вынуть на поверхность столбик то зелено-серого песка давно
исчезнувших морей, то тв„рдого зернистого песчаника или синевато-серой
глины.
   По вечерам, когда опускалась темнота, я сидел у теплой железной печки,
пил чай с начальником отряда Васей, а в огне потрескивали грабовые дрова,
который я носил из леса. Дождь шумел по крыше, стекая по грязному оконному
стеклу, а бур все глубже и глубже уходит в основание горы. Казалось, что
так я сидел у печки всегда, и нет никакого "вчера", как нет никакого
"завтра" - зачем они, эти "вчера" и "завтра", если Великая Пустота
проникает повсюду - о, это вечно настоящее...
   Геологи громко разговаривали, рассказывая анекдоты и какие-то скучные
житейские истории, а я их не слушал, глядя в огонь и разминая пальцами
кусочек древней красно-фиолетовой глины... В какой-то миг я почувствовал
свою причастность к морям давно минувших эпох - ведь для воображения время
не является преградой.
   В следующие дни это настроение стало вс„ больше овладевать мной - я
ходил по влажным осенним лесам, мок под дождями, лазил по ярам, собирал
окаменелые раковины в Голубом Каньоне... Шумели над головой деревья, пахло
прелыми листьями и мхом, а в душе у меня вс„ ярче расцветал фантастический
образ праморя Тетис, прародины всех живых существ. Когда-то, сто миллионов
лет назад, это был огромный древний океан, тянувшийся с запада на восток
на десять тысяч километров, а сейчас вс„, что от него осталось - это
Средиземное, Черное и Каспийское моря.
   Я вспоминал, как летом лежал на солнце на осыпях прибрежных обрывов -
зеленых песках того самого древнего океана, пересыпая их между пальцами.
Прозрачная волна, плещущая у ног и бесконечное водное пространство,
искрящееся под солнцем напоминали о теплом райском праморе, образ которого
мы носим в глубине души...
   Когда лежишь на осыпающемся с обрыва серо-зеленом песке, нагревшемся на
солнце, прижавшись к нему всем телом, постепенно возникает чувство
растворения в ярком свете и в плеске волн и кажется, что душа сжимается в
точку размером с одну из этих зеленоватых песчинок. И тогда, может быть,
"меня" уже вообще нет...
   "назавжди"...
   А когда мое "я" растворится в этих осыпающихся песках вечности, в белом
солнце и ветре - тогда раскроется бездна времен и песчаный обрыв станет
берегом давно исчезнувших морей, шум прибоя которых можно теперь услышать
только в глубине души. И катящиеся с востока волны великого праокеана
будут с шорохом набегать на берег... Тогда мо„ "я" станет лишь волной в
этом прибое. Там, в том великом праморе бесформия, праокеане экстаза я
стану ничем и буду, наконец, во вс„м - в набегающих на песок волнах, в
белой морской пене и в искрящемся на волнах свете...
 
 
 
   Этот фантастический образ стал особенно ярким сейчас, осенью, среди
сумрачных лесов и гор. В те дни я увл„кся чтением книги Криштофовича
"Палеоботаника" и повсюду носил е„ с собой в рюкзаке, рассматривая рисунки
растений древних геологических эпох - эоценовой пальмы Nipadita burtinii,
олеандров, гинкго и секвой, отпечатки ветвей которых можно найти в
серо-зеленом песчанике на обрывах Голубого каньона. А воображение рисовало
картины тропического океана и давно отшумевшего прибоя - как будто
откуда-то из глубины светило некое иное солнце, более яркое, чем
сегодняшнее; светило из тех древних эпох, где и небо было более синим, чем
сегодняшнее; и море более прозрачным, чем наши моря; и мир более
девственным чем этот, уже вдоль и поперек исхоженный неугомонными людьми.
   Образ праморя влек меня всегда, присутствуя в детских мечтах,
эротических фантазиях и наркотических видениях как некий изначальный рай,
где переживается полнота бытия... Образ голубых вод изначального рая звал
к себе не только меня, но и многих бродяг западного мира - имена некоторых
из них известны, например Гоген или Стивенсон, уехавшие навсегда в Южные
моря. А сколько было тех, чьих им„н мы просто не знаем...
   Видение изначального рая и фантастического праморя были скрыты в самой
глубине моего "я", на той грани, где и само "я" лишь появляется и где оно
потом снова исчезает. Ведь праокеан бесформия - вместилище всего; из него
возникают все формы проявленного мира и в нем они опять растворяются, а
само "Я" - всего лишь волна, зародившаяся где-то в его глубине, чтобы
потом извечно стремится возвратиться в этот праокеан.
   Когда мы рождаемся в мир, выходя из материнской утробы, как из лона вод
первичного океана, утраченная безмятежность внутриутробного существования
младенца начинает восприниматься как потерянный рай, а сама материнская
утроба - как врата этого рая. Потом, на протяжении всей жизни, за
стремлением к наслаждению страсти и к наслаждению жизнью вообще
оказывается некое более глубокое стремление - вернуться в прозрачные воды
изначального рая... И, проникая в любимую женщину, мужчина стремится не
только символически вернуться в материнскую утробу, к безмятежному
существованию нерожденного младенца, но и еще дальше - в голубые воды
первичного праокеана, где исчезают границы индивидуальности и вс„ едино со
всем, где нет ни тебя, ни меня, и где всем нам суждено когда-нибудь
встретиться - катящиеся волны в том праокеане экстаза, который есть Альфа
и Омега, начало и конец всего.
   Однако осенью 1984 года я ещ„ не знал этого, а был лишь бродягой на
дорогах Действительности, лежавшим на песке под бучацкой горой Лысухой и
переживавшим свое погружение в "праморе бесформия", в котором растворялось
и исчезало мо„ "я"... Что может влечь больше, чем этот таинственный миг,
когда собственные границы вдруг исчезают, а сознание, бывшее подобным
воде, налитой в чашку, вдруг обнаруживает, что оно вернулось к своему
первоистоку - тому морю, в котором стремятся исчезнуть и поглотиться все
реки земли...
 
 
 
   Так прошла неделя, дожди прекратились, и в последний день накануне
отъезда была яркая солнечная погода. Пронзительная синева осенних небес,
прочерченная белыми полосами перистых облаков, раскинулась над желтеющими
лесами. В этот день меня не оставляло чувство, что пока я хожу по лесным
дорогам, они незаметно уводят меня из мира реального в фантастический мир
мечты и мифа - мир праморя Тетис.
   Хотелось бы ещ„ остаться здесь, пока в сердце жило это вдохновляющее
состояние, но пришло время уезжать. Трехосный грузовик "Урал", меся грязь
лесных дорог, отвез меня в Канев. Машина остановилась у базара, где возле
входа баба продавала несколько красных осенних яблок, разложенных на
тряпочке. Я купил эти яблоки, а когда баба, видевшая, как я вылез из
кабины грузовика, спросила, откуда я приехал, я ответил: "Геолог я, бабо",
- настолько за эти дни я отожествился с железным вагончиком, бывшим мне
домом; с буром, погружавшимся в глубину горы и с разноцветными песками
давно исчезнувшего праморя Тетис, шорох прибоя которого пригрезился мне в
звуке осенних дождей.
    
 
   Альфа и Омега 
 
   Прошла осень, настала зима и когда в конце февраля 1985 года
установилась морозная солнечная погода, мне снова захотелось оказаться
среди Волшебных Гор.
   Поскольку в те дни кроме далеких гор мои мысли занимала еще и девушка
Таня, с которой я недавно познакомился, то я соблазнил е„ идеей совершить
зимний поход по льду в некое глухое село, где можно будет заночевать.
Вернее, не просто заночевать, а провести ночь... Наш роман, которому
суждено было длиться недолго, тогда только начинался, и это было, конечно
же, наиболее вдохновляющей частью путешествия и его целью. Меня
воодушевила идея зимой, в сильный мороз, провести с женщиной ночь на печи
в первобытной сельской хате, где пахнет сеном, а в тишине потрескивает
пламя свечи.
   Приехав утром на автобусе в Переяслав, мы вышли на лед с радужно
переливавшимися кристаллами инея, образовавшимися на снегу безветренной
морозной ночью. Идти было легко, на поверхности льда лежал слой
смерзшегося снега, а в лицо светило солнце, уже довольно теплое в конце
зимы. Впереди на горизонте белели склоны гор, яркий свет блестел на снегу,
а над головой было морозное небо, темно-синее в зените и светлеющее по
краям до прозрачной космической голубизны. Голубой горизонт кольцом
охватывал собой весь мир, заполненный сиянием и холодом, а бесконечная
высота неба поражала воображение. Хотелось запрокинуть голову и
раствориться в безбрежности небес, в ярком солнечном свете, отражающемся
от полярной белизны заснеженного льда... Было что-то фантастическое,
запредельное и нереальное в этом хрупком зимнем пространстве белого снега
и голубого льда, пространстве прозрачности и чистоты, созданном неземным
холодом.
   Достаточно первого дыхания весны, первого теплого ветра, и эта
прозрачность мира, влекущая и дух к такой же чистоте и ясности, быстро
исчезнет. Начнут таять снега, в лесах потекут ручьи, потянутся из дальних
стран стаи перелетных птиц, возвращаясь на родину; потом растет лед на
реке и среди пожухлой серой прошлогодней травы появятся первые цветы -
признаки наступление еще одной весны, как и каждая предыдущая весна,
обещающей что-то новое и неизвестное...
   Мы шли довольно долго, почти весь короткий зимний день, временами
подкрепляясь печеньем, шоколадом и кофе. В начале нашего путешествия я
опасался, что моя спутница начнет ныть и капризничать, но Тане понравилось
идти по белой снежной равнине в голубую даль.
   Солнце стало клониться к вечеру. Лиловыми стали горизонты и порозовел
край синего неба, а после долгого путешествия по льду в сердце зрело
чувство умиротворения, превращавшее и чашу сердца в нечто столь же
огромное, как купол небосвода, раскинувшийся над всей землей холодными и
прозрачными красками зари.
   "Мы - фантастические существа в фантастическом мире" - вспыли в памяти
слова из книги Кастанеды.
   Наконец мы оказались возле долины, лежащей между гор. Там, в
расположенном в ней селе, в те годы глухом и заброшенном, у нас была
возможность заночевать. Солнце зашло за холмы и с неба начал падать
сильный мороз. По тропинке мимо сугробов, наметенных февральскими вьюгами,
мы вскоре дошли до первых хат. Людей не было видно и только запах дыма
напоминал о том, что здесь кто-то есть.
   После целого дня, проведенного на морозе, приятно было зайти в хату,
затопить печь и греть руки над быстро накаляющейся железной плитой. Таня
сидела у открытой дверцы печи. Красноватый свет садящегося солнца проник
через окно и коснулся ее лица, придавая ему некую загадочность. И когда я
смотрел на эту земную женщину, с которой мы были мало знакомы - женщину,
поддерживающую огонь в печи, как будто это действительно был алхимический
огонь - мне казалось, что сегодня, пусть на один день и одну ночь она
стала тем пустым зеркалом, в котором отражается моя мечта.
   А вечерний свет, проникающий в хату через замерзшие окна, заполнил
собой все пространство комнаты, и последний красно-золотой луч солнца лег
на голубовато-белые стены. Отблеск красного огня в печи, гудение пламени и
близость женщины, с которой мы проделали сегодня длинный путь по льду, по
тайным зимним путям войдя никем не замеченными во владения ветра силы...
Казалось, что в этот вечерний миг прикоснулась к миру загадка. Поистине,
мы - фантастические существа в фантастическом мире...
   Расстегнув куртку, я сидел на широкой деревянной лавке, прислонившись
спиной к постепенно нагревавшейся печи. Гудел огонь и если приложить руку
к теплым камням, можно было почувствовать в них едва заметную дрожь от
пламени. На столе из старых, почерневших досок стоял закипевший чайник,
была разложена всякая еда, которую мы принесли с собой, а последний
красный луч солнца озарял все это своим неправдоподобным сиянием... И
запах духов от волос женщины - в этой древней хате, где пахнет мышами,
сеном и дымом... какой странный контраст... поистине, пересечение двух
миров... ведь мы - фантастические существа в фантастическом мире...
   Я пил из горячей железной кружки чай, а она не пила, а только смотрела
на свою чашку, на поднимающийся из нее пар, озаренный закатным красным
светом, и едва заметно улыбалась, так что невозможно было понять -
действительно ли это улыбка, или только загадка...
   Солнце село за гору, вечер быстро угас и небо стало совсем темным. Мы
вышли во двор, постояв в снегу у старой кривой яблони, глядя на мерцающие
всеми цветами радуги морозные звезды и говоря о чем-то пустом и милом, о
ч„м обычно говорят в таких случаях мужчина и женщина. Холодало, и Млечный
Путь с мириадами роящихся звезд, яркий и отчетливый, поднимался из-за
горы, прочерчивая собой все небо, а другой его край таял в серебристом
зареве восходящей луны.
   Замерзнув, мы пошли обратно в дом, где уже было довольно тепло. Я
подкинул побольше дров и мы полезли на печь, где в дальнем углу горела
свеча. Там между нами и произошло то, ради чего мы сюда шли через
бесконечную ледяную равнину - шли в голубую даль, во владения ветра силы.
   О, эта старая как мир игра вечности - пустое зеркало и безличный,
бесформенный, подобный великому древнему океану поток жизненной силы,
заключенный в теле женщины... Та игра, в которую могут играть только
двое...
   "Я есть Альфа и Омега, начало и конец..."
 
 
 
   Давно догорела свеча. Лежа без сна и смотря в темноту, я слушал звук
ветра, шумящего над крышей и потрескивание углей в печи, вспоминая строки
Богдана Антонича:
 
   "Лежиш на хутрi ночi тепла й вiрна 
   Мудре коло життя завершене 
   За смерть сильнiше лиш кохання..."
 
   Вот сейчас мы лежим с этой женщиной на печи, вдали от города и
привычного мира, в этом чужом доме, где мы оказались по воле случая...
Завтра мы уйдем отсюда, а послезавтра, может быть, наши судьбы расплетутся
так же легко, как и сплелись, и останется в душе только примарний
срiблистий слiд, вабливий, як слiд вiд далеко… зiрки... Ведь путь - это
свобода.
   Тихо, чтобы не разбудить свою спутницу, я слез с печи и прошел к окну.
Внизу, на полу было гораздо холоднее. Окно слабо светилось от лунного
света, и тонко свистел ветер в едва заметной щели у края стекла. Виднелись
большие звезды, ставшие к середине ночи еще ярче. Мое внимание привлек
шорох. Снаружи окно было до половины заложено сеном, и в этом сене возился
какой-то маленький звер„к. Я зажег тусклый фонарик и посветил через
полузамерзшее окно. Между сеном и стеклом сидела мышь, ослепленная светом,
и таращила на меня черные бусинки глаз.
   Где-то в небе возник гул самолета и проник через стены в хату - далекий
и сильный, он долго тянулся, медленно проходя через весь небосвод... как
Млечный Путь. В этом звуке мне вдруг открылось мгновение такой
безбрежности, такой бесконечности жизни... Казалось, в этом миге было вс„
- прошлое и будущее, весь мир... Альфа и Омега, начало и конец...
   Ничто не закончено, и путь вс„ так же простирается передо мной без
конца. И может быть, он ведет гораздо дальше, чем я могу себе представить.
Ведь мы - фантастические существа в фантастическом мире.
    
 
   Сказки Настоящего 
 
   В начале апреля 1985 года, впервые после долгой, холодной зимы я вылез
из кузова попутной машины в селе Студенец. Асфальт закончился и передо
мной была грунтовая дорога с телефонными столбами, идущая через поля. Я
попал сюда в первый раз, и казалось, что дорога уводит в неизвестное.
   Снова я был в царстве Настоящего - того настоящего, вкус которого
стремился почувствовать на полевых дорогах, убегая из города от своих
друзей и подруг, от всех тех развлечений, которые были свойственны моему
поколению. Ведь однажды вкус настоящего посетил меня на дорогах Великого
Полдня в образе призрачной тени - что мне теперь до пустого
времяпровождения моих сверстников.
   И вот, вкус настоящего, этот вкус реальности опять был вокруг меня, был
во вс„м - в шорохе серой прошлогодней травы, в запахе недавно оттаявшей
земли, в криках птиц, шуме ветра, в облезшей зеленой краске на бортах
грузовика, в котором я приехал сюда из Канева, и в сером, выцветшем от
времени рукаве моего ватника.
   Таинственным дыханием, странным и призрачным дуновением этот вкус
реальности пронизывал весь мир, превращая поля, дороги и селения в
фантастическую реальность - владения ветра силы...
 
 
 
   Через час я уже был на берегу неподал„ку от Бабиной горы. В чистом небе
сверкало солнце и ослепительным светом были залиты песчаные обрывы. Синяя
поверхность воды, по весеннему прозрачной, уходила до самого горизонта,
где терялась в белесой дымке. Оттуда слышались похожие на хохот крики
больших чаек, над нагревшимися склонами холма иногда пролетали
проснувшиеся после зимнего сна мухи и шмели, а у тропинки, среди серой
прошлогодней травы, выросли первые желтые цветы. Пахло землей и еще
чем-то, чем пахнет на берегу большой реки только весной, когда растаял л„д
- влекущим и манящим, как призрак грядущего лета...
   После зимы вода стояла низко и вдоль берега тянулась полоса песка
шириной метров двадцать, по которой можно было идти, как по дороге. Этот
песчаный берег, на котором еще не было ни одного следа человека, а лишь
местами лежали остатки льдин, тянулся направо и налево и звал отправиться
по нему куда-то далеко...
   Идти, не останавливаясь, греясь в свете весеннего солнца... в голубую
даль.
   Сидя на песке под обрывом, я бесцельно перебирал обломки зеленоватого
песчаника, находя иногда в них обломки древних окаменевших раковин Exogyra
Ardita и вспоминая, как в прошлом году в осенних лесах меня посетил образ
праморя Тетис - голубые воды изначального рая и свет солнц всех
миллионолетий...
   Зеленый песок, осыпающийся со склона, был теплым от солнца, и медленно
текли с обрыва струйки песчинок... без начала и без конца... Закрыв глаза,
я слушал плеск волн - хотелось забыть обо всем, погрузиться в этот мир и
раствориться в нем... чтобы унесли за собой волны праморя Тетис...
   Над рекой подул ветер, в ярком свете солнца заблестела рябь на воде, а
из-за обрыва над головой выплыло белое облачко... В это мгновение ветра и
блеска, в котором было вс„ - и Земля, и Небо, и весь мир, и моя жизнь в
нем - в сердце возникло чувство полноты существования; то опьяняющее
чувство, которое чаще всего посещает душу именно в такие весенние дни,
обещающие впереди столь многое - всю жизнь.
   Поднявшись, я пошел куда глаза глядят по песчаной полосе берега в
сторону далекого и невидимого отсюда Трахтемирова. Так я миновал Бабину
гору и село Бучак. Вскоре густой лес подступил к самому обрыву, где из
волнообразно изгибающихся слоев серой глины выступали огромные глыбы
ржавого железистого камня.
   Сейчас, ранней весной, когда на деревьях еще не было листьев, растущие
на склонах холмов грабовые леса были прозрачными и сплошной ковер весенних
цветов покрывал землю под деревьями. Мне вспомнились осенние дни прошлого
года, когда под моросящим дождем я бродил здесь по лесам... Тогда у
подножия этих гор я познал вкус Загадки - невыразимое словами чувство.
Загадка, столь же изначальная и глубокая, как и лежащая в основании
мироздания бесформенная пустота... Кто я?
   Откуда и куда иду? И - где вкус твой, реальность?
   Повсюду на песчаном берегу виднелись песчаные валы, оставленные зимними
льдами, а лесное озеро, в котором жили черепахи, было еще полностью
покрыто льдом.
   Где-то впереди, в селе Григоровка, лежащем на моем пути, поднимался дым
- там жгли траву и бурьян на огородах. А я шел по песчаному берегу вдоль
воды, вс„ глубже погружаясь в пространство весны - душа была легкой и
свободной, как пробудившаяся после зимы птица. Снова в ней жило желание
неведомого... желание погрузиться в это неведомое без страха, довериться
окружающему меня Настоящему и раствориться в н„м - в ярком свете, плеске
волн, запахах весны, в ветре и уходящей вдаль дороге...
   Через несколько часов, пройдя примерно половину пути, за селом Лукавица
я решил сделать остановку и присел на камень под обрывом. Вынув из рюкзака
флягу с чаем и пачку печенья, я погрузился в созерцание далеких гор,
темневших на юге, откуда я пришел. Вот гора Виха; вот Козацький шпи