еть золоченые маковки с крестами можно было лишь
издали. А храм Божий только просвечивал сквозь деревья.
   За церковью сразу же простиралось кладбище, такое же старинное, как и
храм.
   Жена священника матушка Зинаида по будням ходила молиться через поле.
Так случилось и сегодня.
   Она неторопливо шла, любуясь погожим днем, ярким  солнцем,  росой  на
траве и молодой колосящейся рожью серебристо-зеленого цвета.
   Иногда налетал теплый ветерок, и  поле  оживало.  По  нему  пробегали
волны. Звенели жаворонки, зависнув высоко  в  голубом  небе.  И  матушка
Зинаида изредка запрокидывала голову, приостанавливалась, слушала  пение
птиц, довольно улыбалась, радуясь Божьей благодати, и шла дальше.
   Матушка была молодой симпатичной женщиной тридцати пяти лет от  роду.
В ежевечерних молитвах она благодарила Бога за то, что у  нее  с  мужем,
отцом Павлом, все  в  жизни  сложилось  хорошо.  Трое  ребятишек  растут
здоровые и послушные. Муж не обижает ни словом, ни делом.
   Да и вообще, о лучшем и мечтать не приходится. Иногда ладонью  правой
руки она касалась шелестящих на ветру колосьев, проводила по ним бережно
и нежно.
   Матушка собрала по дороге большой букет васильков  и  подумала,  что,
когда придет в церковь, поставит цветы в алтаре.  На  небе  ни  облачка,
ветерок теплый, легкий, тропинка петляет. Вот кончилось поле, до  церкви
оставалось совсем недалеко.
   Две пожилые женщины в белых платочках тоже шли к  церковным  воротам.
Каждое утро они приходили в храм,  наводили  порядок.  Эта  неизменность
событий, на первый взгляд однообразная,  согревала  душу,  зачаровывала,
делала мир устойчивым, вселяя уверенность в завтрашнем дне. Если сегодня
все хорошо, то  и  завтрашний  день  должен  сложиться  по  воле  Божьей
счастливо.
   Матушка Зинаида поприветствовала женщин, стоящих на  крыльце  церкви,
перекрестилась, поклонилась. Лишь после этого вытащила из кармана связку
ключей и принялась открывать замки. В  притворе  женщины  переоделись  в
ситцевые халаты, взяли тряпки, веники и. принялись  за  уборку.  Матушка
протирала иконы. В ее руках была белая ткань, мягкая  и  влажная.  Перед
тем  как  протереть  очередную  икону,  попадья  крестилась.   На   лице
появлялась улыбка, словно сам Господь дозволил ей прикоснуться к иконе.
   По утрам в солнечные дни церковь села Погост всегда  сияла.  Сверкала
позолота, в воздухе  разливался  сладковатый  запах  воска,  дверь  была
распахнута. Матушка Зинаида любила убирать храм. От работы  она  никогда
не  уставала,  это  занятие  всегда   приносило   радость   и   глубокое
удовлетворение. Сколько лет она уже здесь, в  деревне  Погост,  и  почти
каждый день она  приходит  в  храм,  чтобы  исполнить  нехитрый  ритуал:
протереть иконы, смахнуть пыль, убрать огарки свечей, подмести и  вымыть
деревянный крашеный пол, снять паутину, вымыть окна.
   Женщины работали не разговаривая. Через полчаса к ним  присоединились
две девочки. Они помогали взрослым - ходили к реке, приносили  в  ведрах
воду.
   Рядом с алтарем на деревянной  колонне  висела  почерневшая  икона  в
простенькой раме - Казанской Божьей матери. Икона была темная, лишь лица
Богородицы и младенца сияли на доске. Когда  матушка  Зинаида  протирала
эту икону, ей почему-то казалось, что доска побывала в пожаре и от огня,
а не от времени стала такой темной, почти черной.
   И   сейчас,   подходя   к   иконе,   женщина   неожиданно    замерла,
перекрестилась. Сердце сжалось, когда она взглянула на Святой лик, прося
соизволения на то, чтобы протереть его. Затем опять  застучало  в  груди
ровно и свободно. Чистая белая ткань, сложенная вчетверо, прикоснулась к
доске. Матушка медленно провела по поблескивающей поверхности.  Салфетка
прикоснулась к лику, оставив после себя более темную, насыщенную  цветом
полосу. Еще одно прикосновение, еще...  Движения  будничные,  уверенные.
Вот уже икона Казанской Божьей матери сияет.
   Матушка Зинаида решила  перевернуть  ткань,  сложить  ее  испачканной
стороной вовнутрь. Она взглянула  на  ткань  в  своих  руках,  ее  глаза
расширились, лицо побледнело, губы дрогнули.
   Женщина ойкнула, попыталась вздохнуть,  набрать  побольше  воздуха  в
грудь, но не успела.
   Она оперлась о колонну и вначале медленно, а затем все быстрее начала
оседать и.., рухнула прямо перед иконой.
   Женщины,  услышав  стук,  увидели  тело  попадьи,   распростертое   у
деревянной колонны.
   Они побросали ведра, веники, тряпки и заспешили к матушке.
   - Зинаида Павловна, что с вами?
   - Зина, что с тобой?
   Ее лицо стало белым как бумага, платочек сбился.
   - Воды! Нашатыря! На воздух ее надо!
   Матушка Зинаида, после того как  вдохнула  резкую  волну  нашатырного
спирта, вздрогнула. Глаза открылись, зрачки были огромные, темные.
   - Что с тобой, Зинаида? -  спросила  женщина,  держа  голову  матушки
Зинаиды.
   - Ничего... - прошептала попадья. - Ничего... -  пальцы  правой  руки
разжались, и  на  крашенный  суриком  пол  выпала  салфетка  во  влажных
темно-красных пятнах. - Кровь, - произнесла матушка Зинаида, вновь теряя
сознание.
   - Какая кровь? Где кровь? Плохо ей, на улицу ее.
   Женщины вынесли матушку Зинаиду на крыльцо в тень.  Плеснули  в  лицо
холодной воды, дали еще понюхать нашатырного спирта, накапали  в  кружку
валерьянки и дали выпить.
   Зубы матушки Зинаиды стучали о железный край  кружки,  руки  дрожали,
она смотрела на свои пальцы так, словно бы на них было что-то написано и
она боится их сжать, чтобы не уничтожить письмена.
   - Что с вами, матушка? -  расстегивая  пуговицы  халата  на  груди  у
Зинаиды, спросила одна из женщин.
   - Не знаю... - произнесла тихим, упавшим голосом  попадья,  а  затем,
немного помедлив, сказала:
   - Кровь.
   - Где кровь? Откуда? - женщины переглянулись, а затем старшая бросила
взгляд на двух девчонок, приказала им отойти. - Матушка, какая кровь?  -
она приблизила свое лицо к лицу попадьи.
   - Там кровь, в храме... На иконе...
   - На иконе? - переспросила женщина и взглянула на вторую женщину:
   - Ты что-нибудь понимаешь, Клавдия?
   Та покачала головой.
   - Уж не беременны ли вы, матушка?
   - Нет, - задумчиво прошептала Зинаида, - я  не  беременна.  На  иконе
кровь.
   Минут через десять матушка Зинаида уже сидела на стуле, вынесенном из
церкви. Ее глаза часто моргали, лицо все еще было бледным, руки дрожали.
   В конце концов она пересилила себя, поднялась и, поддерживаемая двумя
женщинами, направилась к алтарю.  Салфетка  лежала  у  колонны.  Матушка
Зинаида остановилась и указала на салфетку.
   - На ней кровь.
   Пожилая женщина нагнулась, взяла салфетку, перевернула. Ткань была  в
темной крови.
   - Ой! - раздался вздох, и матушке Зинаиде опять стало дурно.
   Ее опять вывели на улицу, дали воды.
   - Откуда кровь? - спрашивали женщины.
   - Я икону  протирала,  Казанскую,  -  сказала  она.  -  Надо  батюшке
сказать, - поднялась попадья и, глядя на  алтарь,  на  образ  Спасителя,
принялась креститься и шептать молитву.
   Затем одна из женщин подошла  к  образу  Казанской  Божьей  матери  и
протерла его. На чистой белоснежной салфетке остались две  темно-красные
полосы. Женщины, бледные и испуганные, стояли на крыльце церкви. Послали
девочек в деревню за отцом Павлом.
   Тот, запыхавшись, появился через полчаса.
   Попадья  и  две  пожилые  женщины  принялись  объяснять   священнику,
показывая испачканные кровью  салфетки.  Он  кивал  и  крестился,  потом
подошел к темной иконе, прильнул к ней, долго  рассматривал,  изучал.  В
двух местах священник обнаружил маленькие, как  две  спичечные  головки,
темные капли. Он снял их  уголком  салфетки,  понюхал,  потряс  головой.
Принялся тереть лоб. Перекрестился, встал перед иконой и  сжал  ладонями
виски, словно это движение могло помочь разгадать тайну.
   -  Кровоточит,  -  пробормотал  отец  Павел.  -  Истинно   кровоточит
Богородица.
   Ему не хотелось говорить  о  том,  что  он  думает,  но  он  произнес
тихо-тихо, так, что женщины не услышали: "Предупреждает о чем-то  плохом
Богородица нас".
   Эти  слова  вырвались  со  вздохом,  слетели  с   подрагивающих   губ
священника.
   - Господи, спаси нас, сохрани  и  помилуй!  -  батюшка  опустился  на
колени перед иконой.
   Женщины последовали его примеру.
   К полудню уже все жители деревни Погост только и говорили о том,  что
икона Казанской Божьей матери в церкви плачет кровавыми слезами.

***

   К  дому  священника  на  окраине  деревни  подошел  старик  с  сыном.
Поддерживая сгорбившегося отца, сын открыл для него  калитку.  Священник
вышел на крыльцо. В это время два старших  сына  отца  Павла,  Сергей  и
Дмитрий, заносили наколотые дрова в сарай.
   Увидев гостей, они приостановили работу.
   Старик  Иван  Петрович   кивнул   мальчишкам   на   их   почтительное
"здравствуйте". Священник спустился  с  крыльца.  Гость  -  широкоплечий
мужчина - сразу же снял с головы кепку.
   - Вот тут, батюшка, отец попросил, чтобы я его к вам привел.
   - Спасибо, очень хорошо, Петр, -  произнес  священник,  здороваясь  с
гостем за руку.
   Девяностолетний старик был уже глух, плохо видел, глаза, как и у всех
пожилых людей, стали почти бесцветные. Такие глаза  окрашиваются  в  тон
окружающему миру. Если старик находился в  саду,  то  глаза  становились
зеленоватыми, если вскидывал голову и смотрел в небо, они преображались,
превращаясь в прозрачно-голубые.
   - Батюшка, - заговорил деревенский старожил протяжным голосом. -  Мне
сын с дочкой сказали, что Казанская в церкви заплакала. - Священник пока
еще ничего не отвечал, лишь задумчиво кивнул в ответ.  -  Так  я  пришел
сказать, что это плохой знак. Вас еще здесь не было, а  я  был  молодым,
вот таким, как он, - старик повернулся, посмотрел на сына.  -  Случилось
это по весне, батюшка, в сорок первом. Храм тогда  закрыть  еще  хотели.
Приехали из района начальники разные, председатель колхоза с ними вместе
на лошади прискакал и принялись уже дверь досками заколачивать, так бабы
наши плакать стали. И милиционеры тут были... Все же не  дали  мы  тогда
храм забить, не позволили. Меня тогда в район в милицию завезли,  думал,
посадят в тюрьму, но потом отпустили.
   Отец Павел  слушал  однообразный,  медленно  текущий  голос  старика,
согласно кивал. Историю о том, как перед самой войной хотели  заколотить
церковь, он знал.
   - Так вот, за неделю до этого, батюшка, мать моя, она тогда еще  жива
была, царствие ей небесное, - морщинистое лицо старика исказила  гримаса
боли, - она тогда мне рассказала.., и  еще  нескольким  в  деревне,  что
икона плачет. Мы тогда не поверили и вечером пошли  в  церковь.  Открыли
ее, протерли - тряпка красная стала от крови, красная и  тяжелая,  такая
мокрая, словно ею не икону вытирали, а к ране кровоточащей прикладывали.
В мае это случилось. Хорошо помню, как сейчас,  погоды  стояли  хорошие,
теплые.
   И мы тогда посоветовались и решили никому не рассказывать. Никого уже
из тех, кто это видел, в деревне не осталось. Кто на фронте погиб,  кого
немец убил, а кого и свои порешили, остальные своей смертью ушли.  Видно
Бог меня оставил, чтобы я, когда такое снова случится, предупредил  вас,
что быть беде.
   Старик говорил спокойно, уверенно и убедительно. Он в этой жизни  уже
ничего не боялся, так как стоял на пороге  смерти.  Врать  или  сочинять
что-либо для него не имело смысла.
   - И что потом, было какое-нибудь несчастье? - спросил  отец  Павел  и
добавил:
   - Может, присядете? Дмитрий, сынок, принеси Ивану Петровичу стул.
   - Ничего, я постою. Вот, собственно, и все.
   А потом, через неделю, храм приехали закрывать. А еще через  месяц  с
небольшим немец на нас пошел, война началась.
   -  Господи,  помилуй!  -  пробормотал  батюшка,  и  его  дети   сразу
перекрестились.  Даже  младший,  девятилетний  Илья,   перекрестился   и
погладил медный крестик на шелковом шнурке, висевший на груди.
   - Беда, батюшка, такая, что хуже не  бывает,  Война  началась,  немец
пошел - вот что потом было. Плохой знак,  -  произнес  старик.  Так  что
молиться  всем  миром  надо,  чтобы  Господь  нас  оберег  и  Богородица
защитила. Мне-то уже все едино, - говорил старик, - а вот им еще жить да
жить, - он посмотрел на детей священника,  прикоснулся  к  локтю  своего
сына, уже немолодого лысоватого мужчины с зажатой в кулаке кепкой. -  Им
жить надо, батюшка. Я уже до церкви не дойду - на пригорке  ведь  стоит,
стар больно, а вам всем молиться надо, прощения  у  Всевышнего  просить.
Пусть смилостивится над нами. Я дома помолюсь.
   Священник  поблагодарил  старика  за  предупреждение,   проводил   до
калитки.
   Старший сын Сергей подошел к отцу.
   - Папа, правда, что Богородица кровавыми слезами плачет?
   - Правда, сынок, - спокойно ответил отец Павел, крепко обнял сына  за
плечи, прижал к черному подряснику. - Правда.
   - Папа, а кровь настоящая? - самый младший, Илья,  заглянул  в  глаза
отцу.
   - Настоящая, Илюша, - священник наклонился, взял сына, легко  оторвал
от земли и прижал к груди.
   Илья уткнулся в бороду отца и заулыбался.
   Ему стало щекотно.
   - Папа, а это ведь не страшно, да?
   - Не бойся, Илья, все будет хорошо.
   - Ты это знаешь? - спросил младший сын.
   - Верю, - ответил священник, опуская сына на землю.  -  Иди,  помогай
братьям, а то все работают, а ты гуляешь.
   - Я тоже работаю. В сарае дрова складывал, а  они  здесь,  -  пояснил
ребенок.
   Священник вошел в дом.
   Матушка лежала на кровати с мокрым полотенцем на голове.  Глаза  были
открыты.
   - Кто приходил?
   - Иван Петрович с сыном заходили.
   - И что сказали?
   Отец Павел не хотел расстраивать супругу, поэтому не стал посвящать в
то, что ему рассказал старик.
   На следующий день, в  воскресенье,  к  сельской  церкви,  стоящей  на
пригорке у кладбища, потянулись  люди.  Их  было  много,  почти  как  на
больших праздниках. Шли старики с внучатами, женщины, старухи в платках,
в чистых праздничных одеждах. Звонарь бил в колокол,  и  звон  плыл  над
зелеными полями, над лесом, над рекой, долетал до  стройки,  на  которой
надрывался экскаватор даже в выходной день.
   А стройка была непростая. Неподалеку от  Святого  источника,  который
местное население называло  ключом,  строили  современный  туристический
комплекс. Место, выбранное застройщиками, было замечательным: рядом река
с лесом, лес - полный грибов и ягод, во все стороны раздолье. За лесом -
болото с клюквой,  и  поохотиться  есть  где,  и  порыбачить,  и  просто
отдохнуть на природе.
   А то, что вода в источнике целебная и лечит от всех болезней, знали в
округе все. Когда кто-нибудь заболевал, сразу бежали за водой к ключу. У
источника стоял  высокий,  серебристый  от  времени  дубовый  крест.  На
Крещение здесь, у ключа, не замерзавшего даже в самые лютые морозы, отец
Павел проводил службу, благословляя целебную воду.
   Обычно звон колокола приносил радость и в душах поселялась благодать.
Сегодня прихожанам, идущим к церкви по тропинкам, по проселочной дороге,
было  нерадостно.  Сумрак  царил  в  душах  верующих.  Старики  бурчали,
одергивали   молодых,   даже   громко   разговаривать   не    разрешали.
Останавливались, прислушивались к мелодичному  перезвону,  летящему  над
окрестностями, крестились и шли дальше.
   Народу собралось, как никогда, много, даже на  крыльце  стояли.  Небо
над деревянной церковью было таким же голубым и  ярким,  как  и  купола,
выкрашенные прошлым летом.
   - А вы слышали?
   - А вы знаете?
   - А ты видел? - в разных местах слышался  шепот  прихожан.  -  Плохой
знак. Это Господь предупреждает.
   - Нет, не Господь, это сама Богородица знак подает, что надо  в  Бога
верить. Забыли Бога! - шептала старуха, грозя  пальцем  внучке,  которая
хотела оставить бабушку и поближе подойти к колонне,  на  которой  висел
образ Казанской Божьей матери.  Но  старуха  внучку  удержала  и  злобно
зашипела:
   - Стой здесь! Куда лезешь?
   Слушай батюшку да крестись.
   После  службы  настроение  у  многих  улучшилось,   словно   какое-то
просветление наступило. Люди уже не были такими мрачными.
   Сельский староста стоял у иконы Казанской Божьей матери, не  разрешая
никому к ней прикасаться.  А  любопытных  подойти  поближе,  рассмотреть
образ Богородицы было хоть отбавляй.
   Большинство за этим и пришло в церковь. Ведь в деревне  происшествия,
заслуживающие внимания, случаются не так часто. А тут такое!
   И свидетели есть. Попадья, женщины, девчонка, да  и  сам  батюшка  не
отрицали, что на темной от времени доске выступила кровь.  Правда,  отец
Павел не утверждал, что увиденная  темно-красная  жидкость,  похожая  на
вишневое варенье, и есть самая настоящая кровь. Но ведь и не отрицал!
   После  службы  началась  проповедь.  Отец  Павел  стоял  в   одеянии,
соответствующем ситуации, справа от иконостаса с иконой святого Георгия,
убивающего копьем змия, и зачитывал Священное писание. Он говорил о том,
что надо быть смиренным, и тогда Господь не  обойдет  своей  милостью  и
обязательно поможет, заступится. Все слушали  священника,  но  в  то  же
время косились на темную икону Казанской Божьей матери,  словно  боялись
ее. За все время, пока длилась проповедь, батюшка  ничего  не  сказал  о
чуде, которому был свидетелем, не пояснил, что к чему.
   - Надо больше молиться. Надо быть чистыми душой.
   И в это время грянул гром. Раскат был несильный, глухой, далекий.
   Прихожане  стали  переглядываться.  Батюшка  посмотрел  на  окна,  за
которыми сразу померк свет. Священник увидел  темные  тучи,  они  как-то
очень быстро затянули небо, совсем недавно такое чистое  и  ясное.  Отец
Павел хотел улыбнуться и перекрестить прихожан, но вновь раздался раскат
грома. На этот раз он прозвучал так близко,  что  даже  стекла  в  окнах
зазвенели.
   Те, кто постарше и понабожнее, тут  же  стали  креститься  и  шептать
молитвы. Священник замер, взглянул мельком  на  икону  Казанской  Божьей
матери, на которую упал лучик света.
   В этом ярком  луче  она  на  какое-то  мгновение  вспыхнула  и  стала
пронзительно яркой, словно рубин на свету.
   Вдруг громыхнул такой сильный  "удар,  что  вся  церковь  вздрогнула.
Сверкнула молния, озарив фосфорическим светом испуганные лица прихожан и
священника. Рука отца Павла не успела  сделать  крестное  знамение,  как
раздался страшный треск, такой сильный, словно чугунная  баба  со  всего
размаха ударила в деревянную стену храма.
   - Крест! Крест! - закричал кто-то с улицы. - Крест!
   Народ повалил из церкви под крупные теплые капли весеннего дождя.  Но
по домам никто не расходился. Все стояли и смотрели на темно-синий купол
без креста. Над ним вился голубой дым.
   Священник перекрестился:
   - Господи, помилуй! - воскликнул он.
   И тут уже из церкви истерично закричала женщина:
   - Икона! Икона упала!
   Батюшка бросился в храм. Икона  Казанской  Божьей  матери  лежала  на
полу. Церковь гудела от порывов ветра, капель дождя и громовых раскатов.
Отец Павел схватил икону, прижал к груди и бросился  к  царским  вратам.
Когда он положил икону в алтаре и  перекрестился,  то  увидел  на  своих
пальцах темные пятна свежей крови.
   Он быстро вытер кровь о рясу  и  с  перекошенным  лицом  вышел  из-за
алтаря.
   - Спокойствие, люди добрые, спокойствие.
   Бог всемогущ и милостив. Он нас защитит, не даст в обиду, не позволит
силам тьмы одержать над собой верх, - голос священника тонул в  раскатах
грома. По лицу пробегали голубоватые сполохи молний.
   Все это действо  выглядело  фантастическим,  непохожим  на  привычную
реальность.
   Гроза кончилась так же неожиданно, как и началась. Порыв ветра согнал
за лес темные тучи, и воцарилась тишина. Снова засветило  яркое  солнце,
переливались тысячами искорок капли на траве, сверкали лужи.
   Народ был  ошеломлен  произошедшим.  Если  бы  не  крест,  обожженный
молнией, слетевший на землю с церковного купола, да не гвоздь от  ик