го золота, и скрылся в доме.
   Григорий ехал, крутил баранку,  выпускал  дым  в  открытое  окошко  и
чувствовал себя абсолютно  спокойно.  Даже  принялся  напевать  нехитрый
мотивчик себе под нос. В район он приехал  вовремя,  сдал  молоко,  взял
чистый путевой  лист  на  завтра.  Поговорил  с  приемщиком,  пошутил  с
женщиной-диспетчером и, услышав от  нее  "счастливой  дороги",  отбыл  в
Погост.
   "И что со мной такое утворил этот черт копченый? - думал  Григорий  о
хозяине дома мельника. - Странно все как-то, словно я сам не свой,  хотя
сила в теле невероятная. Наверное, если упереться бы хорошенько ногами в
землю, то и машину смог бы  опрокинуть.  Ничего,  сейчас  домой  приеду,
стаканчик самогона накачу, и все станет как было".
   Но  уже  на  подъезде  к  деревне,  в  том  месте,  где  он  встретил
младшенького поповского сына, с Григорием Грушиным произошла разительная
перемена. Он перестал бормотать песенку, как-то весь оцепенел, и  холод,
лютый холод заполнил его душу, начал жечь изнутри. Григорий даже  стекло
поднял, так его зазнобило.
   По деревне он едва тянулся, словно вез  не  пустые  чистые  бидоны  в
кузове, а гроб с покойником. И лицо его стало бледным,  а  взгляд  карих
глаз повернут вовнутрь, в себя. Что там видел Григорий,  местные  жители
не понимали.
   - Наверное, пьяный, - сказал один мужик другому и принялся  прибивать
жердь к забору. - - За рулем он никогда не пьет. Может, случилось  чего,
заболел?
   - Может.
   И сосед принялся помогать соседу, поддерживая длинную осиновую жердь.
   Машина Холмогорова стояла у ворот дома  священника.  Григорий  Грушин
остановил свой грузовик рядом с автомобилем Холмогорова, сунул руку  под
потертое лоснящееся сиденье.
   Гриша вытащил тускло поблескивающую тяжелую монтировку,  сунул  ее  в
рукав пиджака и вяло соскочил с  подножки  на  землю.  Немного  постоял,
вращая из стороны в сторону головой,  и,  не  поднимая  от  земли  глаз,
поднялся на крыльцо, отворил дверь.
   Отец Павел и Холмогоров сидели за  круглым  столом.  Матушка  Зинаида
звенела посудой в кухне. Старший сын священника увидел входящего  в  дом
водителя грузовика.
   - Здрасьте, - чисто механически сказал он и отошел в сторону, уступая
дорогу.
   Григорий не отреагировал. На  ребенка  повеяло  холодом,  и  он  даже
втянул голову в плечи и выбежал на крыльцо.
   - Здравствуй, Григорий, - водитель столкнулся  с  матушкой  Зинаидой,
которая несла тарелки в гостиную.
   Григорий отодвинул попадью в сторону - так, как отодвигают  предметы,
а не живое существо, например стул, попавшийся на дороге.
   - Гриша, ты  куда?  Что  случилось?  -  лицо  попадьи  побледнело,  с
тарелками в руках она двинулась вслед за Григорием Грушиным.
   Отец Павел сидел спиной к Григорию. Лишь переступив  порог  гостиной,
водитель поднял голову. Скользнул взглядом по  черному  подряснику  отца
Павла, по седеющим длинным волосам, по залысине, дернул правой рукой,  и
из рукава пиджака  выскользнула,  тускло  блеснув,  тяжелая  монтировка.
Пальцы сжали ее край, рука взметнулась к потолку.
   Холмогоров вскинул голову.  Он  поймал  взгляд  карих  глаз  Григория
Грушина.  Холмогоров,  медленно  опираясь  о  край  стола,  поднялся.  А
Григорий уже летел на него с занесенной для  удара  монтировкой.  Пальцы
разжались, и монтировка упала вначале на стол, а  затем  загрохотала  по
дощатому полу.
   - Ты что это? - воскликнул  отец  Павел,  хватая  за  плечи  водителя
грузовика. - Григорий, что с тобой? Ты пьян?
   - Да нет же, батюшка, я трезвее трезвого.
   Нынче я трезв, как никогда, - и Григорий начал оседать.
   И если бы Холмогоров не подоспел, то наверняка священник  не  удержал
бы тяжелого мужчину.
   - На диван его, - сказал Холмогоров.
   Матушка вскрикнула, но тарелки из рук не выронила,  поставила  их  на
буфет и кинулась в кухню за водой.
   - С ним что, плохо? Сейчас воды подам!
   - Не нужна ему вода, - громко крикнул Холмогоров, - не надо. Выйдите,
отец Павел, выйдите на минуту.
   Сельский священник попятился назад, зацепился ногой за монтировку. Та
загрохотала, катясь под буфет.
   - Павел, он хотел тебя ударить? - спрашивала  Зинаида,  заглядывая  в
глаза мужу.
   - Не знаю. Не знаю, родная, я ничего не понял. Я спиной сидел к нему.
   - Он прошел рядом со мной, меня оттолкнул. Я ему говорю  "здравствуй,
Гриша", а он ни ответа ни привета, словно не в себе.
   Холмогоров держал Григория за плечи:
   - В глаза мне смотри, в глаза!
   Тяжелые веки поднялись. Лицо водителя было бледным, безжизненным.
   - Смотри в глаза. Молчи, ничего не говори.
   - Голова болит.., трещит... Раскалывается.
   И холодно мне. Как мне холодно, ужас просто!
   Дайте мне одежду, я же совсем голый, совсем!
   - Сейчас. В глаза смотри, сейчас я тебя одену.
   Через четверть часа водитель грузовика  сидел  на  крыльце,  обхватив
голову руками, и плакал  навзрыд,  как  ребенок,  которого  незаслуженно
наказали родители. Рядом стоял Холмогоров.
   - Ничего не понимаю, ничего! Не знаю, наваждение какое-то...  Что  со
мной было? Скажите, вы же человек умный, книги читаете, в Москве живете.
Ну скажите, пожалуйста!
   - Пройдет. Все скоро пройдет.
   Попадья вытащила из-под буфета железную монтировку, унесла на  кухню,
спрятала под плиту.
   Батюшка сидел в гостиной с маленькой потрепанной Библией в руках. Его
губы шептали слова молитвы:
   - Боже, спаси и сохрани нас всех. И ему  помоги,  Господи,  сирому  и
убогому, направь его на путь истинный, не дай ему пропасть.
   Попадья время  от  времени  появлялась  в  проеме  двери  и,  немного
постояв, исчезала, пожимая плечами.
   Младший сын священника Илья на другой стороне дома, в огороде,  играл
с божьей коровкой. Он подставлял насекомому травинку,  и  божья  коровка
карабкалась по ней к пальцу. Затем Илья переворачивал травинку, и  божья
коровка, сверкнув оранжевыми крылышками с четырьмя  черными  пятнышками,
меняла направление и вновь начинала взбираться.
   - Шустрая ты, божья коровка. Лети на небо, там твои детки.  Ну,  чего
не летишь? Или тебе хорошо со мной? Лети на небо, туда, высоко-высоко. Я
тебя не держу. Вот видишь, совсем не держу. Ну, давай!  -  пальцем  Илья
подталкивал божью коровку.
   В конце концов она раскрыла крылья, мгновение посидела, оторвалась от
травинки и темной точкой полетела в небо.
   - Ну вот, до свидания, - мальчик помахал ладошкой, словно прощался  с
приятелем, уезжавшим на выходные в город.
   Сегодняшнее утро было радостным, Илья .проснулся совсем  другим.  Он,
как и прежде улыбался, был ласков, нежен,  всех  узнавал,  отзывался  на
любое слово. Но что с ним было, вспомнить не мог. А матушка  Зинаида  по
совету Андрея Алексеевича  Холмогорова  не  приставала,  не  докучала  с
расспросами. Ведь Андрей Алексеевич сказал, все образуется, только самое
главное, не надо Илью обеспокоить. Время - лучший лекарь.
   - Илья, - позвала она младшего.
   Тот прибежал.
   - Да, мамочка.
   - Садись за стол. Вот булка, варенье, молоко, - попадья налила полную
кружку холодного молока и подвинула ее к сыну.
   - Я только руки вымою.
   Она подала сыну чистое полотенце. Илья вы, тер лицо, глаза  счастливо
блестели.
   - Какое вкусное варенье! Мама, а как ты узнала,  что  я  хочу  булки,
молока и варенья? Ну  скажи,  как?  Ты  что,  мысли  мои  на  расстоянии
прочесть можешь?
   - Могу.
   - Расскажи, как ты это делаешь?
   Зинаида пожала плечами:
   - Я же твоя мать, Илья, и я чувствую, чего тебе хочется.
   - А чего мне еще хочется? - съев булку  и  перемазав  губы  вареньем,
спросил мальчик. - Отгадай.
   - Наверное, еще молока?
   - Правильно, полчашки.
   - Ну, вот видишь.
   - А я не умею читать чужие мысли. Это,  наверное,  очень  трудно,  я,
наверное, никогда не научусь?
   - Вырастешь - научишься.
   - А я вырасту? Буду долго жить?
   - Долго и счастливо, - сказала матушка Зинаида, гладя сына по голове.
   Она уже забыла о сидящем  на  крыльце  плачущем  Григории,  забыла  о
страшном происшествии.
   Она радовалась, что к ней вернулся сын, что он совсем  не  изменился,
такой же, как прежде - веселый, ласковый и словоохотливый. Больше  всего
Зинаида любила разговаривать с Ильей, и всегда,  даже  если  была  очень
занята,  старалась  отвечать  на  все  его   вопросы.   А   вопросов   у
девятилетнего Ильи находилось превеликое множество.  Увидит  что-нибудь,
услышит и мчится  к  матери.  Заглядывает  ей  в  глаза  или,  наоборот,
смущенно опустит свои длинные ресницы и спрашивает:
   - Бог меня всегда видит?
   - Конечно.
   - Даже если я в погребе спрячусь?
   - Ив погребе он тебя, сынок, видит.
   - А он меня всегда защищает?
   - Всегда.
   - А почему он меня не поддержал, когда я упал и локоть разбил?
   - Это пустяки, сынок.
   - Мама, а чего дядя Гриша плачет? У него умер кто-то?
   - Нет, никто, слава Богу, не умер.
   - Тогда чего он так сильно ревет?
   - Иди в сад, погуляй. А во  взрослые  дела  не  лезь.  Я  тебе  потом
расскажу.
   - Когда потом?
   - Когда вырастешь.
   Тем временем Грушин немного успокоился.
   - Наваждение какое-то..,  сам  не  пойму,  -  уже  стоя  на  крыльце,
говорил, размазывая по щекам слезы, Григорий Грушин.
   - Пойдем, я тебя провожу.
   - Машину надо забрать.
   - Потом заберешь. Ничего с ней не станет, если ночь здесь постоит.
   - Машина казенная, не моя личная.
   - Знаю, что не твоя. Пойдем, Гриша.
   На этот раз трезвый Григорий Грушин,  пошатываясь,  словно  выпил  не
меньше бутылки крепчайшего самогона, и спотыкаясь, пошел вдоль забора  к
своему дому. Холмогоров следовал за ним, отставая лишь на пару шагов.
   - Ничего не пойму! Затмение какое-то, самое настоящее наваждение. Вот
объясните мне, почему это случилось?
   Холмогоров был сосредоточен, погружен в собственные мысли и на  слова
водителя не ответил. Постепенно походка Григория становилась все тверже,
движения  все  увереннее.  Он  сам  открыл  калитку   своего   дома   и,
поблагодарив  Холмогорова,  произнеся  слово  "наваждение",  скрылся  за
дверью.
   Многое  в  происходящем  было  Холмогорову  неясно.   Но   он   душой
чувствовал, что появился в этой деревне не зря, что это промысел Божий и
по воле Божьей делается все на белом свете.
   И именно по воле Всевышнего в  данный  момент  он  оказался  здесь  и
вынужден бороться с пока еще неведомой силой, творящей зло.
   - Помоги мне, Господи, дай силу постичь все здесь происходящее...
   Когда Холмогоров  вернулся  в  дом  священника,  попадья  подала  ему
тяжелую монтировку.
   - Это Гришина, - сказала она. - Не хочу, чтобы эта  железяка  в  доме
лежала.
   Холмогоров  взял  монтировку,  вышел  со  двора  и  положил  в  кузов
грузовика.
   - Я в церковь. Сейчас милиция приедет.
   Пойдете со мной, Андрей Алексеевич? - спросил священник.
   - Нет. С вашего позволения я побуду дома.
   Отец Павел виновато улыбнулся:
   - Как вам будет угодно, Андрей Алексеевич.

Глава 15

   Прораб стройки туристического комплекса в деревне Погост добирался из
Лихославля к объекту, как всегда,  на  перекладных.  Старый,  умудренный
жизнью прораб появился на площадке ровно в девять, хотя наверняка  знал,
что хозяин в это время еще  в  Москве,  а  экскаваторщик,  ночевавший  в
деревне, уже крутится у машины.
   В потертом, запыленном синем костюме, с  портфелем  в  руке  Петрович
важно прошелся по деревенской улице и  уже  у  последних  домов  услышал
урчанье пускового двигателя.
   Петрович  любил  раннее  утро.  Воздух  прозрачный,  свежий,   птички
щебечут.  Деревня  еще  трезвая,  сельчане  важно  с  ним   здороваются,
как-никак, начальник. Времени выслушать деревенские новости  у  него  не
нашлось.
   Экскаваторщик продемонстрировал прорабу перепачканные руки,  мол,  не
могу ладонь пожать.
   - Здорово, Гроссбауэр, - поприветствовал рабочего Петрович и заглянул
в котлован. За ночь в нем собралась вода, черная жижа торфа  расползлась
по всей площади. - Черпать тебе, не перечерпать, - крикнул Петрович.
   Экскаваторщик его не слышал, он до пояса исчез в недрах механического
отделения экскаватора и злобно  чертыхался:  двигатель  никак  не  хотел
заводиться.
   Разложив  бумаги,  прораб  взялся  прикидывать   список   материалов,
необходимых для стройки на следующий месяц. Лишнее он привозить  боялся:
деревенские растащат. Погруженный в расчеты,  Петрович  опомнился,  лишь
когда скрипнула дверь вагончика. Он вскинул голову.
   Перед ним стояла Марина Краснова и носком модельной туфли  разгребала
песок, густо усыпавший линолеум.
   - Здравствуйте, Марина, - с почтением произнес  Петрович,  поднимаясь
из-за стола.
   Чувствовал он себя неловко, заранее слов соболезнования для вдовы  не
приготовил. Последний раз Марину он видел еще вместе с Сергеем.
   "Может, она хочет дело мужа на себя завернуть? - решил прораб. -  Оно
и правильно, надо же кому-то из родных финансами покойного заняться".
   - Здравствуйте, - голос Марины звучал неестественно высоко и  немного
смущенно.
   - Рад вас видеть, - прораб предложил женщине сесть.
   Марина замотала головой:
   - Нет, я только поздороваться заскочила.
   И тут же выбежала из вагончика.
   "Чудная! - Петрович почесал небритую два  дня  щеку.  Настороженность
прошла. - Наверное, приехала что-нибудь из  вещей  взять,  -  решил  он,
глядя в окно на то, как Марина открывает  гостевой  вагончик-бытовку,  в
котором останавливались хозяева, приезжая на стройку.  -  Раз  приехала,
значит, надо. Эх, жаль мужика,  глупо  погиб!"  -  Петрович  вернулся  к
столу, и остро отточенный карандаш  вновь  заскользил  по  распечатке  с
ценами на строительные материалы.
   Экскаваторщик даже не заметил появления женщины,  копался  в  моторе.
Грязь, смазка оказались уже не только на руках рабочего, но и на  спине,
украшали лоб и щеки.
   Марина же тем  временем  вынесла  из  вагончика  пластиковый  столик,
четыре белоснежных пластмассовых кресла  и  установила  пляжный  зонтик,
ярко-красный, с золотой бахромой по краям. Кроме  одноразовой  посуды  в
вагончике  нашлась  и  фаянсовая.  Ею  почти  никогда  не  пользовались,
ленились мыть. Теперь же Марина  извлекла  картонный  ящик  с  кофейными
чашечками, блюдечками, ложечками, расставила их на  тумбочке.  Треснутую
со сколами посуду она составила в угол,  а  целую  старательно  протерла
полотенцем.
   Вновь забежала к Петровичу.
   - У вас белой бумаги и ножниц не найдется?
   Прораб выдвинул ящик и вытащил пачку желтой, покореженной от  сырости
бумаги.
   Марина наморщила носик:
   - А чего-нибудь побелее?
   Покопавшись, прораб обнаружил пару мелованных фирменных бланков фирмы
Полуянова.
   - Подойдет?
   Ржавыми  ножницами  Марина  отрезала  шапки  бланков  и   счастливая,
улыбаясь, выбежала из прорабской.
   - Кто ж их поймет, этих женщин? - пробормотал прораб.
   Закрывшись в вагончике, Марина  забралась  на  кровать  с  ногами  и,
высунув от старательности язычок, стала вырезать бумажные кружева.
   Экскаваторщик, уже отчаявшись завести  двигатель,  выбрался  из  недр
машинного отделения и замер с гаечным  ключом  в  руке.  У  пластикового
столика под ярким зонтиком  стояла  Марина  в  белоснежном  переднике  с
кармашком. Ее прическу украшала вырезанная из бумаги кружевная  наколка.
В руках женщина держала маленький блокнот  и  короткий,  обгрызенный  на
конце  карандашик.  Глуповатая  улыбка  застыла  на   губах   Красновой.
Несколько  секунд  Марина  созерцала  экскаваторщика,  а  затем   широко
улыбнулась, обнажив безукоризненные зубы:
   - Может, зайдете к нам? - она состроила экскаваторщику глазки.
   - Вы.., это.., чего? - растерялся рабочий-механизатор.
   -  Приглашаем  наведать  наше  заведение,  -  широким  жестом  Марина
пригласила экскаваторщика к столу.
   - Эй, Петрович! - в испуге закричал экскаваторщик.
   Выглянул прораб. Марина и его одарила улыбкой.
   - Людно для такого раннего времени. И вас просим.
   - Куда? - Петрович почувствовал, что в горле у него запершило.
   - К столу. Утром положено пить кофе.
   На крыльце  гостевого  вагончика  весело  дышал  паром  электрический
чайник.
   - Марина, с вами все в порядке? - осторожно спросил Петрович, подходя
к женщине.
   - Присаживайтесь. Это хорошо, когда первый посетитель - мужчина. Я  с
вами не играю, - весело добавила Краснова, - это настоящее кафе.
   Петрович,  очумело  глядя  на  вдову  Сергея  Краснова,  опустился  в
пластиковое кресло и положил перед собой пачку дешевых сигарет с газовой
зажигалкой.
   - Минуточку, - Марина исчезла в вагончике.
   Экскаваторщик  и  прораб  переглянулись,  но  не  успели   обменяться
впечатлениями. Марина поставила перед Петровичем пепельницу,  украшенную
рекламой сигарет.
   - Умывальник у нас здесь, - обратилась она  к  экскаваторщику.  -  Не
стесняйтесь же, это пока он еще на улице.  Скоро  достроим  комплекс,  и
тогда у нас повсюду будет стоять испанская техника.
   - Не возражай ей, - прошептал Петрович.
   Экскаваторщик принял от Марины кусочек дорогого косметического мыла и
принялся отмывать под жестяным умывальником солидол с толстых пальцев.
   - Держите, - Краснова оторвала бумажное полотенце.
   Экскаваторщик неумело им вытерся. В пластиковое  кресло  садиться  он
боялся: во-первых, спина грязная,  а  во-вторых,  ему  казалось,  то  не
выдержит.  Экскаваторщик  не  отводил  глаз  от   Петровича,   надеялся,
начальник что-нибудь придумает.
   - Что будете заказывать? - Марина занесла остро отточенный карандашик
над блокнотиком. - Меню еще не напечатали, у  нас  здесь  пока  разруха.
Хорошо, если не  можете  решить  сразу,  я  вам  посоветую  кофе.  А  вы
подумайте.
   - Она.., чего? - шепотом поинтересовался Петрович.
   - Я думал, вы знаете.
   Петрович нервно закурил.
   Марина вернулась из вагончика с подносиком в руках. На  нем  дымились
две чашки с кофе. Она  элегантно  постелила  перед  строителями  льняные
салфетки и бережно опустила чашки.
   - Может, выпить чего желаете? Есть водка и пиво.
   - Водички бы... - выдохнул  Петрович,  чувствуя,  что  язык  сделался
шершавым, как старый асфальт.
   И  вмиг  на  столе  появилась  бутылка  минералки,   запотевшая,   из
холодильника, и хозяйские хрустальные стаканы. Марина  была  настойчивой
и, пока Петрович не заказал бутерброды, не успокоилась.
   - Что делать будем? - спросил экскаваторщик. - По-моему, она того,  -
и покрутил пальцем у виска.
   - Ясное дело, не в себе женщина, - с искренним  сочувствием  произнес
Петрович. - Мужик погиб, у нее крыша и поехала.
   - Звонить надо Полуянову, пусть он что-нибудь придумает.
   - С утра проверял, телефон не работает, - вздохнул Петрович,  отпивая
глоток кофе. Сахару в него было насыпано немерено, даже губы слипались.
   Экскаваторщик же пил, не замечая этого.
   -  Еще  раз  попробую,  -  прораб,  поглядывая  на  Марину,  исчез  в
вагончике.
   Телефонный аппарат, засиженный мухами, по-прежнему безмолвствовал.
   - Вы позвонить хотите? - весело окликнула Петровича Марина.
   - Да уж, хотелось бы, -  ласково,  боясь  испугать  женщину,  отвечал
прораб.
   - Можете с моего мобильника, но долго не говорите, - Марина  положила
на пластиковый столик серебристую элегантную трубку.
   Заскорузлым пальцем Петрович вдавил кнопки. Прислушался.
   - Алло! - раздался голос Полуянова. По шуму  в  наушнике  можно  было
догадаться, что Антон едет в машине - шумел двигатель.
   - Беда, хозяин, - прикрывая микрофон ладонью, шептал Петрович.
   - На стройке что-то случилось?
   - Нет, хуже. Тут Марина Краснова приехала... - прораб осекся, женщина
пристально смотрела на него. -  Короче,  беда,  хозяин,  приезжайте.  Не
знаю, что и думать.
   - Я как раз к вам еду, только не один. Через полчаса буду.
   Петрович отключил  трубку.  Вернул  ее  Марине.  Прораб  инстинктивно
чувствовал, что надо ей подыгрывать.
   - Кофе у вас вкусный.
   - Стараемся.
   - А ты как думаешь, Гроссбауэр? -  назвал  экска