итал книгу "За пределами обозримой
Вселенной" - квазары, ч„рные дыры, дал„кие галактики...
   Воздух над трахтемировским мысом, с трех сторон окруженным водой,
обычно был более прозрачен, чем в других местах, и от этого зв„зды здесь
казались ярче, а отсутствие электричества в остатках бывшего села делало
ночи по настоящему темными. Наверное, именно поэтому с нашей горы над
Днепром межзв„здные темы казались особенно волнующими. Бывает, почитаешь
ночью при свете свечи книгу про дал„кие галактики, а потом откроешь
скрипучую дверь хаты, выйдешь за порог, голову поднимешь - и вот они,
мириады зв„зд, мерцающих и переливающихся над крышей - зв„здные течения,
поднимающиеся из-за т„мных гор над Монастырком и совершающие свой извечно
загадочный путь.
   Давно минуло то удивительное время и кроме воспоминаний от него не
осталось почти ничего. Но у меня до сих пор сохранилась эта книга,
купленная где-то в Кагарлыке и лежавшая пару лет в трахтемировской хате.
Иногда я нахожу е„ на дальней верхней полке книжного шкафа, беру в руки,
раскрываю наугад - "...спиральная галактика в созвездии Волосы Вероники
удалена от нас на три миллиона световых лет..." - и настроение
трахтемировских ночей сразу же оживает в сердце, как будто вс„ это было
лишь вчера.
 
 
 
   Живя в сельской хате, где быт упрош„н до минимума, я стал замечать в
себе пробуждение детской изначальной радости - радости от всего, от того,
что солнце светит и трава раст„т; скреб„тся за печью мышь и шумит ночной
ветер над крышей; сено пахнет травой, а вода из колодца - холодной
свежестью. Наверное, так жили все мы в детстве, когда источник счастья в
глубине души ещ„ был чистым и незамутн„нным. Потом, по мере взросления,
приобретая опыт и узнавая мир вокруг, человек постепенно замусоривает этот
источник беспричинной радости всяким хламом, который не только не
добавляет счастья, но часто вообще не представляет никакой ценности.
   Так источник изначальной радости вс„ реже пробивается на поверхность,
пока от н„м не забывают совсем. На самом же деле он не пересыхает никогда
- просто он не может пробиться наружу. И всегда есть шанс оживить его,
шанс отпустить себя на волю и забыть слово "зачем" - как неизвестно это
слово воробью, который летает просто потому, что летается; и звезде
Арктур, которая светит вовсе не для того, чтоб мы могли е„ видеть, а
просто так. И если опустошить свою душу до конца, убрать тот тяж„лый
камень, которым завален источник счастья, он пробь„тся на поверхность и
принес„т блаженную л„гкость, наполнив смыслом мир вокруг и привычные вещи.
Тогда в один миг вс„ изменится, вс„ станет легким и свободным, и в
алхимическое золото превратится грязь земли. Ведь мы уже находимся там,
куда так стремимся, но не можем осознать этого.
 
 
   "Благословляю сонячним сходом 
   гори i прiрви, хащi i води 
   кожне зусилля, дихання кожне 
   чортове зiлля й зiллячко боже.
   Благословляю свiту красу я, 
   землю свою, що круг сонця вальсу†.
   Небо i птицю. Дощ над полями.
   Хлiб i криницю благословляю.
   Дикого терну гостру упертiсть 
   Доброго зерна смертну безсмертнiсть..."
 
   Iрина Жиленко 
 
   Тем летом я погрузился в состояние, когда каждое утро просыпаешься с
мыслью:
   "Вот ещ„ один новый день! Как здорово, что он настал - что ещ„ будет
сегодня!".
   Случайно мне удалось найти тот образ жизни, когда бытие обладало
полнотой, а каждое мгновение было вечно настоящим. И секрет здесь был не в
каком-то особом месте - секрет внутри нас, он в том источнике изначальной
радости, который человек может найти в глубине своей души. Но если такого
состояния можно достичь в условиях сельской жизни, где окружающая среда
предельно упрощена (старый ватник и кирзовые сапоги), то это возможно и
при другом образе бытия.
   Однажды осенью, перед тем как уснуть, я лежал в хате не нарах за печью
и вспоминал яркие мгновения прошедшего лета - белые и ржавые пески,
осыпающиеся с обрывов трахтемировских гор; вкус воды из источника в Темном
яру; цветы за окном и радуги над Днепром; ночные грозы и зв„зды над
ясенем...
 
 
 
   Шли дни и ночи, а лето 1982 года так и не заканчивалось... В начале
сентября я решил отправиться на пару недель в Трахтемиров, и когда уже
ехал в "Метеоре-29", во Ржищеве случайно встретился с Виктором и его
подругой Инкой. Они странствовали где-то по дорогам и сейчас тоже
собирались в Трахтемиров.
   Вечером мы долго сидели под ясенем у костра, разговаривая о событиях
прошедшего лета, и яркие звезды светили нам через крону дерева. Весь
следующий день мы провели на берегу, на белых песчаных осыпях под обрывом
горы Круглый Дуб.
   Уверенность, что вокруг на много километров среди безлюдных холмов
никого нет, давало ни с чем не сравнимое чувство свободы. И от этой
свободы на душе было легко и светло.
   Когда солнце начало клониться к вечеру, на воде образовалась золотистая
дорожка.
   Мы долго плавали и бесились в воде, а потом забрались высоко на склон
горы и упали в теплый белый песок. Зеленые горы вокруг, безоблачное небо,
бескрайнее водное пространство, молодость и свобода - казалось, что мир в
это мгновение стал совершенным...
   Лежа на песчаной осыпи, мы разговаривали об этом совершенстве мира, о
редком чувстве полноты жизни - этом даре нам от трахтемировских гор. Мы не
знали, долго ли сохраниться это совершенство мира и наших жизней в н„м,
или же оно со временем неизбежно угаснет и нам останется лишь вспоминать
этот вечер на склоне горы Круглый Дуб как окно, распахнутое в настоящее и
оставшееся где-то в удаляющемся от нас прошлом - окно, из которого не
прекращает литься ясный свет... А солнце опускалось вс„ ниже и ниже,
длиннее становились тени и красновато-золотой свет озарял склоны гор... О
этот миг закатной полноты бытия!
   Действительно, так и сбылось. И хотя потом было ещ„ немало мгновений,
когда мир казался совершенным, тот вечер на берегу в Трахтемирове остался
в памяти ярким воспоминанием о прикосновении к чему-то настоящему - к
неуловимой подлинности мира.
 
 
 
   Через день Инка уехала, а мы с Виктором остались, чтобы сполна
погрузиться в пространство трахтемировского посвящения. Стояла безоблачная
теплая погода, которая бывает только в начале осени. Каждый день мы с утра
отправлялись на Зарубину гору по разным дорогам - то над Монастырцом, то
через поля, мимо двух огромных мрачных яров, один из которых назывался
"Здыхальня", а другой - "Темний яр". Сама же Зарубина гора, куда мы
впервые попали год назад, состояла из двух холмов. Перед большой горой,
поросшей деревьями, прямо на берегу был другой, невысокий холм,
обрывающийся песчаной осыпью к широкому заливу. В обрыве над осыпью
складками изгибались слои зел„ных, оранжевых и белых песков, а у подножья
холма лежали большие глыбы песчаника и об эти камни разбивались волны.
Вершина холма была песчаная и если лечь на него у края обрыва, положив
голову на руки, то можно было бесконечно смотреть вдаль, где вода
сливается с небом. Другого берега не было видно и от этого горизонт
казался морским.
   На этом песке мы лежали в полдень и в час послеполуденный, а когда жара
становилась нестерпимой, забирались на верхушки больших камней, лежавших
на дне в нескольких метрах от берега, или же сидели, скрестив ноги, в
т„плой воде неглубокого залива.
   В сентябре солнце стояло ниже, чем летом, и если долго смотреть в
безоблачное небо, в зените оно казалось почти ч„рным, а из его глубины
рождался т„мный свет, более яркий, чем обычный свет солнца. Входя в тело,
этот "т„мный свет" оставался там, как завед„нная пружина. И тогда можно
было идти под жарким солнцем по полевым дорогам километры и километры,
лазить по горам и кручам, не зная ни усталости, ни голода - потому что
была в этом "т„мном свете" некая сила, казавшаяся искрящейся и кипящей.
Созерцая "т„мный свет" над Зарубиной горой, мы верили, что нашли именно
то, ради чего сила привела нас в Трахтемиров.
   По вечерам мы возвращались из холмов и яров, вымазанные в глине и
отягощ„нные туком - было в нашем жаргоне такое непереводимое словцо,
означавшее и переполнение души кайфом, и многое другое, что трудно
объяснить. Заря уже догорала на северо-западе над горами. Сбросив рюкзаки
под ясенем, мы отправлялись есть виноград - виноградная лоза оплетала
яблоню, росшую в заброшенном саду. Т„мный виноград местного сорта уже
поспел и мы забирались высоко на дерево, чтобы достать лучшие гроздья и
неторопливо ели, молча сидя на ветках и сплевывая шкурки вниз. В те дни
этот виноград был почти единственной нашей пищей - и вовсе не потому, что
нечего было есть. Каждый день солнце над Зарубиной горой дарило нам
странную силу и были мы "без хлеба сыты и без вина пьяны".
   С тех пор начало осени, когда часто бывает солнечная погода, каждый раз
вызывает у меня необъяснимое волнение, напоминая о трахтемировском
посвящении, когда, казалось, перед нами действительно раскрылась трещина
между мирами и мы вошли туда без страха - легко и свободно.
 
 
 
   Однажды мы собрали в ярах т„рн, насыпали в тр„хлитровую банку и
засыпали сахаром, а банку поставили на печь. От тепла т„рн быстро пустил
сок и перебродил. Получилось ярко-красное пахучее вино. Оно было слито в
бутылку, а бутылка спрятана в соломе на чердаке. Мы хотели закопать эту
бутылку где-нибудь под грушей у Днепра, чтобы потом спустя много лет опять
встретиться здесь, у этой старой хаты, выпить терновое вино и вспомнить
дал„кое лето 1982 года.
   Когда мы сидели под ясенем, слушая шум столетней вербы над крышей дома
и наслаждаясь чувством отсутствия времени, казалось, что так будет всегда.
Но скоро жизнь направила наши дороги в разные стороны, а вино было
незаметно выпито той же осенью или зимой. Давно уже нет того дома на горе,
и ясеня тоже нет, как нет и самого Трахтемирова. Поистине, "де ми жили,
ростимуть без наймення пальми..."
 
 
 
   Но вот закончилось лето. Разъехались друзья и перестали ходить по
Днепру "метеоры". Дом на горе, ещ„ недавно скрытый среди буйной зелени
сада, белел теперь среди голых опавших деревьев, просматриваясь со всех
сторон. Потом настала совсем мрачная пора с туманами и дождями, бесконечно
барабанящим по крыше. Но я упорно продолжал ездить сюда, пользуясь душным,
набитым людьми и вонючими мешками автобусом, долго ползущим по ухабистым
дорогам. Это был сильный контраст по сравнению с летними поездками на
белом быстроходном корабле на подводных крыльях, но что-то властно влекло
меня в Трахтемиров, заставляя терпеть все неудобства. Даже в сырую
холодную погоду я не мог в свободные дни спокойно усидеть в городе - мне
казалось, что в это время там что-то важное проходит мимо меня и я упускаю
свой шанс.
   Однажды в начале зимы я решил отправиться в Трахтемиров, но погода
неожиданно испортилась, пошел дождь с мокрым снегом, автобус пришел в
соседнее село поздно вечером и пока я ночью добрался до порога хаты, то
полностью промок и сильно замерз. Я залез на печь, протопив ее дубовым
бревном, но это уже не помогло и на следующий день я почувствовал себя
больным. За окном бушевал ветер и ш„л дождь; снег превратился в жидкое
месиво, а дороги - в канавы с талой водой. Болела голова и, судя по всему,
была высокая температура.
   Единственное спасение я видел в том, чтобы ничего не есть и каждый час
пил липовый чай. Летом я собрал много липового цвета на склонах гор над
Монастырцом и сейчас у меня был довольно большой мешочек с золотистыми
высохшими цветами, сохранившими свой запах.
   Но болезнь усиливалась и состояние было бредовым. Ночью мне не спалось,
я вставал, зажигал свечу, пил липу, а временами, в минуты прояснения
сознания, пытался читать одновременно несколько книг, случайно оказавшихся
в хате. Одна из них была "Тайная доктрина" - в те времена большая
редкость, огромный том в тысячу страниц, опубликованный в Риге в 1938
году; а еще две или три - потр„панные художественные книги укра…нською
мовою со штампом "Шкiльна бiблiотека села Пшеничники".
   Из этих книг я выписывал понравившиеся мне фразы на обрывках бумаги из
каких-то старых сельских тетрадок, которые потом перемешались, как
смешивались в моем бреду странные ночные слова...
   О, цi нiчнi слова! Вони як шепiт вiтру, i шепiт цей не ма† нi початку
нi кiнця...
   "...пошли …м долю, що не зна† спину...", адже "кожна людина - мов
джерело", i здатна "свiт прикрашати просто iснуванням..."
   А за окном шумел ветер, и потрескивала свеча на столе...
   "На тлi небес, в туманi золотiм, чужi життя, вашi любовi й бiди...
незборимi на вiтрищах долi... сотнi лiт шляхи безсмертя... в цей спраглий
свiт..."
   И золотой липовый цвет... этот медвяный запах... барви янтарного лiта...
   "прохолодний листок подорожника на ранi..." я все пил и пил липу,
мучимый жаждой и жаром... "вiднинi спрага ця лиша†ться в меня назавжди...
на березi рiки... що протiка† крiзь нас неминуче мов доля... i кличе за
собою у нескiнчену путь"...
   "Прамати † вогнена риба життя. Вона мече iкру i сво…м диханням нагрiва†
…….
   Зерна iкри притягуються одне до одного, утворюючи згущення в океанi
простору.
   Великi згущення об'†днуються i утворюють новi зерна iкри у виглядi
вогняних точок, трикутникiв i кубiв..." "...у рiчищi вiчного плину"...
чому життя на трепет хвилi схоже, мов листя лепет, мов весни
цiлунок..."... "земний вогонь † найбiльш чистим i досконалим вiдображенням
Единого Полум'я як на небi, так i на землi. Це † життя i смерть, початок i
кiнець кожно… матерiально… речi..."
   "води джерельно… хотiлось, неначе птаховi небес..."
   "... вiзьми просту лампаду - вiд не… ти зможеш запалити вогнi, свiчi i
лампади всього свiту. Нею ти зможеш пiдпалити весь свiт - а вогонь в
лампадi вiд того не змiню†ться..."
   "... i тодi миле все, що робить життя при†мним: лiчити зорi, пити воду,
спiвати..."
   "В нашому сонячному свiтi Едине Iснування - це небо i земля, корiнь i
квiтка, дiя i думка. Воно в сонцi так само, як i в найдрiбнiшiй комасi..."
   О, этот бред долгих зимних ночей!
   Но через несколько дней золотой липовый тук, этот медвяный тук
"янтарного лiта"
   сделал свое дело, и болезнь отступила. С тех пор я стал поклоняться
божеству липы, янтарно-прозрачному, бесформенному, густому и текучему,
опьяняющему своим ароматом и обещающему вечное забвение. И тогда этот дух,
сокрытый в зеленых летних кронах и в золотой прозрачности меда, повелитель
пч„л и обладатель самой густой тени в зной Великого Полдня стал моим
покровителем.
 
 
 
   В те дни я много размышлял о событиях прошедшего лета и понял, что со
мной произошло нечто, быть может действительно самое важное в моей жизни.
Не хотелось примириться с тем, что лето закончилось, и понять, что дело не
в трахтемировской хате, не в ясене и даже не в Зарубиной горе, а только в
том нечто, которое властно прикоснулось к нашим душам - вкус реальности,
чувство настоящего, чувство неуловимой подлинности мира... Это нечто было
подобным дал„кой звезде, а люди ставшие когда-то причастными к нему -
кометам, притянутым этой звездой, описавшим вокруг не„ свои траектории и
уходящим теперь вдаль, чтобы никогда не вернуться. Но теперь их путь и
судьба изменены притяжение этой звезды.
   Так и мы, прикоснувшись к этому нечто, слишком великому и
необъяснимому, чтобы его можно было описать словами, уходим потом вдаль по
дорогам жизни, но это навсегда оста„тся в памяти, как открытое окно, через
которое продолжает литься яркий свет.
   Минули годы, новые пути увели меня к иным горам, где суждено было
произойти ещ„ более удивительным событиям. Но каждый раз, когда я
проплываю на "метеоре" мимо трахтемировского мыса, где над искрящейся
водной ширью раскинулось небо Великого Полдня и вижу гору, на которой
когда-то стояла хата под ясенем, память о той поре снова оживает в душе со
всей яркостью.
 
   "Де ми жили - ростимуть 
   без наймення пальми, 
   i вугiль з наших тiл 
   цвiтиме чорним квiттям..."
 
   Там было самое начало моего пути в Волшебной Стране и дух тех лет, дух
трахтемировского посвящения вобрал в себя всю влекущую силу неведомого,
зов всех непройденных дорог. Ведь летом 1982 года, среди гор и полей,
когда жизнь только начиналась, только восходила к своему полдню, она
казалась непрожитой и обещающей столь многое. И когда моя мысль обращается
к воспоминаниям, то время кажется подобным образу рая, неизменно
существующему в непреходящей вечности пространства метафизической юности.
Там я всегда молод, мне всегда 25 лет, а передо мной - все дороги, и они
зовут вдаль. На тех дорогах я впервые познал чувство прямой линии,
проходящей через всю мою жизнь - линии судьбы, линии счастья. Это там, у
горы Круглый Дуб в 1980 году я впервые высадился на это побережье с
моторной лодки; там начинался мой путь в фантастический мир мечты и мифа -
мир, игравший со мной столь самозабвенно...
   Я вспоминаю хату, стоявшую под ясенем... е„ бело-голубые стены, запах
дерева, сена; тишину, прохладу и неподвижность покоя... Образ обители,
сопровождавший меня потом долгие годы странствий... Август и сентябрь
1982-го... Небо и звезды, яблоки и "мед солнца"... Архетипический образ
того изначального рая, который по-украински называется словом "вирiй" -
тот "вирiй", куда по преданию осенью улетают птицы и куда отправляется
душа после смерти. С тех пор прошло почти двадцать лет, но я не могу без
ностальгического волнения вспоминать то время...
 
   "О безтурботнiсть лiт давно минулих!
   О юностi божественне кострище!"
    
 "Время - солнечный сок..."
   В конце 1982 года, 31 декабря, мы снова встретились в Трахтемирове с
Виктором, а потом неожиданно приехал Валера К. с женой. С Валерой я
познакомился в прошлом году - мне позвонила моя подруга Марина и сказала,
что со мной хочет поговорить интересный парень; Валере же она сказала, что
сейчас трубку возьмет "дядько", который якобы может абсолютно все. Валера
меня хорошо срезал, спросив по телефону, могу ли я ему достать личинок мух
определ„нного вида (последовало латинское название). Личинок мух я,
конечно же, достать не мог.
   Валера окончил биологический факультет Киевского университета и был
направлен на работу в Каневский заповедник, где прожил несколько лет. Там
в его душу, надо полагать, и вошло то "нечто", которое роднит его со мной.
 
   Средь холмов стихнет ветер в ночи 
   И по непроходимой дороге 
   Дождь придет и в окно постучит, 
   И дождется тебя на пороге.
   Спотыкаясь нашаришь штаны, 
   Плащ накинешь и выйдешь из хаты 
   Под покров проливной тишины 
   И под осыпи груши горбатой.
   Он прильнет своей мокрой щекой 
   К твоей выжженной солнцем щетине 
   И заметит, что ты не такой, 
   Спросит, как твое новое имя...
 
   Работая в заповеднике, Валера специализировался по изучению мух,
точнее, какой-то одной специфической и редкой их разновидности. Он
рассказывал, что когда проходил по дорогам через села с рюкзаком и сачком
для ловли насекомых, местные жители глумливо окликали его: "Хлопець, та де
ж твоя риба?", а какая-то баба в Григоровке приняла его за шпиона,
разбрасывающего "американських жукiв"
   на огороды. Охота за насекомыми играла для него ту же роль, что для
меня странствия с рюкзаком по берегу в поиске окаменелостей для
причастности к тем древним морям, которые давно уже высохли в своих
берегах, стали зелеными песками обрывов, и прибой их если и шумит где-то,
то разве что в глубине моего воображения. И сбор окаменелостей, и охота за
насекомыми - это был повод для какого-то иного способа бытия: уехать на из
города и путешествовать по дорогам.
   Потом Валера не раз бывал в трахтемировском доме; ел у костра печеную
картошку и, подобно другим странникам, оставил на белой стене хаты свой
автограф - В. О. К.
 
   "...Мы прорастаем где-нибудь 
   долгим воспоминанием имени 
   разных тысячелетий 
   рассеянные каплями крови 
   маковой и васильковой 
   мы прорастаем где-нибудь 
   под утренним бризом времени 
   ненастоящим летом..."
 
   Его стихи часто в