во всем ему хочется найти что-то
привычное, этому неугомонному человеку. А там, на тех рубежах, где
заканчивается не только человеческий мир, но и мир природный, находиться
Великая Пустота. Там шуршит сухой травой ветер; простирается в
неизвестность высокое небо, а на горизонте виднеются серые контуры
призрачных гор. Там вечность.
   Там ждет меня мой мир - пыльные дороги и камни в ярах; красные угли
костра и гудение огня в сельской печи; неподвижное пламя ночной свечи и
над крышей хаты - зв„зды Ориона.
    
 
   Ахилл 
 
   Однажды зимой Висенте принес рассказ про Ахилла, написанный биологом
Валерой после того, как он прочитал первую версию книги "Праморе Тетис".
Рассказ во многом перекликался с тем, о чем я пищу, и не только потому,
что по легенде Ахилл был сыном богини Тетис. Поэтому я включил этот
рассказ в новую версию своей книги, сделав это, правда, без согласия
автора, которого после новогодней ночи в Трахтемирове я больше не видел.
 
 
   Ахилл и Черепаха 
 
   И нет у нас никого, кто бы повел нас; единственный наш вожатый - это
тоска по дому.
   (Г. Гессе. "Степной волк")
   Итак, Ахилл стоял на краю обрыва. Возле обглоданного куста лоха. Над
Борисфеном.
 
   Там, дальше, внизу, где полоска берега уходила за гору, едва был
различим стоящий на задних ногах ч„рный коз„л, объедавший опавшую с
оползня дикую вишню.
   И совсем далеко, на лугу, между старицей и тремя древними дубами за
рекой блестело на солнце лобовое стекло бензовоза совхозного шофера
Толика. Ещ„ дальше все покрывала дымка.
   Ахилл оглянулся на пустое плоскогорье, сел на камень и снял мокрые
джинсы. Было уже совсем безветренно и равнина не просматривалась до самого
горизонта. Камень был шероховатый, весь в лишайниках, но т„плый.
   Оглядел себя, наш„л в паху большого клеща, д„рнул его и клещ легко
оторвался. С головой. Порядок. Он достал из кармана рубахи перегнутую
пополам пот„ртую пачку; в ней оставалось две "Примы" и переломанная
"Исла". Обе "Примы" до половины повысыпались, и Ахилл, вытряхнув табак на
ладонь, стал аккуратно набивать их сухими стебельками пижмы; концы сигарет
позакручивал и, стряхнув в пачку остатки табака, на миг задумался. Потом
положил две "Примы" в пачку и спрятал в карман, а обломок "Ислы" оставил.
Он был туго набит и сладок своей тростниковой бумагой.
 
   В пистончике джинсов, разложенных рядом на камне, еще теплом от уже
зашедшего за гору солнца, Ахилл наш„л завернутые в презерватив спички,
размотал их, достал одну, прикурил от не„ и стрельнул ею в сторону оврага.
   Конечно, ему бы не стоило бы курить. Но "Ислу" следовало выкурить, тобы
меньше было соблазну. Ахилл делал частые и глубокие затяжки: "Исла" быстро
сгорала.
   Когда окурок вж„гся в пальцы, Ахилл плюнул на него, встал, подош„л на
шаг к обрыву, посмотрел, как окурок летит на дно, а потом помочился с
обрыва вниз.
   Вернувшись, он увидел черепаху, разглядывавшую его из-под козырька
узорного панциря.
   Ахилл рванулся к джинсам, наступил на сухой чертополох, взвизгнул,
выматерился и упал не камень, ободрав запястье. "Тьфу, чего это я?"
   Он понял. Посмотрел на черепаху. Она лежала на брюхе, глядя с обрыва на
реку.
   - Болван. Мог ведь ноги покалечить. Наш„л же кого стесняться. Ей-богу
болван.
   Влезть в мокрые джинсы было тяжело. Он попрыгал на левой ноге и сел,
чтобы достать из правой пятки колючку.
   Черепаха оглянулась, и словно убедившись в том, что Ахилл при полном
параде, медленно повернулась к нему всем телом.
   Ахилл протянул к ней руку и поцокал языком - словно приманивал собаку.
Черепаха подняла голову и поползла к нему. "Ого!" - подумал Ахилл и
отд„рнул руку.
   "Нехорошо так". Он открыл сумку и достал из мешка овсяное печенье.
   - Эй, иди сюда! - Ахилл искрошил половину печенья и протянул на ладони
черепахе.
   Она быстро подползла и стала жадно хватать крошки беззубым старушечьим
ртом.
   - Ещ„ хочешь?
   Черепаха кивнула.
   - А почему же сразу не спросила?
   - Некстати было, сам понимаешь. Мешать не хотелось, - тихо ответила
черепаха.
   - Я тебя не сразу заметил, так что извини, - сказал Ахилл, достав ещ„
печенья и завязывая мешок. - На, съешь ещ„.
   - Да чего ты, это же дело естественное. Ну подумаешь, голый мужик нужду
справляет. Брюхо у тебя не висит, зад не топорщится, вс„ на месте.
Черепаха без панциря выглядит, наверное, хуже.
   - А яблоко хочешь?
   - Ну. А ты чего не ешь?
   - Я приучаю себя терпеть голод.
   - Зачем?
   - Как это зачем? На плоскогорье одни лишайники, а вода только у самых
ледников.
   Черепаха проглотила кусок яблока и посмотрела на Ахилла.
   - Это точно; а дальше ни лишайников, ни воды.
   - А ты, значит, оттуда, сверху?
   - Сверху-то сверху... Ещ„ яблочко отрежь пожалуйста. А ты из оврага, я
правильно понимаю?
   Ахилл потрогал свой мокрый зад.
   - Да.
   Он отрезал ещ„ несколько кусочков и положил перед черепахой на листик
подорожника.
   - Слышишь, черепаха?...
   -Я.
   - А далеко до ледников?
   - Далеко.
   - А сколько?
   - Чего сколько?
   Ахилл задумался. Стадий? Миль? Километров? Узлов? Черепашьих суточных
переходов?
 
   - Лет. Сколько лет ты ползла?
   - Много. Очень много. Я не считала. Но мне было тринадцать, когда гриф
рассказал мне - а у нас был говорящий гриф, он нас языкам обучал - так
вот, он рассказал мне, что если вс„ время ползти на восток, то можно
прийти к глубокому оврагу, в устье которого есть большое черепашье болото.
Там много растений и воды, там живут другие черепахи. Мне тогда стало
ясно, что вся моя прежняя жизнь была даром отдана бесплодному лежанию
между зв„здами и камнями ночью, между камнями и солнцем - дн„м. Мне
открылся Путь, и в его конце - великое свершение, незнаемое, но
предощущаемое. Там должен быть сверкающий зел„ный мир, и там меня будет
много - как бывает много птиц... Знаешь, я всегда была одна на плоскогорье
- я родилась там и жила - одна, между ледниками и каменной пустыней,
вместе с птицами. А там, в конце моего пути я буду во множестве и в тоже
время едина с такими же, как я, черепахами, и в этом будет мо„
преображение, и в этом будет мо„ бессмертие... С тех пор я ползла. А у
грифа родились дети, а потом внуки, а потом правнуки, а потом у правнуков
были правнуки, а теперь на плоскогорье живут правнуки этих грифовых
потомков. А я лежу у края оврага. А внизу, пока ещ„ невидимое, мо„
бессмертие... Скажи, ты тоже там был?
   - Был.
   - Боже мой! И болото видел?
   - В полной мере.
   - Скажи... нет, я боюсь. Нет, скажи... какое оно?
   Ахилл улыбнулся:
   - Зел„ное.
   Черепаха замолчала, посмотрела на Ахилла и стала доедать яблоко.
   Ахилл вынул из сумки вигоневые подштанники и фуфайку, свитер из колючей
шерсти и гетры, и стал переодеваться.
   В воздухе, посиневшем от спустившегося с плоскогорья холода, замелькали
рои под„нок, поднимаемых т„плыми воздушными потоками высоко над берегом.
   За рекой загорелся огон„к. "Толик кост„р разв„л, - подумал Ахилл. -
Палаточку поставил, бензовоз отогнал в кусты, натаскал судачков с
волнореза, набрал казанок воды и поставил юшку. Наверное, прив„з
толстозадую Таньку-буфетчицу, и дерябнули они уже хорошенько, - или нет,
ещ„, наверное, нет. Вот уху сварят - тогда. А сейчас они ещ„ сушнячок
вербный ломают - запасают хворосту на кост„р.
   Рыбку сварят, картошечки бросят, потом корешков петрушки, морковки,
перчику, укропу, специй разных, и уже когда совсем темно будет, тогда
хорошо д„рнут, зажрут ухой с хлебчиком, а потом он возьм„т е„ за
что-нибудь, и они пойдут в палатку..."
   - Ой, как тебя, - сказала из темноты черепаха, - можно тебя ещ„
спросить?
   - Саша меня звать. Спрашивай, - сказал Ахилл.
   - Я, знаешь, не поняла сразу - ты ведь наверх собираешься идти?
   - Наверх.
   - Наверное, очень надо?
   - Очень.
   - Я так и думала. А то ведь далеко. Дн„м жарко, а ночью холодно.
   - У меня очень т„плая подд„вка. Специальная. На камне в заморозок спать
можно.
   - А еда, а вода? Ты ведь лишайников не ешь и росу не слизываешь, небось?
   - У меня есть печенье: высококалорийное и л„гкое. И канистра с водой.
   - Так ведь далеко. Тебе не хватит.
   - Хватит, черепаха, хватит, я ведь бегом туда и обратно. Я бегун, я
самый быстрый из всех бегунов...
   - Как Ахилл?
   - Ага. А на ледниках я наберу воды и пойду дальше.
   - Не ходи. Зачем?
   - Очень надо.
   - Но ведь там ничего нет. Гриф там был. Там пусто. Т„мное небо,
холодные скалы, слепящее солнце и нечем дышать. Пропадешь. Ей-богу
пропад„шь. А вс„ таки, зачем тебе?
   - Так надо, черепаха.
   - Ну что ж, Саня, дело тво„...
   Черепаха замолчала. Потом послышалось е„ сопение. Она спала.
   Ахилл выбрал плоский камень, покрытый мхом, л„г на живот, укрылся
сверху кле„нкой и стал смотреть на восток. Там, за рекой, у тр„х дубов
горел кост„р, пахла уха. Вот щучья голова, а к ней пристала горошинка
перца, и ещ„ кусок рыбы плавает в миске, и картошка, и хлеб, и специями
пахнет, и рядом т„плая, мягкая т„тка...
   "Зачем мне наверх? Если бы у меня были крылья, я полетел бы сейчас есть
уху.
   Правду писал кто-то из древних: человеку для полного счастья нужны
крылья...
   Нет, не так... Ну да вс„ равно. Захотел - слетал на улицу к дружку,
захотел - в столицу, кофею похлебать, захотел - к бабе, захотел - и, как
гриф, слетал туда, где плоскогорье сходится с небом...
   Ах, суконная твоя шуба, как хочется назад! Может, ну его?..."
 
 
 
   Он проснулся от яркого луча, бившего в глаза.
   "Что за ч„рт? Луна, что ли?!"
   Едва разлепив косящие со сна и невидящие ещ„ глаза, Ахилл понял, что
лежит уже навзничь, лежит на самом краю обрыва, и что это Сириус полыхает
над ним среди ч„рного неба.
   Ахилл тихо ругнулся и отполз от края. Сел на камень, скрестив ноги и
потянулся за сигаретами. "Нет, не надо" - усилием воли он заставил
положить пачку в карман. - "Потом пригодится".
   Черепаха проснулась от Ахиллова бормотания. Он сел, задрав голову и
глухо бубнил под нос, но разобрать можно было только несколько слов.
   - Это я, Ахилл. Ты слышишь, это я, Ахилл!... Я иду к Тебе. Я иду
пешком, потому что другого пути нет. Твой свет осветил мой мир. Я мал, и я
во плоти, но я прошу Тебя, не исчезай с моего неба. Это же я, Ахилл, и я
хочу ещ„ раз припасть к земле, раскал„нной твоим светом. Слышишь: я иду
домой..."
   Левая нога занемела. "Ух, чума!" - сказал про себя Ахилл. Помассировал
ягодицу.
   В ноге зашумели колючие пузырьки. Ему вдруг стало как-то стыдно, что
ли...
   - Спишь? - тихо спросил он у черепахи. Черепаха промолчала.
   На завтрак они разделили пополам одно печенье.
   - Ну что, Саня, - сказала черепаха. - Давай на пари, как у Зенона: кто
быстрей - Ахилл или черепаха? Победителю - целое яблоко. Ид„т?
   - Ид„т, - улыбнулся Ахилл.
   Он переоделся в джинсы, кроссовки и футболку, упаковал сумку и сунул
руки в лямки.
   - Ну что, прощай, что ли, черепаха? - Ахилл поднял е„ на руки и неловко
приобнял. Черепаха пот„рлась головой об его шею.
   - Угу, до свиданья. И про яблоко не забудь.
   - Не забуду, не бойся.
   Он положил черепаху на край оврага, где склон был пологим, установил
дыхание и медленно пош„л вверх. Через несколько десятков шагов он пош„л на
берег. Потом, пока Ахилл не скрылся в спускающемся по склону облаке,
черепаха видела, как он легко, по оленьи, пятиметровыми прыжками перелетал
с камня на камень...
   Когда солнце хорошо пригрело панцирь, черепаха подползла к самому краю,
смерила взглядом расстояние до дна, втянула голову, ноги и хвост, а потом
покатилась вниз и плюхнулась в болотце, разбросав вокруг брызги зел„ной
ряски.
 
 
 
   - Гриф, - спросила черепаха, - что здесь было, пока меня здесь не было?
   - Ничего не было. Как всегда. Дн„м солнце. Ночью зв„зды.
   - А человек был?
   - Дети говорят, был.
   - А где он теперь?
   - Говорят, далеко. Грифам не достать. Там дышать почти нечем. Но снизу
в ясную погоду его видно.
   - Покажи мне путь. Где он.
   - Там, над ледником. Ползи вс„ время по ложбине вверх, а потом, у скалы
- вправо...
 
 
 
   Луна светила в упор, и черепаха, приползя ночью к скале, не сразу
заметила Ахилла, свернувшегося калачиком в тени большого камня. Ей
хотелось окликнуть его, но не хватало дыхания. Наконец черепаха подползла
к нему, взобралась и передними лапами стала на плечо.
   - Эй! - сказала она в самое ухо. - Я выиграла пари. Яблоко теперь мо„!
Я была на своей родине, в черепашьем болоте, я оставила на земле много
детей и теперь могу покинуть этот мир. А ты так и не дош„л до вершины. Где
яблоко? Да хватит тебе дрыхнуть!
   Черепаха расстегнула молнию на сумке, лежавшей рядом с Ахиллом и сунула
с не„ голову.
   - Саня, ну же! Где яблоко?
   Она подползла с другой стороны и потрогала лапой его лицо:
   - Эй, слышишь?! Где яблоко?
   Лицо было тв„рдым и белым, как ледник.
 
 
 
   И тут черепаха поняла, что яблока нет и не будет, и что она не сможет
поделиться выигранным яблоком с проигравшим, и что она не похвастается
перед ним, какие красивые дети у не„ выросли, и как болото не обмануло е„
надежд. Ей стало так жалко яблока и несбывшейся похвальбы, что она
тихонько заскулила, положив голову Ахиллу на плечо.
   На густо-синем, почти ч„рном небе виднелись вершины плоскогорья. Луна
зашла. Над самой кромкой горной гряды горела ровным голубым светом звезда.
   "Где я могла е„ видеть?"
   В черепашьем болоте.
 
 
 
   Ночью, когда ветер разогнал ряску к берегам и уш„л спать, на дне, на
бесконечной глубине, в библейском мраке загорелась голубая звезда. С
берега она показалась такой близкой, что черепаха плюхнулась в воду и
попробовала донырнуть до не„. Но слишком глубоко лежала звезда...
   "Эй, Ахилл! Слышишь ли ты меня со своей дал„кой звезды? Я поняла: ты не
умер, ты бросил здесь сво„ тело, как мои дети бросают скорлупу на берегу,
уходя в воду.
   Ты выиграл пари.
   Яблоко тво„"
    
 
   SMILES OF THE BEYOND
  
  
 Даль 
 
   Морозным вечером в середине февраля 1986 года я стоял на набережной
возле моста Патона, глядя на солнце, медленно опускавшееся за силуэт
киевских гор на противоположенном берегу. Воздух был прозрачен, а небо -
таким чистым и бесконечным, каким оно бывает только в морозные зимние дни.
Призрак грядущего лета вдруг посетил меня и захотелось прямо сейчас
оказаться под Бабиной горой, где над лагуной у зам„ршего черепахового
озера опять сверкн„т надо мной яркое бело„ солнце.
 
   "... лисицi, леви, ластiвки i люди 
   зелено… зорi черва i листя... i небо, що над нами син† i срiблисте..."
 
   Не раздумывая долго, я собрал дома в рюкзак кое-какие вещи и отправился
на вокзал. Над путями горели яркие звезды и свистели локомотивы.
Вокзальный шум, мороз, запах угольной гари... О, муза дальних странствий!
   Конечно, можно было бы утром спокойно поехать на автобусе в Канев, но
так не интересно. В данном случае самая короткая дорога - ещ„ не самая
лучшая и, может быть, мороз и разные трудности только заострят ту силу,
которая влекла в это путешествие. Поэтому куда романтичнее поехать прямо
сейчас электричкой на Фастов, там подремать на вокзале, а в 5-45 утра
отправится дальше, на Мироновку, а оттуда на раннем автобусе - в Канев...
   Сидя на вокзале в Фастове, я думал о жизни. Ветер бучацкого посвящения,
пронесший через метафизическое лето 85 года, вел меня дальше и зрело
желание радикально изменить свою жизнь. Не плыть по течению, играя по
правилам, придуманным не мной, а стать хозяином своей судьбы - разве не
этого хотелось многим? В том мире, мире Пути, я был странником на дорогах
Волшебных Гор. А в этом мире повседневной жизни нужно было ходить на
работу, подчиняться начальнику, платить за квартиру и т.п. И хотя в те
времена страннику, ищущему запредельное, прожить в нашей стране было
гораздо проще, чем в 2000 году, мысль о том, что вся эта рутина будет
продолжаться, казалась мне невыносимой. Так к началу 1986 я созрел к
принятию решения покинуть город и на неопредел„нное время переместиться в
сельскую местность - год назад это уже сделал мой давний друг Шкипер,
работая на пристани в селе Григоровка, и вот теперь у меня тоже появилась
такая возможность. Что будет со мной дальше, я не знал, но настроен был
решительно.
   В таких размышлениях прошла ночь на вокзале, а морозным утром я
оказался в Каневе. Пройдясь по кривым улочкам, посыпанным горелым шлаком,
я вышел в небольшой парк возле древнего собора и посидел там, смотря на
серебристые перистые облака, плывущие в небе высоко над головой. С того
места, где я сидел, отрывался вид на гряду бучацких гор, и глядя на
очертания горы Вихи, похожей отсюда на двуглавую вершину Килиманджаро, я
испытал волнующий трепет перед неведомым будущим.
   "...шагнуть в неведомое без страха..." А хули нам, хiба ми не козаки?
   Остановившись в пустующей зимней порой гостинице "Днепр" и оставив в
номере вещи, я отправился пешком через плотину ГЭС. Идти навстречу солнцу
под безбрежным синим небом, по прямой как стрела дороге - нужно ли ещ„
что-либо для полноты счастья? В таком настроении в душе возникает чувство
разомкнутости мира, его открытости всем сторонам света и всем возможностям
жизни.
   За плотиной, на левом берегу дорога уходила дальше на Переяслав. Пройдя
несколько километров, я свернул налево в сосновый лес, где долго ходил по
снегу, а ближе к вечеру вышел на дюну, возвышающуюся на самом берегу. На
е„ вершине снег уже растаял; в лучах низкого солнца было тепло и пахло
хвоей. Вдали за замерзшим водохранилищем синели бучацкие горы и над ними
садилось солнце. Льдины на изломе стали желто-зеленоватыми, каким бывает
цвет песков на обрывах, и снег озарился розовым отсветом вечернего неба.
   Когда я вернулся в Канев, солнце уже зашло и зажглась яркая малиновая
заря.
   Зайдя в магазин, я купил на ужин печенья и пачку чая. Холодало, мороз
пробирал через теплую одежду, и ночью снова можно было ждать температуру
ниже двадцати градусов. Войдя в номер гостинцы и не зажигая света, я
прошел к столу - из окна проникал свет фонарей, а в черном небе были
хорошо видны яркие звезды, дрожащие и переливающиеся морозной ночью. Не
хотелось нарушать это зрелище и я в темноте нашел кипятильник, кружку и
сделал себе чай.
   А звезды мерцали за стеклом и Орион вс„ так же, как и много лет назад,
шагал куда-то в неведомое будущее... Шагнуть в неведомое без страха...
туда, в эту свободу от известного...Если не сейчас, то когда же ещ„?
 
 
 
   На другой день на автобусе я поехал в Григоровку, где долго бродил по
заснеженному льду. Полуденное солнце в феврале было ярким, а над головой
простирался высокий синий купол холодного неба, т„много как небо Памира, и
ослепительный свет сверкал над беспредельной ледяной равниной. Плотный
снег с волнообразной рябью, выдутой на н„м ветром, вспыхивал под солнцем
алмазными бл„стками, а на горизонте был хорошо виден белый от снега склон
Бабиной горы.
   Туда меня влекла моя мечта. Но не сегодня...
   Вытоптав ямку, я сел в снег лицом к солнцу и нагрел на портативном
примусе немного чаю, закусив его смерзшимся хлебом. Тем временем начало
вечереть и стал чувствоваться мороз. Снег взвизгивал под ногами, а
разгорающаяся заря была низкой и яркой - к холоду. Одна за другой начинали
разгораться зв„зды, льдистые, колючие и крупные, как рассыпанный горох.
Пора было возвращаться в Канев.
   Наконец прибыл автобус. Пассажиров оказалось всего пять человек -
закутанные по самые глаза сельские бабы, ведущие, как обычно, таинственные
разговоры, всегда поражавшие меня своей загадочностью - про каких-то
"собачат", про "Пучечку" и о том как в Трощине "народилося щеня на трьох
ногах з курячим дзьобом". Диалоги в театре абсурда... заклинания
первобытного сельского шаманизма.
   Сев у передней двери "пазика", я боком прижался к т„плому мотору,
поглубже надвинув на лицо шапку и подняв воротник ватника, чтобы не
привлекать внимание местных жителей и избежать участия в ненужных
разговорах. Автобус долго ехал по скользко