ходило, Уэббер истратил пару кадров.
   Подойдя к зияющей  ране  в  борту  корабля,  они  увидели  на  иле  в
нескольких футах от пробоины пару туфель, как  будто  ждущих,  когда  их
снова наденут на ноги.
   - Где парень, который их  носил?  -  заинтересовался  Уэббер,  снимая
туфли в разных ракурсах. - Где тело?
   - Должно быть, съели черви, - произнес пилот. - И еще крабы.
   - Кости и все остальное? Черви едят кости?
   - Нет, но море  ест.  Глубина  и  холодная  соленая  вода  растворяют
кости... Химия. Море ищет кальций. Раньше я хотел, чтобы меня похоронили
в море, но теперь - нет. Мне не нравится  идея  стать  ленчем  для  этой
погани.
   Приблизившись  к   носу   подлодки,   они   увидели   еще   несколько
распознаваемых предметов: котлы из камбуза, раму от койки, радио. Уэббер
все сфотографировал. Он наводил одну из камер,  когда  на  границе  поля
зрения заметил нечто похожее на букву алфавита, выписанную  на  стальной
плите.
   - Что это? - спросил он.
   Пилот  развернул  батискаф  и  медленно  двинулся  вперед.  Глядя   в
иллюминатор, он вдруг бросил:
   - Есть! Мы опознали ее.
   - Правда?
   - Во всяком случае, принадлежность. Это U на  обшивке  боевой  рубки.
U-boot .
   - U-boot? Ты хочешь сказать - германская?
   - Была. Но только Богу известно, что она делала так далеко к  югу  от
основных коммуникаций.
   Пока пилот понемногу  продвигал  батискаф  к  носу  подводной  лодки,
Уэббер снял букву U в разных ракурсах.
   Когда они достигли  носовой  оконечности,  пилот  выключил  мотор,  и
батискаф завис.
   - Вот почему она утонула, - пояснил он, концентрируя свет на огромной
дыре в палубе. - Ее раздавило.
   Листы палубы были загнуты внутрь, их края  закручивались,  словно  от
удара гигантского молота.
   Делая очередной снимок, Уэббер почувствовал, что обливается потом: он
представил себе ту минуту полустолетием  раньше,  когда  люди  на  лодке
вдруг поняли, что должны умереть. Он услышал рев водяного потока, крики,
ощутил замешательство, панику, давление, нехватку воздуха, агонию.
   - О боже... - вырвалось у Уэббера.
   Пилот включил мотор, и батискаф начал по дюйму  продвигаться  вперед.
Свет прожекторов проник в пробоину, открыв перепутанные обрывки кабелей,
скрученные трубопроводы...
   - Эй! - закричал Уэббер.
   - Что?
   - Там внутри что-то есть. Что-то большое. Похоже на... Не знаю...
   Пилот сманеврировал батискафом  и  завис  над  дырой  носом  вниз:  с
помощью  когтей  на  концах  манипуляторов  оторвал  провода  и  разгреб
сплетение труб. Он сфокусировал пятитысячеваттный луч и направил  его  в
отверстие строго вертикально.
   - Разрази меня гром...
   - Вроде бы ящик... -  начал  было  Уэббер,  наблюдая  танец  луча  по
желто-зеленому правильному прямоугольнику. - Сундук.
   - Да. Или гроб. - Пилот замолчал, взвешивая возможности. -  Нет,  для
гроба слишком велик.
   Некоторое время никто не произносил ни звука. Они пристально  глядели
на контейнер, строя догадки  и  дав  волю  воображению.  Наконец  Уэббер
произнес:
   - Нужно поднять его наверх.
   - Угу, - кивнул пилот. - Вопрос только - как. Ублюдок в длину  восемь
футов. Готов спорить, весит тонну. Своим аппаратом я его не подниму.
   - А если двумя батискафами?
   - Нет, я думаю, мы не поднимем штуку весом в тысячу фунтов. Тем более
что контейнер может оказаться гораздо тяжелее.  Мы  не  сможем...  -  Он
замолчал. - Подожди. Думаю, там наверху найдутся пять миль  троса.  Если
они привяжут на конце груз и опустят его, а мы сумеем закрепить  ящик  в
петле, то, может быть, есть шанс... - Он нажал на кнопку и  заговорил  в
микрофон.
 
*** 
 
   На то, чтобы  найти  опущенный  с  плавучей  базы  трос  с  грузом  и
закрепить контейнер в стальной петле, два  батискафа  потратили  час.  К
тому времени, когда они подали наверх команду  начинать  подъем,  запасы
воздуха  у  них  уменьшились  почти  до  критической  отметки.  Поэтому,
убедившись,  что  контейнер  извлечен  из  корпуса  подводной  лодки   и
нормально идет вверх, они сразу же сбросили балласт и  начали  всплывать
сами.
   Уэббер чувствовал себя выжатым, но  находился  в  приподнятом  боевом
настроении. Он с нетерпением ждал выхода на поверхность,  чтобы  открыть
контейнер и увидеть его содержимое.
   - Ты знаешь, что необычно? - спросил  он,  наблюдая,  как  глубиномер
отсчитывает метры их возвращения к дневному свету.
   - Вся эта штука чудная, - сказал пилот.
   - Ты имеешь в виду что-то конкретное?
   - Обломки подлодки. Все  было  покрыто  илом,  на  всем  лежал  серый
слой... Кроме ящика. Он чистый. Наверное, поэтому я  и  увидел  его.  Он
выделялся.
   - А ил липнет к бронзе?
   - Понятия не имею, - пожал плечами пилот.
 
7 
 
   - Не могу поверить! - воскликнул  Уэббер.  -  Металлурги,  археологи,
химики... Что за дерьмо! Имеет значение только то, что внутри. О чем они
думают?
   - Ну ты же знаешь бюрократов, - попытался выразить сочувствие  пилот.
- Они сидят весь день, ковыряя пальцем в  заднице,  а  теперь  им  вдруг
приходится что-то делать, как-то оправдывать свое существование.
   Они стояли на  корме  судна,  державшего  курс  на  запад,  к  заливу
Массачусетс. Контейнер помещался на спускоподъемном устройстве, и Уэббер
провел несколько часов, устанавливая лампы на надстройках, чтобы создать
при вскрытии контейнера соответствующую таинственную атмосферу. Он решил
работать на закате, в "волшебный час" фотографов, когда тени удлиняются,
а свет - мягкий, наполненный и драматический.
   И тогда, за полчаса до начала съемок,  капитан  передал  ему  листок,
полученный по факсимильной  связи  из  "Нэшнл  джиогрэфик",  с  пометкой
"срочно": ему предписывали не трогать контейнер до прибытия в порт,  где
судно встретит команда специалистов по естественным наукам и  историков,
осмотрит и откроет бронзовый ящик в  присутствии  одного  из  авторов  и
редактора журнала, а также  телевизионных  операторов,  снимающих  серию
"Нэшнл джиогрэфик иксплорер".
   Уэббер был убит. Он знал, что произойдет: подготовленное им освещение
уничтожат,  его  отодвинут  в   сторону,   за   спины   телевизионщиков,
командовать начнут эксперты. Он не получит никакой  возможности  отснять
достаточно "боковиков"  -  кадров,  не  нужных  "Нэшнл  джиогрэфик",  но
пригодных для размещения в другие журналы. Пострадает не только качество
его продукции, но и кошелек.
   Но теперь Уэббер ничего не мог поделать. Хуже того, все произошло  по
его же вине - следовало унять возбуждение и  подождать  с  сообщением  в
журнал о находке контейнера.
   - Дерьмо! - заорал он в вечерний воздух.
   - Ладно, - сказал пилот, - забудь. Спустимся в кают-компанию: у  меня
есть друг по имени Джек Дэниэлз , и он смерть как  хочет  встретиться  с
тобой.
 
*** 
 
   Уэббер  и  пилот  сидели  в  кают-компании  и   приканчивали   "Джека
Дэниэлза". Чем больше пилот брюзжал насчет бюрократов, тем больше Уэббер
сознавал, что его обкрадывают. Он нашел контейнер, сфотографировал его в
руинах  подводной  лодки,  и  он  должен  сделать   первые,   лучшие   -
единственные - снимки содержимого.
   В восемь сорок пять пилот объявил, что насосался по  самые  жабры,  и
шатаясь поплелся спать.
   В восемь пятьдесят у Уэббера был готов план. Он отправился в постель,
заведя будильник на полночь.
 
*** 
 
   - Это мыс Монток, - произнес капитан, показывая удаленную  окружность
на экране радара, - а это остров Блок. Если бы не было ветра, я бы  стал
на якорь у Вудс-Хола и  дождался  рассвета.  -  Он  посмотрел  на  часы,
висящие на  переборке.  -  Сейчас  час  пятнадцать.  Через  четыре  часа
видимость будет хорошая. Но при этом сумасшедшем восточном я укроюсь  за
Блоком и пойду к берегу, когда начнет светать. Иначе всем станет погано,
да и сломать что-нибудь можем.
   - Верно, - ответил Уэббер.
   От кислого кофе, целое ведро которого он влил в  себя,  его  тошнило,
когда судно врезалось в подошву волны, а затем наискось  поднималось  на
гребень и разбивало  его.  Подталкиваемая  настигающим  ветром  посудина
ввинчивалась в ночь.
   - Я, наверное, лучше пойду к себе и попробую заснуть.
   - Поставь лоханку рядом с койкой, -  предложил  капитан.  -  Спать  в
блевотине - хуже нет.
   Уэббер поднялся на мостик выяснить, сколько человек  несут  вахту,  и
обнаружил только двоих - капитана и  его  помощника:  оба  находились  в
рулевой  рубке  и  смотрели  вперед.  Корма  оставалась  пустой  и   без
наблюдения.
   Вернувшись в каюту, Дэвид сунул пальцы в горло и опустошил в  туалете
желудок. Подождал пять минут и снова попробовал спровоцировать рвоту, но
не выдавил ничего, кроме желчи. Уэббер почистил  зубы,  с  прояснившейся
головой и ощущением некоторой устойчивости повесил через плечо  "Никон",
проверил вспышку и вышел на кормовую часть палубы.
   Ветер дул со скоростью двадцать пять  или  тридцать  пять  узлов,  но
дождя не было; судно, подгоняемое ветром, делало пятнадцать  узлов,  так
что рев бури отставал. Идти по ровной, широкой палубе было нетрудно.
   Две пятисотваттные лампы заливали корму  светом.  Распластавшиеся  на
ложементах батискафы напоминали неведомых  жуков-мутантов,  поставленных
охранять мерцающий между ними желто-зеленый контейнер.
   Пересекая стофутовое пространство кормы,  Уэббер  оставался  в  тени.
Скрючившись за батискафом у левого борта, он проверил, не  наблюдают  ли
за ним с мостика, а потом осветил вспышкой одну из стенок контейнера.
   Уэббер не представлял, сколько  весит  крышка  бронзового  ящика,  но
полагал, что наверняка больше, чем он сможет  поднять  в  одиночку.  При
необходимости  он  мог  использовать  подъемный   механизм   одного   из
глубоководных аппаратов - большой  стальной  крюк,  висящий  на  тали  с
электроприводом. Но возможно, крышка  откидывалась  на  пружинах;  может
быть, существовал какой-то запорный рычаг или кнопка.
   Уэббер покинул укрытие за принайтованным батискафом, пересек палубу и
опустился на колени около контейнера, закрыв  спиной  свет  вспышки.  Он
ощупал ребро крышки от одного края до другого. На дальней стороне, всего
в нескольких футах от обреза кормы, где  пенилась  внизу,  поднимаясь  и
опускаясь, кильватерная струя, Дэвид увидел  выгравированный  по  бронзе
рисунок - небольшую свастику. Под ней оказалась кнопка.
   Уэббер нажал на кнопку, услышал щелчок, и крышка начала подниматься.
   Мгновение  он,  оцепенев,   стоял   на   коленях   и   смотрел,   как
дразняще-медленно крышка движется вверх, поднимаясь не более чем на дюйм
в секунду.
   Когда контейнер открылся примерно  наполовину,  Уэббер  встал,  взвел
затвор камеры, поднес ее к глазам, навел и подождал сигнала о готовности
вспышки к работе.
   Свет пробивался сквозь туман; крышка затеняла содержимое  контейнера,
а вид сквозь  линзы  фотоаппарата  колебался  и  расплывался.  Контейнер
заполняла жидкость.
   Ему показалось... Неужели это лицо? Нет, конечно... но что-то  такое,
что напоминало лицо.
   В жидкости что-то внезапно и  резко  плеснулось,  и  сверкнуло  нечто
похожее на сталь.
   Долю секунды Уэббер ощущал боль,  потом  его  окатило  теплом,  и  он
почувствовал, как его утаскивают под воду. А когда он умирал,  мелькнуло
странное ощущение, что его едят.
 
8 
 
   Существу нужно было питать себя, и оно питало,  пока  больше  уже  не
могло  есть.  Оно  жадно  и  неумело  сосало  до  тех  пор,  пока  нутро
окончательно не отказалось принимать эту теплую соленую жидкость.
   Насытившись,  оно  оставалось  в  замешательстве.  Окружающее  являло
движение и неустойчивость, а когда существо поднялось из  контейнера,  -
тревожное отсутствие чего-то. Жабры  затрепетали  в  ожидании  требуемой
субстанции, но ничего не обнаружили, пока существо снова не  погрузилось
в жидкость.
   Нервные импульсы  беспорядочно  вспыхивали  в  его  мозгу,  бороздили
бесплодные извилины, не в состоянии классифицировать  реакции.  Существо
несло в себе запрограммированные ответы, но в неистовстве не могло найти
их.
   Оно ощущало, что требуемое вещество где-то рядом, и в отчаянии  снова
высунулось из своего безопасного контейнера, пытаясь  понять  окружающую
среду.
   Там, вон там. Темный и зовущий мир, куда оно должно вернуться.
   Лишенное знаний, существо располагало совершенными  инстинктами.  Оно
распознавало немногие императивы, но  безусловно  подчинялось  тем,  что
были ему известны. Выживание зависело от питания и защиты.
   Существо не владело способностью изобретать что-то новое, но обладало
необыкновенной физической мощью и именно к ней обращалось теперь.
   Оставляя следы из ила и слизи,  оно  передвинулось  к  дальнему  краю
контейнера и начало толкать его. Мозг существа  все  больше  страдал  от
отсутствия кислорода, но сохранял еще способность посылать электрические
импульсы, дававшие команды мышечным волокнам.
 
*** 
 
   Нос судна зарылся в пену,  и  корма  поднялась.  Контейнер  скользнул
вперед,  заставляя  существо  пятиться.  Но  потом  нос   выровнялся   и
устремился ввысь, и  с  быстрым  падением  кормы  наступил  краткий  миг
невесомости контейнера.
   Он двинулся назад, качнулся на срезе кормы и упал в море.
   Как только существо почувствовало  холодные  уютные  объятия  соленой
воды, его системы откликнулись мгновенным  восстановлением.  Оно  плавно
опускалось вниз в ночном море, наполняемое примитивным  осознанием,  что
снова находится там, где надлежит.
   Переваливаясь с носа на корму и рыская  по  курсу,  судно  продолжало
путь под защиту острова, а по  палубе  каталась  из  стороны  в  сторону
камера "Никон", запятнанная кровью.
 
Часть III 
1996 год 
Уотерборо 
 
9 
 
   В каюте лодки Саймон Чейс наклонился к самому экрану  телемонитора  и
ладонью загородил его от света.  Летнее  солнце  еще  не  поднялось  над
горизонтом, но сияние струилось в иллюминатор и засвечивало  изображение
на экране. Медленно движущаяся белая точка была едва различима.
   Чейс провел пальцем линию на экране, проверил направление по  компасу
и произнес:
   - Вот она. Разворачивается на сто восемьдесят.
   - Что она  делает?  -  спросил  помощник,  Длинный  Палмер,  крутанув
штурвал вправо и направляя лодку на юг. - Позавтракала у Блока и назад в
Уотерборо на ленч?
   - Сомневаюсь, что она голодна, - откликнулся Чейс.  -  Наверное,  так
набила брюхо китовым мясом, что неделю есть не будет.
   - Или больше, - вмешался Макс, сын Чейса, сидевший на скамейке  лицом
к монитору  и  педантично  переносивший  с  него  данные  в  таблицу.  -
Некоторые из серых акул могут обходиться без еды больше месяца.
   Замечание было  брошено  с  деланной  небрежностью,  словно  подобные
откровения из области морской  биологии  не  сходят  с  языка  у  любого
двенадцатилетнего мальчишки.
   - А-а, простите, Жак-Ив Кусто, - фыркнул Длинный.
   - Не обращай внимания на Длинного, он просто ревнует, - сказал  Чейс,
касаясь плеча Макса. - Ты прав.
   Он был горд и тронут, потому  что  знал:  Макс  из  кожи  вон  лезет,
пытаясь внести свою лепту в налаживание их взаимоотношений, которые  при
другом стечении обстоятельств давным-давно сложились бы.
   Длинный кивнул в сторону берега и предложил:
   - Давай скажем ребятам на пляже, что  леди  не  хочет  есть.  Их  это
повеселит.
   Чейс посмотрел сквозь иллюминатор на каменистый пляж Уоч-Хилла,  штат
Род-Айленд. Хотя не было еще девяти утра, несколько семей  уже  приехали
сюда - с корзинками для  пикников  и  автомобильными  камерами.  Молодые
серфингисты в гидрокостюмах качались на зыби, ожидая настоящей волны,  -
вероятно, тщетно, поскольку ветра не было и не предвиделось.
   Саймон улыбнулся при мысли о суете и панике, возникших  бы,  если  бы
эти  люди  имели  хоть  малейшее  представление  о  том,  зачем  невинно
выглядящая белая лодка курсирует туда и обратно  менее  чем  в  пятистах
ярдах от пляжа. Народ любит читать об акулах,  смотреть  о  них  фильмы;
приятно думать, что ты понимаешь акул и хочешь защищать их.  Но  скажите
людям, что где-то в воде в радиусе десяти миль плавает  акула,  особенно
большая белая акула,  -  и  их  любовь  немедленно  сменится  страхом  и
отвращением.
   Если бы эти люди знали, что он вместе с Максом и Длинным  выслеживает
шестнадцатифутовую белую акулу  весом  больше  тонны,  их  привязанность
превратилась бы в жажду крови. Они стали бы верещать: "Убей ее!"  А  как
только  кто-нибудь  убил   бы   ее,   немедленно   снова   начались   бы
разглагольствования о том, как они любят акул и как необходимо  защищать
все творенья Господни.
   - Акула поднимается, - сказал Макс, считывая числа на экране.
   Чейс снова нагнулся к монитору, загораживая его от света.
   - Верно, она прохлаждалась на двухстах футах, а теперь уже меньше чем
на ста, - подтвердил он.
   - Где между нами и Блоком она нашла двести футов? - спросил Длинный.
   - Там должна быть какая-то впадина. Говорю тебе, Длинный, акула знает
свою территорию. В любом случае, она лезет вверх.
   Чейс снял с крючка  на  переборке  камеру,  снабженную  объективом  с
переменным фокусным расстоянием от 85 до 200 мм, и повесил на шею.
   - Пойдем поглядим, что она нам  покажет,  -  предложил  он  Максу,  а
Длинному бросил:
   - Проверь  монитор,  а  потом  проследи,  чтобы  она  куда-нибудь  не
смылась. - Он пошел к двери и снова посмотрел на берег. -  Надеюсь,  она
не всплывет между нами и пляжем. Коллективная истерия нам не нужна.
   - Ты имеешь в виду Матоуэн-Крик в тысяча  девятьсот  шестнадцатом,  -
заметил Макс.
   - Угу. Но у них были причины для истерики. Акула убила троих.
   - Четверых, - уточнил Макс.
   - Четверых. Извини.
   Чейс улыбнулся и посмотрел на сына. Он пока еще мог смотреть на  него
сверху вниз, но уже с трудом: мальчик  вырос  до  пяти  футов  и  десяти
дюймов - долговязое подобие Саймона, но более поджарый и  симпатичный  -
от матери ему достались тонкие нос и губы. Чейс взял с полки  бинокль  и
протянул Максу:
   - Давай поглядим, найдешь ты ее или нет.
   - Никогда не спорь с детьми  об  акулах.  Дети  знают  акул.  Акул  и
динозавров, - предупредил Длинный Чейса.
   Верно, подумал Чейс, дети помешаны на динозаврах, а большинство детей
- и на акулах. Но он никогда не встречал  ребенка,  знавшего  об  акулах
хотя бы половину того, что знал  Макс.  Чейса  это  радовало,  но  также
вызывало печаль и причиняло боль, потому  что  акулы  всегда  оставались
главным, если не единственным, связующим звеном  между  отцом  и  сыном.
Последние  восемь  лет  они  жили  врозь  и  виделись  лишь  изредка,  а
еженедельные междугородные  переговоры,  вопреки  телевизионной  рекламе
телефонных компаний,  не  позволяли  протянуть  руку  и  дотронуться  до
собеседника.
   Саймон и мать Макса поженились слишком рано и слишком  поспешно.  Она
была наследницей лесопильной империи,  а  он  -  безденежным  участником
движения "Гринпис". Они исходили из  той  наивной  предпосылки,  что  ее
деньги и его идеализм во взаимодействии облагодетельствуют планету, а их
самих вознесут в райские кущи. Однако вскоре выяснилось, что, хотя у них
имелись общие идеалы,  представления  о  путях  достижения  цели,  мягко
говоря,  не  совпадали.  По  мнению  Коринны,  борьба  в  первых   рядах
защитников окружающей  среды  включала  в  себя  организацию  встреч  на
теннисных  кортах,  в  плавательных  бассейнах,  за  коктейлями   и   на
формальных  вечерах  танцев  в  пользу  движения;   а   Саймон   полагал
необходимым неделями отсутствовать дома, жить в вонючих носовых кубриках
судов-развалюх и воевать с безжалостными иностранцами в открытом море.
   Они пытались найти компромисс: Саймон  научился  играть  в  теннис  и
произносить речи, она - нырять с аквалангом  и  различать  Odontoceti  и
Mysticeti . Но через четыре года дрейфа друг от  друга  они  сошлись  на
том, чтобы разойтись... Навсегда.
   Единственным результатом их брака  стал  Макс  -  красивее,  умнее  и
чувствительнее каждого