медленно вращалась антенна - и в полдень, и
вечером, когда в небе горела заря и зажигались первые звезды.
   Так и осталось неизвестным, что они делали на горе - занимались
радиолюбительством, слушали электронные шумы космоса, или были просто
шпионами.
   Через несколько дней эти люди незаметно исчезли и на вершине уже не
было ничего, кроме обрывков изоленты, кусков провода и следов костра.
   А ветер вс„ продолжал дуть, не переставая ни дн„м ни ночью. Этот ветер
разбудил во мне странное настроение беспричинного счастья - может быть,
именно его я и ждал... Оно приходило то по утрам - откроешь глаза, а над
яром и над зелеными горами сияет яркая синева небес; то в звуках музыки,
случайно найденной, когда крутишь ручку при„мника...
   Утомленный горячим ветром с востока, после конца работы я сбегал на
берег, где под белым песчаным обрывом бросался в прозрачную воду и жадно
пил е„, уходя в глубину... там переворачивался и медленно, с раскрытыми
глазами всплывал вверх, глядя через воду как все ярче становится
желтоватое пятно солнца. Мне казалось, что в это мгновение меня касается
некая сила, разбуженная ветром с востока. "С каждым глотком ты проникаешь
вс„ глубже и глубже в меня... с каждым взмахом рук я погружаюсь все глубже
и глубже в тебя...". А когда выходишь из воды в сверкающий свет темного
полуденного солнца, становится холодно от ветра. Но это только на краткий
миг - потом сворачиваешься, как зверь, на белом песке, осыпающемся с горы,
и солнце сразу согревает. И ничего тогда не надо - только жгущее солнце,
блеск света на воде и ветер с востока...
   С каждым дн„м вс„ больше темнела кожа, уходила из тела влага, сменяясь
аскетической сухостью; вс„ ч„тче проступали под кожей мышцы и р„бра, и
просыпалась где-то в глубине странная сила, похожая на скрученную пружину.
Так голод, зной, яркий свет и эфедрин сделали сво„ дело - сила,
принесенная ветром с востока, вошла в меня.
   А потом настал день, который запомнился мне больше всего. Третьего
августа утром было объявлено, что сегодня мы поедем в Бучак, на Бабину
гору. Этой поездки я давно ждал, ибо дух бучацкого посвящения вс„ сильнее
и сильнее вл„к меня. Доктор Максимов сел в кабину "Урала", а мы с Виктором
и остальной компанией полезли в кузов большого тр„хосного грузовика.
   Полевые дороги бежали под кол„са машины, бил ветер в лицо, в кузове
трясло и бросало в разные стороны, а мы впятером стояли, держась за
передний борт; над головами у нас было высокое небо и впереди - сверкающее
солнце. Казалось, что ветер с востока нарушил какое-то глубинное основание
- и души, и самой реальности. И тогда весь мир приш„л в движение, став не
имеющей конца дорогой.
   Может быть, именно ради этого мы с Виктором сидели вс„ время в Зарубе,
никуда не выходя оттуда, чтобы потом в одно мгновение весь мир стал
бесконечной дорогой, раскрывшейся перед нами.
   По крутому спуску машина спустилась в село Бучак. Из-за заборов
высовывались дети - наверное, их воображение поразила огромная машина и
странная живописная компания в кузове. Проехав через село, освещ„нное
ярким солнцем, мы стали подниматься наверх по дороге, ведущей между
куполовидных гор, заросших лиственным лесом. Позже я узнал, что эта дорога
вела на гору Виху - самую высокую точку бучацких гор.
   Выехав из леса и миновав поле, машина по размытой дороге спустилась на
берег, к Бабиной горе. Доктор Максимов стал осматривать остатки древнего
поселения, а я поднялся на вершину горы и сел в траве, скрестив ноги. Там
ко мне и пришло в первый раз то чувство, которое потом мне не раз
приходилось испытывать здесь. Я не знаю, как назвать его - разомкнутость
мира? Бесконечность дали? Вкус реальности? Но это, несомненно, был дар
силы.
   После полудня мы обедали в тени грузовика. Доктор Максимов долго
рассказывал про греческий остров Кос и про то, как две тысячи лет назад
вино с этого острова везли по всему миру на кораблях в амфорах из розовой
керамики, обломки которых, найденные сегодня под горой, были разложены
перед нами на траве. Неторопливо т„к послеобеденный разговор, и так же
медленно неторопливо плыли в небе летние облака, а я сидел, облокотившись
спиной на колесо грузовика и смотрел на вершину горы, думая о том чувстве
бесконечной дали, которое коснулось меня сегодня там.
   Однако настало время возвращаться, и мы поехали обратно в Заруб. Снова
неслись мимо желтые поля, машина то спускалась в низины, то поднимались на
вершины холмов... Вот этот день и запомнился, как самый яркий из всего
лета. Навсегда в памяти осталось чувство мира как дороги, чувство
бесконечности и далекого пути; навсегда запомнилось яркое солнце и ветер,
бивший в лицо; и как стояли мы в машине у переднего борта - справа от меня
Виктор, а слева Макс; а дороги летели навстречу, как будто пути этому не
будет конца.
 
 
 
   Как и следовало ожидать, после такого сильного ветра, принесшего дар
силы, погода переменилась и на следующий день небо заволокло облачной
мглой. Взяв лопаты, мы отправились на другую сторону яра, где в акациевой
роще рассчитывали найти древние погребения. И там со мной произошло нечто
странное. В какой-то миг я молча отложил лопату, отош„л в сторону, сел в
высокой траве и не отрываясь стал смотреть на куст перед собой и на
ползущую по нему божью коровку. Казалось, что и этот куст, и божья
коровка, и воткнутая в землю лопата, и серое небо - вс„ это перестало быть
м„ртвыми, посторонними предметами внешнего мира, а стало продолжением меня
самого, ничем не отличаясь от моей руки или ноги. Как будто исчезла некая
стеклянная оболочка, прозрачная и почти незаметная, а все вещи мира стали
близкими и живыми, объ„мными и яркими, совершенными в своей красоте.
   Казалось, что в изяществе и совершенстве линий и засохших травинок было
что-то настолько значительное и грандиозное, что вс„ остальное -
воспоминания, мысли, дела и заботы - стали ничтожно мелкими и нереальными.
Поток мыслей прекратился.
   Да и зачем думать, если нет теперь последней стеклянной перегородки и
можно раствориться во вс„м - в сером небе, в колышущейся траве, в запахе
ветра... Тем более, что теперь вс„ это уже не чужое, находящееся вне, а
нечто родное и близкое - продолжение меня самого. Так я сидел, глядя на
ползущую божью коровку, которую в народе называют "сонечко", не узнавая ни
е„, ни травинки, по которой она ползла, настолько живее и ближе стало вс„
это, чем ещ„ минуту назад, когда вокруг меня была прозрачная оболочка.
   Обычно ведь мы не воспринимаем мир таким, каков он есть на самом деле,
видя его через своего рода разноцветные ст„кла своих состояний,
определяющих угол зрения и на бытие, и на нас самих в н„м. Эти цветные
ст„кла, через которые воспринимается реальность, могут быть искривл„нными
и мутными - тогда картина восприятия искажается до неузнаваемости. А могут
быть прозрачными, идеально отполированными многолетним
самосовершенствованием. Но вс„ равно они оказываются прозрачным барьером,
оболочкой между "Я" и Миром, между "зрящим" и "зримым".
   А может быть... может быть, даже и самого "Я" вообще нет и это только
иллюзия, освободиться от которой мешает прозрачная оболочка индивидуальных
границ, из-за которой заключенный в не„ "зрящий", этот свидетель потока
бытия, становится отдел„нным от мира. И если "Я" - лишь волна того
безбрежного моря, которое называется "существование", то пока эта волна
замкнута в оболочку индивидуального бытия, какой бы удобной и привычной ни
была эта оболочка, вс„ равно временами посещает стремление к чему-то
иному, не имеющему границ и безбрежному.
   В тот августовский день прозрачная оболочка исчезла для меня. И тогда
вошел в меня серо-желтый свет Великой Пустоты. Я с изумлением смотрел на
привычные вещи вокруг, отмечая про себя, что нет больше ни "внутренних
пространств", ни точек зрения на мир, а есть только то, что есть: процесс
существования, не имеющий ни начала, ни конца. Свистящий ветер на серой
горе под серым небом, засохший ковыль и кустик перекати-поля... Как
совершенны формы его веток и колючек; тонкие линии желто-зеленых прожилок
и неповторимость цвета. "Где вкус твой, реальность?"...
   Кто сказал, что в мире самое совершенное - тело женщины? Разве эти
засохшие веточки менее прекрасны? Зачем теперь искусство, знание и ум и
вообще вся человеческая культура, если этот кустик, который вчера вырос,
завтра будет сорван ветром и унесен с горы, оказывается совершеннее и
значимее? И, главное - он настоящий.
   Я понял, что произошло именно то, что должно было произойти. Это был
вкус реальности.
   Экспедиция уже заканчивала свою работу и на следующий день я уехал в
Канев, а оттуда в Киев. Так закончилась удивительная эпопея того лета -
лета ветра силы.
    
 
   Солнечная Дорога 
 
   В начале сентября мне снова довелось оказаться среди этих гор и яров.
Осенние небеса были безоблачны и в час полдня свет солнца сверкал, как
никогда. Я шел по берегу там, где было когда-то село Зарубинцы. Здесь, за
мысом, река поворачивает на юг, и когда идешь вдоль воды, обходя коряги и
глыбы камня, солнце все время светит прямо в лицо. Впереди открылся вид на
горы правого берега, изгибавшиеся огромной дугой и синевшие вдали в
солнечном мареве полдня. Погруженные в глубокую тень, громоздящиеся
застывшими волнами вокруг главной вершины, Вихи, эти горы притягивали к
себе мой взор и поражали воображение какой-то загадкой, которую невозможно
объяснить словами. Они давно уже влекли меня и я не раз предвкушал
путешествие к ним, но вс„ время откладывал этот властный зов на потом, как
встречу с роковой женщиной, которая одновременно и манит к себе, и пугает.
Я ещ„ не знал, что здесь, на этом мысу, откуда открывается мир
таинственных гор, заканчивается для меня путь Великого Полдня и начинается
нечто иное - бучацкое посвящение, посвящение Тени, посвящение Ночи,
которая глубже, чем свет полдня и даже чем белый, как алмаз, м„д солнца.
   И вот сейчас, когда я смотрел на далекие горы и гладкая темная вода
простиралась передо мной как бесконечная зеркальная равнина, залитая
ослепительным солнечным светом, передо мной вдруг раскрылся некий
неведомый и огромный мир, казавшийся не имеющей конца Солнечной Дорогой.
   Мне сразу вспомнилась наша поездка на машине в Бучак - туда, к синеющим
вдали горам - когда мир стал казался бесконечным пут„м. И вот, через
месяц, это чувство снова вернулось ко мне. Медленно я шел вдоль берега,
бредя по прозрачной прохладной воде, и так же медленно текло время. Над
головой раскинулось синим сводом огромное небо, а впереди простиралась
фантастическая Солнечная Дорога, зовущая к далеким горам, погруженным в
марево ослепительного света Великого Полдня.
   А мысль и мечта уносились вперед, обгоняя меня самого и обгоняя время -
как будто там, среди тех гор меня жд„т вс„, чего только можно пожелать. И
этот миг вс„ длился и длился - как будто по Солнечной Дороге можно идти
без конца; как будто мне всегда только двадцать лет, а жизнь ласкова и
послушна, как самая верная из всех женщин.
   Казалось, я вижу себя со стороны - маленькая человеческая фигурка,
потемневшая от солнца, как кусок дерева, который выбрасывает на песчаный
берег волна...
   Подобно безымянному странствующему геологу, подобно всем иным
современным отшельникам, этим бродягам двадцатого века, уходящим из мира
цивилизации в поисках иных стилей жизни, в поисках своей силы и своего
кайфа - в поисках свободы для себя, свободы от себя - я шел по берегу вс„
дальше и дальше, погружаясь в глубину миллионолетий, и следы мои
заносились песками минувших геологических эпох - песками морей, давно
высохших в своих берегах.
    
 
   Голубая звезда 
 
   Морозной ночью в конце декабря грузовик, тяжелый тр„хосный ЗИЛ,
переваливаясь на замерзших ухабах, пробирался по заснеженной дороге, и луч
фар то освещал колею впереди то, как сигнал в бесконечность, пропадал в
небе.
   Черное небо было усеяно россыпью неправдоподобно ярких звезд, а над
темной грядой угадывавшихся на горизонте бучацких гор вставала голубая
звезда, большая, как жемчужина, как капля лунного света. В эту морозную
ночь она затмевала собой все остальные звезды холодного неба и временами
казалось, что от е„ света образуются тени. Это был Арктур, альфа Волопаса.
   Машина остановилась на вершине горы, через которую вела дорога в
Трахтемиров, и я на вылез из кабины в холод морозной ночи. Глухо бормотал
двигатель - если бы не этот звук, меня окружила бы космическая тишина,
которая бывает только такими морозными ночами Теперь ничего постороннего
нет между нами; теперь ничто не мешает быть нам вдво„м, без свидетелей -
неуклюжему человеку в нелепых валенках, толстых ватных штанах и ватнике,
боящемуся за свое слабое замерзающее тело, созданное из воды и белка, и
холодной дал„кой голубой звезде над горой Вихой - ярчайшей звезде
сегодняшнего неба.
   Этого мгновения я ждал давно, ждал вс„ прошедшее лето, посвященное
ветру силы, но я думал, что это будет луна. А это оказалась не луна, а
нечто гораздо более дал„кое - ярчайшая голубая звезда, свет которой летит
до нас, может быть, сотни лет...
   Так завершается давно начатое - космическое посвящение. Не вдаль, а
вглубь. В глубину, за основание всех вещей...
 
 
 
   Через час, уже поздно ночью, я пришел к порогу трахтемировской хаты.
Луна заливала своим светом заснеженную дорогу и голые ветви деревьев в
саду, покрытые пушистой изморозью. Дул холодный ветер и высоко над головой
в самом зените чертил свой серебристый след самолет, уходящий за темную
гору, за край неба и за Полярную звезду - в ночь. А на юге, над яром и над
заснеженными горами были видны яркие звезды Ориона. Казалось, что он -
такой же охотник за силой, как я и - размашисто шагает куда-то на юг, в
сторону Канева; в неведомое будущее.
   Открыв скребущую по земляному полу старую некрашеную деревянную дверь с
прибитой на ней подковой (Дороги? Доля?) и написанными ниже строками:
"Пiснi мо… - над рiкою часу калиновий мiст", я заш„л в хату, пахнущую
сыростью и мышами. Повесив керосиновую лампу на гвоздь у окна, я растопил
печь припасенными акациевыми дровами - они будут греть меня на протяжении
долгой и холодной зимней ночи. В печи загудел огонь и от вмурованной в не„
железной плиты начало распространяться тепло.
   Выпив воды и поев промерзего хлеба, перед сном я вышел во двор. Небо
было усеяно яркими звездами, переливающимися, как тлеющий костер.
Запрокинув голову, я долго рассматривал их знакомый, но вс„ равно каждый
раз поражающий воображение мерацющий узор. "Стожары" - вспомнилось
украинское название...
   Закрыв дверь и погасив лампу, я подбросил ещ„ дров и л„г спать под
печью, накрывшись ватником и прижавшись спиной к горячим камням, за
которыми слышалось гудение огня. В памяти всплыло мгновение на горе, когда
меня коснулся луч голубой звезды, а потом стали вспоминаться впечатления
прошедшего лета (Ветер силы... Мир как дорога... Вкус реальности...) и
простая мысль "Что ещ„ с нами будет!" наполнила душу радостью.
   Сколько раз я выходил по утрам за порог этого дома и передо мной
простирались дороги в неведомое. Синева утренних небес, зеленые кроны
деревьев над дорогой, холодная роса под ногами, алые капли вишен среди
листьев... И непередаваемое чувство чуда - что ещ„ будет сегодня! -
чувство, столь часто возникавшее в начале всякого дал„кого пути. Километры
дорог под ногами, какие-то новые селения, в которых раньше никогда не был;
новые горы в солнечной дымке полдня; ветер и блеск; купание в жару под
обрывом в прозрачных волнах и поездка на белой "ракете" - вс„ равно куда,
в Бучак или Пекари, в Канев или Прохоровку...
   Когда я путешествовал по дорогам лета, во мне не раз вознкало чувство
радости, подобное теплому солнечному шарику в сердце - как капля ртути,
капля жидкого опалового света, сладкая на вкус голубая жемчужина... А
может быть, это сверкающий свет Великого Полдня обладал способностью
сгущаться, материализовываться в радужный солнечный сок и входить в
сердце, становясь голубой звездой, в которой был сжат в одну точку весь
мир и вся зовущая в себя даль...
   Странствуя в поисках ветра силы, я был свободен и счастлив, как
никогда, имея возможность возвращаться к порогу трахтемировской хаты -
сесть на камне в тени под ясенем, выпить кружку холодной воды в жаркий
летний день. Или смотреть ночью на неподвижное пламя свечи, вспоминая
впечатления от пройденных дорог...
   Так продолжалось два года, пока в январе 1984 хату не сожгли - люди
намекали, что это было дело рук одного местного жителя по прозвищу
"Цапок", сильно переживавшего из-за того, что в эту хату ездят всякие
"бородатые придурки". Стоя у пожарища и глядя на остатки печи, я вспоминал
слова древнего эллинского мудреца, Эпиктета: "Может ли кто-нибудь выгнать
меня из мира? Я иду, куда мне хочется. Повсюду одно солнце, одна луна,
звезды, сны, пение птиц"...
   А когда через пару недель в Трахтемирове сожгли ещ„ одну хату, и я
понял, что трахтемировский период жизни для меня заканчивается. К чему
сожалеть о том, чего вс„ равно уже нет. Необходимо искать новое в том, что
есть. Солнечная Дорога звала меня дальше, в иные места и на иные пути.
Впереди было неведомое.
    
 
   "Назавжди"
 
   Ранней весной 1984 года, когда подули первые теплые ветры и только что
растаял снег, я приехал в Трахтемиров и, сидя на скамейке возле хаты деда
Прокопа, слушал разные сельские истории, которые рассказывала мне баба
Антонина.
   "...Теперiшнi коти в нас недавно - оцей, Юзек, жирний та круглий, наче
гарбуз; лiнивий, сiрий та дурний, та маленька кiшечка Муха - та, що не
ночу† вдома. А до того був Рижик. Та такий же був красивий, весь рудий,
наче лис, пухнастий, а груди бiлi. Його привела стара кiшка, що вже
померла, отут у цiй хатi вiн вирiс, а тодi настало одне лiто, гаряче дуже,
i Рижик десь зник. Потiм за п'ять днiв прийшов худий, я його погодувала.
По…в вiн i виходить з сiней. А я йому кажу: ти ж дивися, повертайся
додому. А вiн тiльки подивився на мене, пiшов i не вертався вже нiколи.
Через рiк чи через два бачила я його за горою, гукаю: "Рижик, Рижик", а
вiн тiка†, i худий же такий - от зараза! У хатi вирiс, годували ми його
молочком, i на печi спав, а тодi закортiло йому тi†… свободи, одцурався
людей, здичавiв i зiйшов з дому у яри та лiси назавжди. Хiба я знала, що
вiн вже не вернеться нiколи?".
 
 
 
   Ввечерi того ж дня у присмерку я сидiв пiд старою акацi†ю, а з-за
Днiпра налiтав вiтер i шумiв у деревах. Слухаючи той вiтер, я раптом
подумав, що може i мене вже нема†... Як того кота - назавжди... Пiшов, щоб
не повернутися нiколи...
   зник, щезнув, як тане сiль у морi.
 
   "У склянцi золотавий чай. Так хочеться опертись 
   об край вiкна i мiцний, терпкий, синiй пити холод 
   дивитись, як сумна зоря останнiм поцiлунком 
   проща†ться з сестрою, що …й в зореколi 
   не сяять вже бiльше нiколи-нiколи..."
 
   Богдан-Iгор Антонич (1935)
 
   Може саме в цьому щастя - чи свобода? - пiти i вже не повертатися
нiколи.
   Розчинитися в довколишньому свiтi, як цукор у склянцi чаю; розтанути,
як бiла хмара над далекою горою Вiхою...
 
 
 
    
 ПРАМОРЕ ТЕТИС
  
  
 "Мы входим в лето все глубже и глубже..."
 
   В конце апреля настали по-настоящему т„плые дни, распустились первые
весенние цветы и дороги очередного лета снова позвали меня. Отменив все
дела и отпросившись на работе, я собрал рюкзак и отправился на пристань.
Когда я заходил по трапу в "Метеор-6", солнце блеснуло в круглом лобовом
стекле корабля -что еще с нами будет!
   Пол вздрогнул, зав„лся дизель, потом второй; метеор развернулся под
зазеленевшими первой листвой киевскими горами и вышел на фарватер, миновав
пешеходный мост. Я стоял на выходе возле правого борта, и в лицо дул ветер
свободы. Путь мой лежал в Бучак, чтобы там, под сверкающим солнцем, на
белых песчаных обрывах и каменистом побережье, в прозрачных весенних
лесах, пропитанных запахом первых цветов, и в глубоких холодных яра