стала сама реальность. Добра
она или зла? Наверное, и не добра, и не зла. Она то ласкает нас своими
улыбками - Smiles of the Beyond - то бывает беспощадной, как река, без
остановки текущая своим пут„м, который мы изменить не в силах.
   Однако достичь погружения во всеединство оказалось недостаточным -
необходимо теперь суметь как-то примирить это всеединство с человеческим
бытием, с повседневной жизнью. Вначале такое состояние непрочное и его
способна разрушить любая мелочь. Хочется уйти в яры, выкопать пещеру в
самом недоступном месте и там сидеть много дней, созерцая небо. Потом,
когда всеединство становится постоянным, возникает желание покинуть свою
пещеру и раствориться в зеленом мире природы, странствуя по лесам и полям,
как зверь. Такой странник свободен, ему ничего не нужно, кроме чувства
единства со Вселенной, не угасающего у него в душе. Но потом и этого
оказывается мало - хочется покинуть родное гнездо и отправиться дальше,
куда глаза глядят... как там говорил Миша - в сторону Индии.
 
   А потом приходить миг, когда возникает желание вернуться в мир людей и
суметь сохранить и там всеединство. Тогда можно будет действительно
сказать, что всевмещающая даль смогла наполнить собой повседневную жизнь,
не растворившись при этом в ней бесследно.
   Был конец августа. Лето скоро закончится и придется возвращаться в
город. В душе возникло предчувствие, что семилетний срок моего пребывания
в холмах подходит к концу. Я получил от волшебных гор вс„, что хотел, и
теперь могу с легким сердцем идти, куда захочу.
   Пока было неясно, как сложится моя дальнейшая жизнь, но я не
сомневался, что даже если придется покинуть эти холмы, то великое и
необъятное нечто, прикоснувшееся ко мне здесь, останется со мной навсегда.
Даже в городской жизни оно будет напоминать о себе постоянно, присутствуя
сером небе, в ярком солнечном свете или в проникающем через стены квартиры
звуке самолета, переносящем мой дух в мир серых призрачных холмов.
 
 
 
   Пришла осень и стало холодно, но наши чаепития под деревом бодхи
продолжались, только теперь приходилось топить в хате печь, а на камне
сидеть в ватнике. Я полюбил этот ясень, и когда смотрел на его широкую
крону, мне казалось, что старое дерево стало подобным центру всех
Волшебных Гор, в котором связаны в один узел все дороги этого
фантастического мира мечты и мифа.
   Как то в холодный и серый осенний день, сидя под деревом и размышляя о
том, что Дао туманно и неопредел„нно, а кто познал рождающее формы
бесформие, тот знает пользу от недеяния, я погрузился в созерцание
серо-желтого света, струящегося с серого туманного неба над такими же
серыми полями и горами. Когда-то уже было нечто подобное... метафизический
серый свет пустоты...
   И я вспомнил. Лето 1984 года, работа в экспедиции... Вкус реальности. И
серый свет. Тогда это было краткое мгновение. А теперь это опять был он -
серо-желтый свет Великой Пустоты. Он заполнял весь мир, рождаясь из
туманной дали над горами. Что можно сказать об этом свете? Он таинственен
и неописуем, подобно тому, как "Дао туманно и неопредел„нно"... Но он
завораживал мою душу и звал за собой, звал в неизвестное. Я знал, что это
она, Даль, посылает мне этот свет - Душа Мира, Weltinnenraum...
 
 
 
   Настал ноябрь и приблизилось время конца навигации. В один из последних
дней моего пребывания в этих холмах я зашел в бучацкий магазин и решил
купить себе про запас хорошего индийского чая, случайно оказавшегося в
селе. Этот чай я впервые обнаружил в магазине весной, его был там целый
ящик, а сельские жители чай обычно не покупают - они, как известно, пьют
либо холодный компот, либо самогон. Я же пользовался все лето этим чаем в
маленьких бумажных пачках, с приятным запахом, крепким и не дающим горечи.
   Мне часто приходилось покупать продукты в этом магазине - рис, печенье
и сахар... А когда я шел с Бабиной горы к себе домой в Григоровку, мне
нравилось покупать в этом магазине белый хлеб, пахнущий пшеницей, чтобы
вечером сесть за стол у окна моей каюты с пустыми белыми стенами и есть
хлеб с яблоками... Окно выходило в сторону бучацких гор, над ними медленно
гасло небо, и горы постепенно скрывались в темноте, становясь
неразличимыми. Над ними загоралась первая звезда, а на бучацкой пристани
было видно три огонька, и еще один огонек выше - возле магазина, где я
покупал хлеб... На этот слабый огонек на фоне ч„рных гор я часто смотрел в
ту осень, думая, как жить дальше.
   В тот день я зашел в магазин и поздоровался с продавщицей.
   - Оце дядько з Григоровки мабуть по чай...
   - Та авжеж - ответил я, - бо чай у вас добрiший, нiж у самому городi
Каневi... А воно ж зiма... та i вообще... те†...
   - Ну да, то таке дiло...
   Так и поговорили - по народному. Забрал я последние шесть пачек чая,
в