ил в холмы, где странствовал двое
суток, предоставленный самому себе, после чего должен был утром появиться
на работе и принять вахту. Когда погода была хорошей, уходить было легко -
даль звала, а солнечный свет и синева небес обещали новые приключения,
которые столь щедро дарил мне в то лето мир - этот совершеннейший из всех
учителей.
   Но солнце светило, конечно же, не всегда, и временами приходилось
уходить с баржи в плохую погоду, когда даже собаку на улицу не выгонят.
Сначала я чувствовал себя неуютно, если приходилось отправляться бродить
по лесам и полям под проливным дождем, но сидеть в своей каюте мне тоже не
хотелось - я ведь не для того я бросил вс„ и приехал сюда...
   Постепенно степень погружения нарастала и я вс„ больше проникался чисто
природными ритмами, как дикий зверь. Звери ведь не боятся дождя и бури -
они либо идут по своим делам, либо укрываются в логове. Для меня таким
логовом стала Бабина гора, где тем летом я проводил большую часть времени.
Меня влекли настроения бучацкого посвящения, испытанные в прошлом году, и
я хотел как можно глубже погрузиться в них.
   Я считал, что надолго обосновался в Григоровке и моя дальнейшая жизнь
будет связана с этими местами где, наконец, можно будет жить особой,
альтернативной эзотерической жизнью. Но интуиция временами подсказывала,
что вс„ может сложиться по иному, у меня на самом деле не так много
времени и необходимо торопиться обрести плоды бучацкого посвящения.
   Об этом напоминал пока ещ„ далекий гул бульдозеров, доносящийся иногда
по ночам - на мир Волшебных Гор стала наступать стройка очередной
электростанции и со стороны Студенца начали прокладывать широкую дорогу.
Потом, когда настал крах советской власти, это строительство
приостановилось, но разрушений наделало немало, оставив после себя срытые
горы и вырубленные леса. Тем же летом мне все чаще и чаще пришлось
сталкиваться со следами строительной деятельности и в глубине души начало
зарождаться чувство обреченности этого райского мира лесов и гор.
   И если раньше, в годы трахтемировского посвящения я думал, что моя
жизнь вольного странника может продолжаться бесконечно, то бучацкое
посвящение стало неразрывно связанным с чувством обреченности. В
действительности дело было даже не в стройке, а в ч„м-то ином - в какой-то
смертоносности, скрытой в самой природе этого волшебного мира. И хотя
потом мне пришлось провести в этих горах ещ„ очень много лет, гораздо
больше, чем я мог подумать в 1986 году, чувство обреч„нности не покидало
меня все эти годы. Оно было подобным появлению в чистом небе перистых
облаков, наползающих из-за гор и обещающих неизбежную порчу погоды.
   Но тогда, летом 1986-го, я еще мало задумывался об этом и наслаждался
своей свободой. Лето в год чернобыльской катастрофы было засушливым и
жарким, много дней подряд мир был заполнен столь любимым мной сверкающим
светом, а людей в тех краях было совсем мало - все, кто мог, покинул
центральную часть Украины, где дули радиоактивные ветры, и уехал
куда-нибудь подальше.
   А мне было наплевать на Чернобыль - меня влекла Бабина гора. С пристани
е„ было хорошо видно - по утрам, вечером или в жаркий полдень этот самый
дальний мыс, из-за которого появлялась белая точка "метеора", притягивал
мой взор к себе, и с самого утра, сдав вахту, я устремлялся туда.
   Пройдя по коровьим тропинкам через заброшенный сад, я выходил на
широкий пляж, где обычно купался. С тех пор это место перед началом
бучацкого леса надолго запомнилось мне - когда я выходил из воды на песок,
под палящее солнце, а впереди виднелись покрытые лесом зеленые горы, на ум
часто приходили слова Ауробиндо из "Синтеза йоги": "Глядя на грандиозную
йогу природы, я снова говорю, что йога - это осознанная жизнь, а жизнь -
неосознанная йога". И потом, когда я ш„л босыми ногами по лесным
тропинкам, то поднимаясь на горы, то спускаясь в долины, эти слова звучали
в моей душе как заклинание: "... вся жизнь - это неосознанная йога".
   Проходя через село Бучак, я часто покупал в сельском магазине всякие
припасы, так что скоро продавщица меня запомнила и знала, что я работаю в
Григоровке на пристани. А через три часа я оказывался на ставшей родной
поляне в тени берез, где в траве лежало несколько больших серых камней.
Это место тем летом я воспринимал как дом, куда снова и снова хотелось
возвращаться после странствий по дорогам, где меня обжигал зной солнца и
мочили дожди. Действительно, именно сюда, а не в городскую квартиру и не в
каюту на барже я стремился, как стремятся обычно домой.
   Там я проводил двое суток, поставив палатку под березами и путешествуя
по окрестным лесам и горам. Когда приходила пора уходить, я складывал
кое-какие оставшиеся продукты в старый котелок и прятал его вместе с
топором и лопатой под корнями липы.
   Чтобы успеть на работу к восьми часам утра, мне приходилось выходить с
Бабиной горы в пять. На рассвете меня будило пение птиц - громче всех пела
иволга, гнездившаяся где-то на верхушке березы. Когда я переходил через
ручей в устье Голубого каньона, за рекой вставало красное солнце, а лес
ранней порой был наполнен приятной прохладой.
   С нетерпением я ждал, пока пройдут сутки дежурства, чтобы снова
вернуться в этот волшебный райский мирок у черепахового озера. В то лето
сюда мало кто приезжал и когда появлялись мои друзья из 84 года - Коля или
Гриша, с компанией, музыкой, шутками и весельем, я был рад их видеть,
прикасаясь через них к миру людей. Сам же человеческий мир, который я на
время покинул, казался из моего отшельничества далеким и нереальным, но
после того, как несколько месяцев не появляешься в городе, этот мир
начинает приобретать некоторую притягательную силу.
   Сидя на поляне под березами или в траве на краю обрыва над черепаховым
озером, я осознал, что если в прежние годы меня привлекали странствия по
новым дорогам - ведь я искал место силы - то сейчас такое место найдено.
Можно, конечно, в любой момент встать, собрать вещи и отправиться по
дорогам куда угодно - в Трахтемиров, в Канев, в Тростянец или в Глинчу. Но
зачем? Дороги влекли меня, когда я ещ„ не нашел сердце этих гор. Теперь я
постоянно нахожусь в н„м и поэтому больше не хочется никуда идти. Лежать
на песке и созерцать маленький цветок, п„стрые крылья бабочки или камень -
этого оказывается вполне достаточно, чтобы запредельный дух волшебных гор
входил в мою душу.
   По утрам, пока было не жарко, по мокрой от росы траве я шел в яры, в
отроги Голубого каньона. В то лето я увлекся эзотерической геологией и
носил с собой книги, посвященные строению этих гор, считая, что места силы
связаны с геологическими разломами и деформациями пластов.
   Когда солнце поднималось выше, я возвращался к своей палатке и день
проводил на берегу. Там у меня была любимое бревно, лежавшее на камнях у
самой воды, сидя на котором я видел синеющую вдали вершину Марьиной горы в
Каневском заповеднике.
   Часами сидя на бревне под жарким солнцем, я одевал наушники и слушал
плейер.
   Однажды Миша привез кассету с какой-то совершенно необыкновенной по тем
временам музыкой - это был Андреас Волленвейдер, которым я тогда проникся.
Волленвейдера я обычно слушал, лежа в пасмурную погоду в траве под
березами или ходил, одев наушники, в окрестностях Бабиной горы - ощущая
босыми ногами ветки и камни, медленно поднимаясь по дорогам и тропинкам на
склонах поросших травой холмов.
   По вечерам мне нравилось подниматься на Бабину гору и ложиться на
вершине, пахнущей нагревшейся на солнце земл„й и летними травами. В
глубине неба плыли редкие белые облака, а передо мной был весь мир,
простирающийся до самых дал„ких горизонтов. Так я лежал, заложив руки за
голову, глядя вдаль, и мне не хотелось ни думать, ни уходить отсюда, а в
душе рождалось чувство покоя и полноты бытия.
   На горизонте виднелся дал„кий мыс в Зарубинцах. Это там, у того мыса,
меня не раз посещало чувство раскрывающейся передо мной "солнечной
дороги", в центре которой неизменно оказывалась Бабина гора, а весь мир
бучацкого посвящения воспринимался как единый бесформенный образ, суть
которого трудно передать словами. Если же войти в этот мир и затеряться на
его дорогах, - поистине, этих дорогах действительности, - то в
путешествиях и приключениях такая целостность восприятия незаметно
утрачивается, заслоняемая разными впечатлениями и событиями. Но здесь, на
вершине горы, когда, казалось, весь мир с его дорогами снова оказывался
перед моим взором, это чувство целостности возвращалось. Мне
представилось, как будто одна часть моего "я" ид„т где-то там по дорогам,
исчезая и тая в солнечном мираже лета, а другая часть меня откуда-то от
самого дал„кого мыса смотрит на туманную гряду гор, на ч„рточку баржи,
уходящей вдаль... на белую точку "метеора", исчезающего за поворотом;
смотрит на того, первого "я", идущего по дорогам и видит сразу весь этот
мир, во всех моментах времени, сжатых вместе - зел„ные горы, солнце в
небе, каменистые обрывы берега... Видит маленькую фигурку босого человека
в выгоревшей клетчатой рубашке, затерявшегося в огромном, п„стром и
многоликом мире - то пробирающегося по лесным дорогам, то пьющего воду из
ручья в глубоком яру, то купающегося под горой Лысухой, где корни дуба
нависали над краем обрыва...
   День заканчивался, над горами загоралась заря, а я сидел в наушниках на
вершине горы, слушая музыку - мир в эти мгновения казался совершенным.
Когда заря угасала, я спускался вниз и разводил кост„р. У этого костра я
провел много вечеров в одиночестве, но оно не тяготило меня. Изредка моим
собеседником был Коля, иногда - Гриша, но чаще это был Миша, с которым
меня познакомил в прошлом году Волохан.
   В то лето он часто приезжал на Бабину гору и мы подолгу разговаривали с
ним по ночам у костра - о Востоке, о пути, о запредельном, о наркотиках...
Об одном индийском гуру, поселившемся в штате Орегон - имя его в те годы
влекло многих, в том числе и нас. Так началась наша с Мишей дружба,
протянувшаяся потом на долгие годы, и я многому научился у него -
творчеству, медитативному образу жизни...
   умению совмещать преданность Пути и причастность к миру современной
цивилизации; умение оставаться странствующим саньясином и в то же время
знать, как заработать деньги на дорогой магнитофон. Мы с Мишей не раз
странствовали в то лето по дорогам - Трахтемиров, великий полдень на
Зарубиной горе, Каневский заповедник...
   Во второй половине лета в холмах появился Шри Филипп, приехавший
откуда-то из Подмосковья. Ему уже не хотелось возвращаться в Бучак, на
хутор Билянивку, куда приближалось строительство дороги - хата Вити А. под
крутой горой напротив бабы Мотри, где когда-то кипела богемная жизнь,
стояла заброшенная с выбитыми окнами.
   Я договорился с бабой Серафиной из Трахтемирова, перебравшейся в
Переяслав, и та согласилась, чтобы Филипп пожил в е„ хате, присматривая за
домом.
   Тем летом я подружился с Максом, и если раньше наши встречи были
связаны с экспедициями, то теперь он приезжал в холмы сам, и мы
путешествовали с ним по дорогам. Однажды жарким вечером в начале августа
мы возвращались после двухдневного похода на Зарубину гору, где
предавались испитию чая со Шри Филиппом и компанией. Уже начало темнеть, и
мы решили заночевать на горе Каменухе, высоко поднимающейся над Днепром
неподал„ку от пристани.
   Палатка, освещ„нная свечой, стояла на самой вершине горы, где над
песчаными осыпями и каменными глыбами возле одинокой сосны была небольшая
ровная площадка, поросшая жесткой, полузасохшей травой. Металлические
штыри растяжек палатки с трудом заходили в каменистую почву, но зато
потом, когда успешно завершилась возня с вер„вками в полной темноте, мы с
кайфом сели, вознес„нные над всем миром и зажгли небольшой костер.
   Макс был истинным любителем чая, у него я научился разбираться в сортах
чая и понял, чем настоящий английский чай "Earl Grey" отличается от
грузинского. Пока мы шли на Каменуху, он всю дорогу н„с в котелке воду из
села Лукавица, опасаясь споткнуться в темноте и уронить котелок - ведь на
Каменухе воды не было, - чтобы совершить у костра чайную церемонию.
   Установив котелок на камнях над огнем, мы разложили на земле чайные
принадлежности - банку с сахаром, остатки печенья и жестяную коробку
"Графа Грэя". Была уже глубокая ночь, далеко за Днепром мерцали какие-то
огни; над головой светила яркая звезда и мы рассматривали е„ в старый
пот„ртый бинокль 1945 года выпуска, принадлежавший когда-то доктору
Максимову и подаренный мне Максом этим летом. Я очень гордился этим старым
культовым биноклем и везде носил его с собой.
   Неторопливо и благостно мы беседовали о том и о с„м - о жизни, о
судьбах разных людей и о запредельном духе этих гор, входящем в нас на
дорогах лета и обладающим способностью расширять сознание. Долго обсуждая
эту тему, мы так и не смогли ответить для себя на вопрос, откуда возникает
этот запредельный дух. То ли дело было в необычной геологии холмов - меня
в то время привлекала именно эта мысль; то ли, как считал Макс, дух гор
постепенно создавался поколениями странников, ходивших по дорогам
Приднепровской Украины всегда. Мы стали вспоминать разных
путешественников, бывавших здесь, сойдясь на том, что немало было
странников, о которых мы просто ничего не знаем.
   Макс рассказывал о своей юности, прошедшей в Каневском заповеднике, и
мне запомнилась история о профессоре Кистяковском, биологе, одно время
руководившем в заповеднике практикой студентов. То был аскетического
облика старец, который каждое лето отправлялся из Киева в Канев на
долбл„ном деревянном челне, похожем на байдарку.
   Звездная ночь была теплой, после крепкого чая спать не хотелось и снова
ко мне пришло знакомое чувство - весь мир, и моя жизнь в н„м, и жизни
разных людей, о которых мы вспоминали, и других людей, нам неведомых - вс„
это соединилось воедино в целостный образ - в сумму всего.
   В ту ночь у костра впервые прозвучала идея создать в этих горах
национальный парк, чтобы не только сохранить этот удивительный волшебный
мир - владения ветра силы - обладающий столь редкой способностью расширять
сознание, но и создать для самих себя некое жизненное пространство. Потом
мы ещ„ много раз возвращались к этой идее, и хотя то, о чем мы мечтали в
ту ночь у костра на Каменухе, не получилось, кое-что нам вс„ же удалось
сделать. Был даже разработан подробный проект национального парка и подан
с подписями всяких важных лиц в Верховный Совет, но в конце 80-х этим
никто не хотел заниматься, а во второй половине 90-х нашим проектом
воспользовались финансовые магнаты, решившие превратить холмы в частные
владения. Однако тогда, летом 86-го, мы с Максом не предполагали, чем
может вс„ это закончиться, да и впереди у нас еще было двенадцать лет
свободы.
 
 
 
   Пролетело и это лето, наполненное множеством разных событий, и настала
сухая т„плая осень, запомнившаяся долго длившимся "бабьим летом". По ночам
уже начались заморозки, пахло дымом из печей, улетели на юг птицы и
пожелтели леса на склонах бучацких гор. Но безветренными днями вс„ ещ„
светило теплое солнце и можно было часами лежать на ватнике на берегу под
Бабиной горой.
   Однажды в октябре, взяв с собой два запасных одеяла, я в последний раз
за это лето поставил свою палатку у черепахового озера. Когда стемнело, я
разж„г большой кост„р из толстых бревен и сел у огня, завернувшись в
ватник. Яркие события прошедшего лета проходили в памяти. Хотя к осени уже
чувствовалось некоторое пресыщение восьмимесячной жизнью вдали от города,
но от осознания того, что наступит зима и нужно будет возвращаться,
становилось немного грустно.
 
   Правильным ли было мо„ решение провести в этих местах весну, лето, и
осень, работая на пристани? - думал я, переворачивая дрова в костре и
сдвигая их ближе друг к другу. Иногда бревна потрескивали, выбрасывая
вверх искры, а в ч„рном октябрьском небе мерцали холодные зв„зды.
   Да - ответил я сам себе - за это лето я достиг того, чего хотел,
погрузившись сполна в то состояние, которое впервые открылось мне на
Бабиной горе - состояние единства с миром. Когда-то оно было редким даром,
а теперь я нашел месте внутри себя, где оно скрыто, и живу в н„м постоянно.
   Из глубины яра потянуло холодом. Чай в закопч„нном котелке уже
заварился и его можно было наливать в зел„ную эмалированную кружку. Пока я
неторопливо размешивал сахар, в памяти промелькнули образы разных людей, с
которыми сводила жизнь на этом берегу... Где-то высоко над горами
зародился гул высоко летящего самолета, медленно тянущийся через ночное
небо, и в этот миг ко мне снова пришло то самое чувство - сумма всего,
единство всего со всем...
   Когда-нибудь через много лет я вспомню этот костер холодной осенней
ночью, гул самолета, медленно тянущийся в небе, и это вселенское
чувство... Сумма всего...
   Я знал, что где бы я ни был и чем бы ни занимался, это воспоминание
всколыхн„т душу. И тогда снова захочется пройтись по каменистым дорогам
бучацких гор, вспоминая дни 1986 года и эти заветные мгновения. Даже уйдя
в прошлое, как уходит сейчас за горизонт гул ночного самолета, они
останутся в памяти, как основание моей личности; как широко распахнутое
окно в яркий и волшебный мир.
   Потому что именно в странствиях молодости, наполнивших те годы
привкусом свободы и изменивших меня самого, был первоисток моего духа.
   Сладкий чай со свежим печеньем, купленным сегодня в бучацком магазине,
настраивал на размышления о вечном, и я поставил на огонь ещ„ один котелок
с водой.
   Конечно же, я был не первым, кто покидал мир цивилизации, чтобы
прикоснуться к первоосновам бытия. Такие люди были всегда, другое дело,
что о многих из них мы ничего не знаем. В прошлом веке англичане уезжали в
свои колонии в Индии, немцы - в Африку; в наше время мир стал более
доступным и современных пилигримов привлекает Дальний Восток, Непал или
джунгли Амазонии.
   У наших соотечественников возможности были более ограниченные - тем
более, в 1986 году. Возможно, мне тоже хотелось бы странствовать в горах
Южной Америки, но жизнь подарила мне место силы здесь, в этих холмах. А
если какая-то часть мира действительно становится для человека местом
силы, то уже не имеет особого значения, находится ли это место на островах
тропических морей или в Черкасской области.
   Я вспоминал, как в 1981 году в первый раз стоял на незнакомом мне
берегу у самого дал„кого мыса, а передо мной, в подковообразно изогнутой
чаше гор простиралась Волшебная Страна - фантастический мир мечты и мифа с
его синими небесами, зелеными лесами, яркими цветами, закатами и
восходами, блеском вод и простором бесконечной дали, откуда летел мне
навстречу ветер силы. Я был молод, впереди была вся жизнь и казалось, что
в мире нет ничего невозможного.
   Сказочный мир, раскрывшийся передо мной, очаровал и опьянил мое сердце
- может быть, даже больше, чем способна очаровывать и опьянять любовь к
женщине, - опьянил обещанием совершенной свободы, обещанием чуда. А что
ещ„ нужно душе - чудо, совершающееся на фоне совершенной свободы...
   Мне вспомнилась трахтемировская хата, в которой я прожил осень 1982
года - бушующие ветры, горящие в печи акациевые дрова, ночная луна и
быстро летящие облака, серые высохшие травы и туманная даль; каменистые
дороги и ржавые обрывы прибрежных гор... Ни с чем не сравнимое чувство -
чувство свободы от всего, чувство пустотности бытия, драгоценнейшее из
всех чувств, о котором столько веков и столько жизней я мечтал и к
которому стремился.
   В те годы, кажущиеся озар„нными ярким солнцем, во мне жила мечта найти
здесь, в Волшебной Стране такой путь, который протянулся бы потом на всю
жизнь, открывая дал„кую перспективу и дорогу, которая смогла бы увести за
собой - туда, в зовущую голубую даль. Действительно, в этих холмах ко мне
не раз приходило чувство дал„кого пути, начинающегося отсюда и
простирающегося на всю жизнь.
   Мне хотелось поселиться среди этих гор и жить та