янным, что у Холмогорова сердце сжалось.
   "Что такое?" - подумал Андрей Алексеевич, подходя к калитке.
   Илья стоял у крыльца, держа в одной руке пластиковое ведро, в  другой
ореховую удочку.
   Женщина в черном стояла перед ребенком на  коленях,  крепко  прижимая
его к себе. Ее плечи вздрагивали от  рыданий.  Она,  не  останавливаясь,
произносила одно и то же слово:
   - Сынок.., сыночек...
   Мальчишка же при этом оставался безучастным, словно слова  относились
не к нему, а к кому-то постороннему, здесь не присутствующему.
   - Сыночек, где же ты был?
   -  На  рыбалку  ходил,  -   вдруг   сказал   мальчик   все   тем   же
бесстрастно-холодным голосом. - На рыбалку ходил.
   - Ах ты мой  маленький!  -  женщина  вскочила  с  колен  и  принялась
целовать сына в лицо, в лоб, в макушку, при этом ощупывая его  руками  и
прижимая к себе. - Илюша, это же я, твоя мама!
   - Знаю, - спокойно ответил ребенок. - Я тут рыбу поймал, вот, смотри,
в ведерке, - мальчик поставил ведерко и указал на него рукой.
   Холмогоров вошел во двор. Женщина посмотрела на него так, словно  это
было дерево, вдруг зашумевшее листвой, и тут же вновь принялась обнимать
ребенка, заглядывая ему в глаза. ,:. - Мне больно,  -  голова  кружится.
сказал мальчик, - у меня - - Идем в дом. Идем же, родной, в дом.
   - Рыбу надо взять, слышишь, мама? Рыбу нельзя оставлять.
   - Возьмем твою рыбу, не волнуйся,  -  попадья  подхватила  ведерко  и
вместе с сыном, не отпуская его руку, не разжимая пальцы, пошла в дом.
   Андрей Алексеевич Холмогоров в растерянности стоял посреди двора.  Он
наклонился, поднял удочку, приставил к стене дома у крыльца.
   Весть  о  возвращении  младшего  сына  приходского  священника  Павла
Посохова облетела Погост как ветер. Люди потянулись к дому батюшки.  Сам
отец Павел прибежал из церкви, запыхавшийся, с  покрасневшим  лицом,  по
лбу и по щекам катились крупные капли пота, из  глаз  капали  слезы.  Он
увидел у крыльца машину с московскими номерами, вбежал во двор.
   Средний и старший сыновья уже были дома.
   Батюшка не верил своему счастью.  Он  так  же,  как  и  его  супруга,
осматривал и ощупывал ребенка, при этом шептал:
   - Слава Богу! Господь услышал мои молитвы. Сынок, где ты  был?  Илья,
говори.
   - Как где, на рыбалку ходил, - спокойно ответил младший Посохов.
   - Да тебя же не было десять дней!
   Илья улыбнулся, принимая слова взрослых и старших братьев за шутку:
   - Как это меня не было... Утром пошел, к обеду вернулся. Меня  Андрей
Алексеевич подвез.
   Андрей Алексеевич Холмогоров сидел во дворе на лавочке.  Деревенские,
входившие и выходившие со двора, здоровались с ним  почтительно,  словно
он был  начальством  из  района  или  области  и  от  него  зависело  их
благополучие.
   - Какой Андрей Алексеевич?
   И тут до отца Павла дошло то, о чем говорил ребенок. Через пару минут
он уже обнимал Андрея Алексеевича Холмогорова:
   - Благодаря Богу, благодаря вам свершилось чудо. Мальчик пропал и вот
сегодня нашелся. Это вы нашли его, да?
   Холмогоров пожал плечами:
   - Я подвез ребенка, он шел по дороге, наверное, домой направлялся.
   - Где вы его нашли?
   - На дороге, - вновь повторил Холмогоров.
   - На какой?
   - Там, где лощина, он поднимался на гору.
   Отец  Павел  вспомнил  слова   Григория   Грушина,   вспомнил   слово
"наваждение" и потому перекрестился.
   - Я  что-то  не  до  конца  понимаю,  -  произнес  Холмогоров,  глядя
священнику в глаза. - У вас пропал ребенок?
   - Его искали везде - в лесу,  на  болоте,  в  окрестных  деревнях,  в
райцентре, - бормотал священник, словно читал  книгу.  -  Нигде  его  не
было, и никто не видел.
   Холмогоров ничего не сказал, лишь  задумался,  сдвинув  к  переносице
брови. Поведение мальчика ему сразу показалось странным. История о  том,
что он пропал, а затем вернулся - удивительной. Объяснения  у  советника
Патриарха не было. Холмогоров умел все анализировать, выстраивать  факты
в безупречной логической последовательности - А я, собственно говоря,  к
вам, - рука советника Патриарха скользнула во внутренний карман пиджака,
и он извлек бумагу, подписанную секретарем Святейшего.
   Приходской священник  Павел  Ильич  Посохов  долго  изучал  документ.
Холмогоров видел, как дрожит бумага в пальцах отца  Павла.  Затем  он  с
изумлением взглянул на Андрея Алексеевича.
   - Вы советник Патриарха?
   - Да, - спокойно ответил Холмогоров.
   - Проходите в дом. Извините, что все так произошло. Я не встретил вас
как подобает.
   - Все нормально, - произнес  Холмогоров,  -  я  понимаю  ситуацию,  в
которой вы оказались. Я рад, что ваш Илья наконец дома.
   - Где же он был? - глядя в небо, произнес священник, словно пытался в
низких, быстро бегущих дождевых облаках отыскать ответ  на  неразрешимый
вопрос. - Где он был все это время?
   - Слава Богу, он вернулся, - успокоил священника Холмогоров.
   По земле, по траве, по крыше  дома  застучали  первые  крупные  капли
летнего дождя. Вскоре зашумел ветер, деревья зашелестели и дождь  хлынул
как из ведра. Холмогоров стоял на крыльце, время от времени он вытягивал
ладони и подставлял их под крупные капли.
   "Похожи на слезы, - подумал он. - Это слезы радости".
   Сколько ни пыталась матушка Зинаида узнать у младшего  сына,  где  он
пропадал десять дней  и  девять  ночей,  как  ни  формулировала  вопрос,
мальчик отвечал одно и то же:
   - Я на рыбалку ходил. Ты же сама видела, я ушел и  вернулся.  Видишь,
мама, рыбу поймал.
   Где ведро? Где моя рыба? - лицо мальчика  исказилось,  губы  сжались,
веки быстро заморгали.
   - Здесь, сынок, не волнуйся, оно в кухне стоит.
   Илья зашел  на  кухню,  посмотрел  на  еще  живую  рыбу  и  загадочно
улыбнулся - так обычно улыбаются совсем маленькие дети,  еще  ничего  не
смыслящие в жизни, и глубокие старики, уже ничего не  смыслящие.  А  еще
блаженные - те" кого Господь лишил разума.
   От еды младший сын священника отказался.
   - У тебя что-то болит, сынок? - с дрожью в голосе спросила мать.
   - Да, голова кружится, очень сильно  кружится.  Круги  перед  глазами
плывут.
   Попадья  принялась  ощупывать  лоб,  уложила  сына,   строго-настрого
запретив старшим братьям его беспокоить.  Мальчишки  были  вне  себя  от
радости. Даже если бы мать и не просила, они ни за что  бы  не  решились
побеспокоить сон брата.
   - Значит, вы, Андрей Алексеевич, приехали из Москвы? -  спросил  отец
Павел, глядя в лицо Холмогорову. - Вас благословил сам Святейший?
   - Нет, я его  не  видел  перед  командировкой,  но  отчет  он  должен
получить.
   - Значит, вас интересует икона Казанской Божьей матери?
   Холмогоров кивнул.
   - Это она, моя супруга, утром  пришла  с  женщинами  храм  убирать  и
обнаружила это явление.
   - Погодите, отец Павел, я хотел бы осмотреть икону, а  по  дороге  вы
мне все расскажете.
   - Так вы что, не погостите у нас, не задержитесь?
   - Я еще не знаю, я ведь по делу.
   - Тогда пойдемте. Ключи от храма у меня есть, только вот дождь еще не
кончился. Может, подождем?
   - Я на машине.
   - Можно и на машине, - согласился священник.
   Он сразу, с первых слов проникся к Холмогорову доверием.  Отцу  Павлу
казалось, что он знаком с ним с детства и может рассказать не таясь все,
что у него на сердце.
   Дождь неожиданно прекратился. Порывы  ветра  разметали  и  унесли  за
горизонт остатки дождевых туч. Выглянуло яркое летнее  солнце  и  залило
весь мир ослепительным светом. Засверкали лужи, заблестели  капельки  на
листьях, на траве. И без  того  хорошее  настроение  отца  Павла  и  его
супруги стало еще более радостным. Священник то и дело шептал:
   - Слава Богу, что все так счастливо разрешилось.
   Священник  и  советник  Патриарха  шли  по  деревенской   улице.   На
Холмогорова жители деревни смотрели с  почтением,  чувствовалось  сразу,
что человек он не простой, а облаченный властью. Да  и  отец  Павел  вел
себя с ним не как с равным. По дороге до церкви Холмогоров узнал о Павле
Посохове и его семье больше, чем если бы прочел целую стопку официальных
бумаг.
   - А вот и церковь, - нараспев произнес отец Павел. -  Хорошее  место.
Когда  липы  цветут,  так  медом  пахнет!  Пчелы  жужжат...  И  вот  что
удивительно, когда проходит служба, они в храм не залетают и прихожан не
кусают, словно понимают.
   В руках Андрея Алексеевича Холмогорова был небольшой кожаный портфель
с двумя блестящими  застежками.  Священник  иногда  бросал  на  портфель
любопытный взгляд, словно пытаясь  отгадать,  что  там  хранится.  Перед
церковной оградой Холмогоров остановился, спокойно осенил себя  крестным
знамением и двинулся вслед за отцом Павлом. Тот уже стоял на  крыльце  и
открывал дверь.
   - Проходите, - пригласил он и перекрестился, переступая порог. Он еще
раз перекрестился уже в  храме,  глядя  на  иконостас.  -  Когда  молния
ударила в крест, - почти шепотом рассказывал священник, - икона упала. А
висела она здесь, - он подошел к колонне, прикоснулся  к  ней  рукой.  -
Видите гвоздь?
   Холмогоров посмотрел на ржавый гвоздь с широкой  шляпкой  и  подумал,
что кованый гвоздь вбили  в  колонну,  наверное,  лет  сорок  назад  или
больше. Он прикоснулся к гвоздю  рукой,  сжал  его  пальцами,  попытался
пошевелить. Гвоздь  в  деревянной  колонне  сидел  мертво,  и  советнику
Патриарха оставалось лишь хмыкнуть.
   - Пойдемте, Андрей Алексеевич, пойдемте, - позвал за собой  советника
отец Павел.
   Осенив себя крестным знамением, они оказались за  алтарем.  На  столе
лежала икона Казанской Божьей матери.
   - Вот она, - сказал священник. - Когда упала, по ней прошла  трещина.
Но образ Божьей матери не разломился, остался целым.
   -  Она  что,  и  сейчас  кровоточит?  -  спросил  Андрей  Алексеевич,
вытягивая из кармана в  несколько  раз  сложенный  накрахмаленный  белый
платок.
   Священник наклонился, сощурил близорукие глаза:
   - Сами смотрите. Вроде есть...
   Холмогоров склонился над иконой, поставив на стол портфель. Извлек из
него лупу с костяной рукояткой, поднес увеличительное  стекло  к  левому
верхнему углу, затем медленно стал  вести  руку  слева  направо,  изучая
каждый сантиметр небольшой иконы. Увеличительное стекло  задержалось  на
глазах Божьей матери. Отец Павел  отошел  в  сторону,  чтобы  не  мешать
важному гостю.
   Холмогоров четверть часа рассматривал образ,  но  руками  к  нему  не
прикасался.  Когда  же  визуальный  осмотр  был   завершен,   Холмогоров
перекрестился и медленно провел платком по доске сверху вниз. Когда рука
дошла  до  края,  Холмогоров   осторожно   перевернул   ладонь.   Четыре
ярко-красные полосы остались на белоснежной ткани.
   - Я же говорил вам! Вот, можете убедиться,  -  Холмогоров  услышал  у
себя за спиной  голос  священника.  -  Видите?  Андрей  Алексеевич,  она
плачет! И утром сегодня было то же самое. Я не знаю, как это объяснить.
   Советник  Патриарха  вновь  принялся  изучать  лик   Божьей   матери.
Сосредоточился на лике младенца и только после этого бережно взял  образ
Казанской Божьей матери на руки  и  аккуратно  перевернул  его,  положил
лицевой стороной на стол. Еще более внимательно была осмотрена  обратная
сторона, но ничего, что могло бы дать разгадку, Холмогоров не обнаружил.
Икона как икона, как тысячи,  как  десятки  тысяч  ей  подобных.  Доска,
поточенная жучками, много черных  дырочек.  Холмогоров  рассматривал  их
сквозь увеличительное стекло, подошел "к солнечному лучу,  поднял  икону
над головой. Он пытался обнаружить хоть малейший  просвет,  но  свет  не
просачивался, поверхность иконы, покрытая живописью, была целой.
   Андрей Алексеевич вздохнул. Отец Павел сопровождал его,  двигаясь  за
советником Патриарха почти след в след.
   - Нашли что-нибудь, Андрей Алексеевич? - спросил батюшка,  заглядывая
в глаза Холмогорову, словно в них был ответ на неразрешимый вопрос.
   - Пока не знаю. Откуда она у вас в церкви?
   - Когда я принял приход, она уже была  здесь.  А  вот  старики,  есть
здесь один почтенный человек, ему под девяносто, так  вот,  даже  он  не
знает, каким образом она оказалась в храме.
   Но интересно другое, в мае, перед войной, икона тоже кровоточила.
   - В мае?
   - Да, так говорит старик.
   - А в книгах, в бумагах она упоминается?
   Когда в последний раз, отец Павел, вы делали инвентаризацию?
   - В последний раз с моим приходом, это было десять лет назад. Все мои
дети, все трое выросли здесь, для меня это место благословенно Господом.
   - То, что она упала, неудивительно, - сказал Холмогоров и, перевернув
икону, принялся осматривать перетертый, истлевший льняной шпагат.
   - Когда храм красили, ее снимали, - сказал священник.
   - Церковь часто убирается?
   - Три раза в неделю, после службы и перед.
   Женщины приходят, да и матушка всегда здесь.
   - Висела, раскачивалась, - задумчиво  говорил  Холмогоров,  -  вот  и
перетерлась. Гвоздь-то в колонне граненый, кованый.  О  грань  шпагат  и
перетерся.  В  том,  что  она  упала  от  удара   грома,   тоже   ничего
удивительного.
   - А крест? В крест молния ударила.
   - И такое бывает. Я знаю подобные случаи, сталкивался с ними,  читал.
Слишком низко  над  храмом  нависла  туча,  слишком  близко  был  разряд
электричества, вот он и пошел в крест.
   В этом чуда нет, - убежденно произнес Холмогоров.
   - Чуда нет, а знамение? Знамение Божье! -  почти  шепотом  воскликнул
отец Павел.
   - Знамение, говорите? Все в этом мире можно считать знамением.  Подул
ветер - знамение, упало дерево - тоже, птица вскрикнула - знак. Меня  не
это, честно признаться, беспокоит...
   - А что?
   Холмогоров перевернул салфетку,  совсем  недавно  ярко-красные,  алые
полосы стали теперь вишневыми, почти черными.
   Солнце клонилось к западу, и  его  золотые  лучи  заставили  сверкать
дешевую позолоту на иконостасе.
   Холмогоров сложил в целлофановый  пакет  салфетку  с  четырьмя  почти
черными полосами.
   Он  успел  осмотреть  все  иконы  в  храме.   Ничего   заслуживающего
пристального внимания в церкви не было.
   Взгляд советника Патриарха остановился на резных  деревянных  киотах.
Виноградные  листья,  переплетение  лозы.   Все   это   складывалось   в
замысловатый и праздничный узор.
   - - Отец Павел, откуда это?
   Чувствовалось, что киоты попали в церковь из другого храма, Священник
задумался, погладил бороду. Было видно, что отец Павел в замешательстве.
   - Когда я  принимал  приход,  они  здесь  уже  были.  Меня  тоже  они
заинтересовали, и вот что я узнал. В начале прошлого века в  наши  края,
не в деревню Погост, а в соседнюю, ту, что за  лесом,  прибыли  беженцы.
По-моему, они были из-под Чернигова, если мне не изменяет память.
   Три семьи, старики, взрослые и дети.
   - Староверы? - уточнил Холмогоров.
   - Да, - ответил отец Павел.
   - Тогда понятно.
   Больше к вопросу о резных  киотах  ни  Холмогоров,  ни  священник  не
возвращались.
   Вошел церковный староста, перекрестился, поклонился батюшке и  гостю.
Священник обратился к Холмогорову:
   - За эти дни много дел накопилось, вы уж извините великодушно, Андрей
Алексеевич, дела все-таки надо делать. - Священник прикоснулся ко лбу. -
Совсем запамятовал, я же  вас,  Андрей  Алексеевич,  даже  не  пригласил
погостить!
   Вы у меня поживите, комната у меня есть, специально для гостей держу.
И матушка Зинаида будет несказанно рада...
   Священник боялся, что Холмогоров сегодня же уедет в Москву и даже  не
погостит. А самое главное, он не сможет отблагодарить Холмогорова за  то
добро, за ту радость, которую он принес в дом.
   - Я могу и в гостинице, в Лихославле. Это же не очень  далеко?  Я  на
машине.
   - Зачем! - воскликнул отец  Павел.  -  У  нас  здесь  хорошо,  Андрей
Алексеевич, просто благодать!
   Холмогоров согласился. Он сам  чувствовал,  что  ему  надо  побыть  в
Погосте несколько дней, чтобы разобраться. Ведь многое пока было неясно:
откуда, кто,  когда  и  каким  образом  принес.  или  пожертвовал  храму
загадочную кровоточащую икону Казанской Божьей матери. На сегодня у него
еще не было уверенности, что произошло чудо.
   Сколько раз ему приходилось выезжать в  провинциальные  церкви  после
того, как в  Патриархию  приходили  письма  и  по  телевидению  и  радио
проходили сюжеты о самопроизвольно зажигающихся свечах,  о  кровоточащих
иконах, а потом все это оказывалось делом человеческих рук.  Совершенным
иногда из лучших побуждений, а иногда из корыстных. Нет,  Холмогоров  не
подозревал ни в чем отца Павла, тот  был  искренен.  Хорошего,  честного
человека советник Патриарха  чувствовал  за  версту.  Но  "к  чуду"  мог
приложить руку кто-нибудь из прихожан, церковь толком даже  на  ночь  не
закрывалась - всего на два простых навесных замка.
   Староста уединился с  отцом  Павлом,  развернул  перед  ним  школьную
тетрадку  и  принялся  заскорузлым  пальцем  водить   по   строчкам   со
старательно выведенными столбиками цифр.  Холмогоров  улыбнулся,  слушая
бас старосты. Голос словно пришел из позапрошлого века.
   - Свечи восковые в  количестве  ста  восьмидесяти  пяти  штук,  свечи
восковые, толстые, праздничные...
   Незаметно для священника Холмогоров покинул церковь.
   "Да, прав был отец Павел - благодать!" - вдыхая грудью свежий воздух,
подумал советник Патриарха.
   Солнце уже коснулось зубчатой стены темного леса и  залило  весь  мир
золотым светом.
   Оказываясь в новых местах, Холмогоров обычно заходил на кладбище.  Не
сделал он исключение и для  Погоста.  На  кладбище  можно  прочесть  всю
историю деревни, города. Кладбище, как  телефонная  книга,  на  нем  нет
вымысла. Как правило, всегда точная дата  рождения  и  абсолютно  точная
дата смерти.
   Дорожка, вымощенная булыжником,  вела  к  небольшой  часовенке.  Пока
позволял свет, Андрей  Алексеевич  читал  надписи  на  памятниках  и  на
крестах,  всматривался  в  овальные  медальоны  с  полустертыми   лицами
стариков, старух, детей. Кладбище поражало своей ухоженностью - ни одной
заброшенной могилы, ни одного покосившегося креста.  Даже  на  холмиках,
лишенных памятников, была выполота трава, высыпан кругом  желтый  речной
песок.
   "Молодец священник!"
   Холмогорову часто приходилось видеть заброшенные  сельские  кладбища,
но это случалось в деревнях, где не было церквей.
   Возвращаться  в  дом  священника  было  еще  рано.  Холмогоров  хотел
вернуться туда вместе с отцом Павлом. Он понимал, сейчас не стоит мешать
матушке Зинаиде  в  приготовлении  праздничного  ужина.  Женщина  начнет
суетиться, думать, чем занять гостя. К чему лишние  хлопоты?  Холмогоров
не любил обременять людей.
   Если бы в деревне была гостиница, он наверняка остановился бы там.  В
Лихославль не поехал только  потому,  что  не  хотел  обидеть  сельского
священника.
   С улыбкой Андрей Алексеевич посмотрел на свои туфли на тонкой кожаной
подошве,  совсем  не  приспособленные  для  передвижения   по   сельской
местности, лишенной асфальта, бетона, тротуарной плитки. Пройдя луг,  он
спустился к реке. Через неширокое русло были переброшены три  бревна  со
стесанным верхом, скрепленные железными скобами.
   "Где-то я это уже видел, - задумался советник Патриарха, хотя  помнил
точно, что в прошлый свой приезд к реке не подходил, не было времени.  И
тут же улыбка появилась на его губах:
   - Ну да, конечно же, Третьяковская галерея, картина Левитана  "Омут".
Все то  же  -  темная  вода,  прозрачный,  густеющий  воздух  и  толстые
серебристые бревна. Такое состояние длится всего лишь несколько минут на
границе между вечером и ночью. Действительно, красота!"
   Холмогоров поднял с  дорожки  камень  и  очень  ловко  бросил  его  в
подернутую тиной заводь.
   Звук всплеска долго вибрировал в воздухе.
   Андрей Алексеевич пошел к дому священника окружной  дорогой.  Деревня
исчезла  за  пригорком,  река  делала  петлю,  единственным   ориентиром
оставались купола церкви, проглядывающие сквозь  листву  старых  лип.  И
Х