самым примитивным жестам азбуки  немых.
После  того  как  они  познакомились  ближе,  девочка  призналась,   что
стесняется говорить. Поскольку она не слышала собственных  слов,  то  не
знала, как они звучат для других, - а по  лицам  людей  определила,  что
звучат они странно.
   Теперь иногда казалось, Элизабет знает, что думает Макс,  прежде  чем
он произносил хоть слово. Когда он спросил об этом, девочка отмахнулась:
простой навык, ничего особенного, он развивается  на  протяжении  многих
лет с тех пор, как она оглохла после той  странной  лихорадки.  Элизабет
сравнила этот навык с собачьей  способностью  слышать  звуки,  неслышные
людям, и повторила слова, сказанные ей врачом: когда человек теряет одно
из основных чувств, например слух, другие часто обостряются. Причем этот
навык срабатывает не всегда и далеко не со всеми.
   Макс схватил фотоаппарат и выпрыгнул на причал.
   - Ты нашла место? - спросил он.
   - Не волнуйся, - ответила Элизабет, чуть улыбнувшись, взяла Макса  за
руку и повела по дороге к городку. Девочка была босая - она  никогда  не
носила туфель (по крайней мере, Макс ни разу не видел ее в туфлях), - но
спокойно шла даже по самым неровным участкам галечной мостовой.
   Оркестр старшеклассников собирался на сухой лодочной стоянке в начале
Бич-стрит.  Тамбурмажоретки  в  блестках   и   стеклярусе   упражнялись,
подбрасывая жезлы: трубы  и  тромбоны  выдували  какофонические  обрывки
безымянных мелодий: двое ребят  пытались  взгромоздить  трубу  на  плечи
девицы, сложенной как футбольный защитник: старая седая собака сидела  в
грязи и периодически взлаивала.
   За оркестром строились масоны, "лоси" и ротарианцы .  Члены  Общества
Святого духа, выряженные в красочные португальские  костюмы,  любовались
друг другом, докуривая последнюю сигарету, а  некоторые  из  них  делили
содержимое бумажного пакета - фляжку с подкрепляющим эликсиром.
   Автомобильное движение на дороге в город закрыли, и  сотни  пешеходов
теснились  на  ней,  поднимаясь  к  католическому   храму   на   площади
Поселенцев: оттуда должен был выйти епископ, чтобы возглавить  процессию
через город к докам для церемониального благословения.
   Элизабет провела Макса  мимо  этих  толп,  через  площадь,  потом  по
Оук-стрит, где публика теснилась на тротуарах. На капотах  машин  сидели
малыши, подростки усыпали ветви деревьев.
   Макс остановился и обратился к Элизабет, указывая на скопище народа:
   - Мы ничего не увидим.
   Она подмигнула ему, коснулась своей груди: "Верь мне"  -  и  потащила
дальше.
   На углу стоял домишко, где солили рыбу. Обойдя его, Элизабет  открыла
калитку во  двор  и  подтолкнула  Макса  внутрь.  Она  показала  дыру  в
основании изгороди на дальнем конце двора (возможно, проделанную крупной
собакой), метнулась через поросшую  травой  поляну,  упала  на  живот  и
протиснулась в отверстие. Макс последовал за ней и,  встав  на  ноги  по
другую сторону изгороди,  обнаружил,  что  они  вышли  сзади  к  древней
постройке - некогда церковному зданию, а ныне частному дому. Над  крышей
уходила далеко ввысь колокольня или часовая башня - или что там это было
прежде.
   Элизабет взбежала к порталу по широким ступеням и остановилась  перед
массивной двустворчатой дверью. Сделав знак Максу,  она  сложила  ладони
лодочкой и согнула колени.
   - Эй, - сказал он, - я не...
   - Никого нет, - ответила она.
   - Да, но...
   - Все в порядке, - подтвердила Элизабет и снова  коснулась  груди.  -
Правда.
   Макс пожал плечами и сложил ладони, опершись локтями о колени.
   Она поставила ногу Максу на ладони, положила ему  на  голову  руки  и
приподнялась, дотягиваясь до верхней грани перемычки над  дверью,  потом
провела по выступу рукой и спрыгнула.
   Улыбнувшись, Элизабет показала Максу ключ:
   - Кузины.
   Она открыла дверь, вошла с Максом внутрь, снова затворила  и  заперла
дверь. Потом  провела  Макса  через  другую  дверь  налево,  к  винтовой
лестнице на башню. Максу показалось, что они поднимались целый час, пока
ступеньки не уперлись наконец еще в  одну  дверь  с  засовами  сверху  и
снизу. Отодвинув засовы, Элизабет толчком распахнула ее, и  Макс  шагнул
на узкую площадку.
   У него перехватило дыхание, он услышал собственный возглас:
   - Ух ты...
   Они словно летели на самолете или вертолете, парили над городом -  но
оставались неподвижны. Они стояли выше всех деревьев и  зданий;  городок
раскинулся перед ними, словно диорама, а дальше, как  показалось  Максу,
вид  простирался  до  бесконечности.  На  востоке  расположились   залив
Литл-Наррагансетт и мыс Напатри, а  также  серо-зеленые  глыбы  островов
Оспри и Блок. К югу на фоне низкого силуэта мыса  Монток  вырисовывались
парусники и океанские теплоходы. На западе туманно виднелись  Стонингтон
и Мистик, а на севере - лента автострады, ведущей в Род-Айленд.
   - Неслабо? - спросила Элизабет.
   - Согласен.
   Макс открыл объектив  фотокамеры  и  стал  приглядываться  в  поисках
сюжетов для снимков.
   Далеко внизу послышались  первые  нестройные  такты  "Звезд  и  полос
навеки" , донеслись приветственные крики толпы.
   Макс навел объектив  и  сделал  снимки  епископа,  тамбурмажореток  и
оркестра, увековечил "святых духов", "лосей" и ротарианцев.
   Потом парадная процессия вдруг оказалась рядом с ними, перемещаясь  к
мысу, и Элизабет потянула Макса за рукав. Он  спустился  вслед  за  ней,
вышел из дома, подсадил ее,  чтобы  положить  ключ  на  место,  а  затем
девочка повела его переулками и аллеями параллельно маршруту процессии.
   Когда  они  приблизились  к  мысу,  шум  усилился,  а  ветер  с  моря
наполнился запахом жареного жира.
   Здесь  город  Уотерборо  сходил  на  конус,  как  кончик   карандаша,
завершаясь галечной  автостоянкой,  которая  выходила  на  пролив  между
материком и островом Фишере;  днем  на  стоянке  располагались  любители
красивых видов, по ночам - юные гуляки. Сегодня легковое  движение  было
запрещено, и площадку заполнили  пикапы,  микроавтобусы  и  автофургоны,
доставившие футболки, флажки, значки, стаканы, булавки, плакаты и еду  -
зажаренную на сковороде, на открытом огне, на вертелах, шампурах, гриле,
вареную,  мороженую,  сырую,  живую,  на  деревянных   и   металлических
палочках, на салфетках и газетах, завернутую в ломтики хлеба.
   Рядом со стоянкой за  хлипким  забором  располагался  единственный  в
городе общественный пляж - узкая полоска песка на берегу бухты.
   Хотя погода стояла  прекрасная  и  уже  потеплело,  пляж  практически
пустовал, только девочка-нянька в фирменной трикотажной  рубашке  делила
свое внимание между журналом "Пипл" и двухлетним малышом, еще неуверенно
ковылявшим вдоль среза воды и  собиравшим  раковины.  Дальше,  в  бухте,
стояли на якоре парусники,  мягко  покачиваясь  на  волнах  от  катеров,
перевозивших яхтсменов к городской пристани и обратно.
   Макс пробирался за Элизабет в толпе, ожидавшей прибытия процессии,  с
восторгом воображая, что перенесся на  ближневосточный  базар.  Хотя  он
узнавал только малую часть провизии, высоко  громоздящейся  на  складных
столиках, да и позавтракал всего пару часов назад,  сочные  экзотические
ароматы искушали.
   Он остановился перед фургончиком, где продавали  запеченную  в  тесте
ливерную колбасу, и полез в карман за деньгами.
   Прокладывая впереди Макса путь между парами, семействами и мужчинами,
обсуждавшими неудачи "Ред сокс" , Элизабет вдруг ощутила,  что  осталась
одна. Она повернулась, сделала несколько шагов назад и  обнаружила,  что
Макс, глуповато улыбаясь, жует булочку с колбасой и розовый жир  стекает
у него по подбородку.
   Она начала говорить, потом вытащила из-за ворота ручку, а из  кармана
- блокнот, нацарапала записку и протянула Максу.
   Макс прочитал вслух:
   - "Неужели тебе нравится есть мертвых животных?" - Потом усмехнулся и
отчетливо сказал:
   - Конечно... А разве не всем нравится?
 
30 
 
   Существо нервно плавало  туда  и  обратно.  Озадаченное,  мучающееся,
дразнимое,  оно  почти  ничего  не  видело  в  грязной   и   изобилующей
мельчайшими водорослями прибрежной воде. Мозг отмечал каскады  звуков  и
импульсов, но все они сливались в неразличимое общее, ни один не  обещал
добычи.
   Некоторые импульсы несли угрозу, и хотя  существо  не  знало  страха,
программой ему предписывалось сохранять себя, а для этого -  защищаться:
угрожающие сигналы, таким образом, автоматически  вызывали  тревогу.  Ни
одна из угроз, однако, не реализовалась.
   Энергетические запасы существа почти иссякли. Оно ничего не ело после
того,  как  потребило  то  жирное,  откормленное  животное,  неосторожно
приблизившееся к нему на глубине.
   Существо рыскало около берегов и вдали от них, у песчаного  дна  и  в
скоплениях больших скал.  Живые  твари,  населявшие  прежде  мелководье,
покинули здешние места либо спрятались. Никто  из  уязвимых  животных  -
легкой добычи - не появлялся наверху, ни одно из тех неуклюжих созданий,
которые входили в воду с берега.
   Существо заметило изменения в температуре и направлении  течения,  но
не смогло увязать их с отсутствием пищи.
   Теперь оно  вдруг  почувствовало  пищу  совсем  рядом,  но  не  могло
обнаружить ее. Воду, казалось, насыщало благоухание плоти, но пищи нигде
не было.
   Медленно и осторожно существо всплыло и  пробило  головой  зеркальную
гладь водной поверхности.
   Его  обоняние  поразили  ароматы,  спровоцировав  хлынувшее   потоком
излияние желудочного сока.
   Глаза его, когда очистились зрачки, увидели живых тварей... Не  одну,
но множество, сбившихся в стадо, искушающих своими запахами. Адреналин с
новой силой погнал по жилам существа энергию.
   Но затем прозвучал сигнал тревоги, предупреждая, что  тварей  слишком
много и они слишком далеки от его безопасного моря.  Существо  не  могло
сожрать их и остаться живым.
   За исключением двух... Тех, что поменьше,  находившихся  отдельно  от
остальных, на границе двух миров.
   Но чтобы добраться хотя бы до этих двух,  также  требовалось  принять
сложное решение, на которое существо было запрограммировано, но которого
еще никогда не принимало: решение, могущее повлечь конец жизни вместо ее
сохранения.
   Существо  раздирала  дилемма,  порожденная  примитивностью  мозга   и
недостатком опыта. К спасению вели два пути, противоположные друг другу.
   И  вот  оно  нервно  плавало  туда  и  обратно  -   и   настоятельная
необходимость перерастала в бешенство.
 
31 
 
   Когда процессия промаршировала по мысу перед автостоянкой,  участники
оркестра развалили строй и потянулись за жестянками с  содовой,  которые
им передавали друзья из числа зрителей. "Лоси"  вытаскивали  выпивку  из
предложенных сочувствующими бумажных пакетов;  "Святые  духи"  принимали
дары от благоговейного потомства. Даже молодежь из окружения епископа не
устояла перед подношениями: один из них принял  от  сограждан  зажженную
сигарету - как принимает палочку бегун в эстафете - и глубоко затянулся,
прежде чем спрятать ее под мантией.
   Макс  снимал  все  это,  пока,  поймав  в  видоискатель   преступного
курильщика и  нажав  кнопку  спуска,  не  услышал  из  чрева  фотокамеры
жужжание обратной перемотки пленки. Он посмотрел, как числа на  счетчике
кадров быстро прощелкали назад до нуля, и выругался:
   - Черт!
   Элизабет толкнула его и вопросительно подняла брови:
   - В чем дело?
   - Пленка кончилась. - Макс продемонстрировал счетчик.  -  Не  знаешь,
где можно купить?
   Элизабет кивнула.  Она  показала  на  Макса,  потом  на  процессию  и
сказала:
   - Иди за ними.
   Затем ткнула рукой  в  себя  и  двумя  пальцами  изобразила  бегущего
человека. Она произнесла еще что-то, что показалось мальчику похожим  на
"кетчуп" .
   - Но как я тебя найду? - спросил Макс. - Как...
   Элизабет прижала ладонь к груди, потом взяла Макса за руку  и  слегка
сжала обеими своими, подмигнув при этом.
   - Хорошо, - засмеялся Макс.
   Она повернулась и исчезла в толпе.
   Всего через пару минут отставший арьергард процессии - двое мальчишек
с гигантским сенбернаром, разряженным, как  клоун,  миновали  мыс  и  по
Бич-стрит проследовали к коммерческой пристани.
   Торговцы уже складывали свои лотки, гасили огонь  и  собирали  мусор,
спеша переместиться на стоянку в другом конце городка, где  намеревались
возобновить торговлю на гулянье после Благословения.
   Макс  купил  засахаренное  яблоко  в  последней  открытой   лавке   и
устремился за сенбернаром.
   Проходя  мимо  забора,  ограждавшего  общественный  пляж,  он  увидел
малыша, прижавшегося лицом к проволочной сетке. Руки и рот ребенка  были
испачканы, словно тот ел грязь, а мокрый  подгузник  болтался  на  боку.
Позади малыша на песке лежала девочка-подросток, накрыв лицо журналом.
   Короткие  пальчики  ребенка  вцепились  в  проволоку,  большие  глаза
следили за Максом. Макс посмотрел на малыша,  потом,  повинуясь  порыву,
подошел к забору, перегнулся через него и протянул яблоко.
   - Держи, старик, - улыбнулся он.
   Ребенок просиял, вытянул руки, схватил  сладкое  яблоко  за  черенок,
попытался целиком запихнуть его в рот... и  повалился  навзничь.  Яблоко
упало в песок. Малыш перекатился на живот, вцепился в  яблоко  и  лизнул
его, радостно гукая.
   Макс повернулся и зашагал по улице.
 
*** 
 
   Как только  отъехал  последний  продуктовый  фургон,  на  автостоянке
появились два добровольца из Общества  Святого  духа  и  начали  уборку.
Гальку  усеивали   окурки,   обглоданные   свиные   ребрышки,   бумажные
стаканчики, недоеденные сосиски в тесте и сандвичи, колбаса, подгоревшая
при жарений и потому выброшенная. В изобилии валялись яичная скорлупа  и
куски овощей, раковины моллюсков и осьминожьи щупальца, крылышки цыплят,
какие-то непонятные потроха. Словно газовое облако  над  стоянкой  повис
тошнотворный сладковатый запах оливкового  масла,  приправ  для  салата,
кулинарного жира.
   Добровольцы  в  перчатках  при  помощи  совков-подборщиков   набивали
мусором пластиковые мешки.
   - Люди хуже свиней, - проворчал один. - Долбаная  стоянка  похожа  на
бойню.
   - И запашок, как в морге, - поддержал другой.
   Вокруг площадки стояли пятидесятигаллоновые  бочки  для  отбросов,  и
добровольные мусорщики оттаскивали очередной набитый мешок  к  ближайшей
из них. Они заполнили одну, другую, третью.
   - Черт... Ну а теперь что нам делать?
   Один из парней махнул в сторону бочки, стоявшей на пляже:
   - Может, туда?
   Его напарник пожал плечами:
   - Давай попробуем. Домой я это дерьмо уж точно брать не собираюсь.
   Волоча мешок, они открыли ворота на пляж и пересекли полоску  мягкого
песка.
   Бочка оказалась пустой. Выбросив мешок, они заметили сидящего рядом и
радостно что-то жующего малыша: вонь от ребенка ощущалась несмотря  даже
на густой смрад помоев.
   В десяти ярдах лежала на спине  женщина,  лицо  ее  было  скрыто  под
журналом.
   - Эй! - крикнул один из добровольцев. - Вы мать ребенка?
   Женщина подняла журнал, и они увидели, что это скорее девочка.
   - Как ты догадался? - язвительно спросила она.
   - Ладно, ты что, не знаешь, как менять подгузники?
   - А ты инспектируешь засранцев? - поинтересовалась девица.
   Оскорбленный доброволец шагнул к ней.
   - Послушай, ты... - начал было он. Напарник  остановил  его,  схватив
его за рукав:
   - Брось, Ленни. Малыш наложил в штаны, и что с того?  А  свяжешься  с
этой девчонкой - не успеешь оглянуться, как будешь  доказывать  в  суде,
что это не было сексуальным домогательством.
   - Да я скорее  буду  домогаться  овцы,  -  ответил  Ленни  достаточно
громко, чтобы его услышала нянька.
   - Охотно верю, - бросила она, снова роняя журнал на лицо.
   - Оставь, Ленни. Оставь!
   Мусорщики-добровольцы наполнили и выбросили в бочку на пляже еще  два
мешка; потом они положили совки на плечи и отправились домой -  помыться
и выпить по рюмке.
 
32 
 
   Существо лежало на песке, над водой виднелись только его глаза и нос.
   Большинство живых тварей исчезло: ужасный шум, громом отдававшийся  в
его барабанных перепонках,  растаял,  превратившись  в  отдаленный  фон.
Остались только двое, от которых не поступало сигналов угрозы, и датчики
опасности у существа молчали.
   Но  мучительно  манящий  запах,  густой   поток   плотских   ароматов
сохранился - сильней, чем когда бы то ни было, и источник его  находился
как никогда близко.
   Существо   медленно   продвинулось   вперед,   цепляясь   когтями   и
подтягиваясь. Жабры быстро смыкались и размыкались, энергично прокачивая
воду - у поверхности она была бедна кислородом и загрязнена нечистотами.
   Наиболее ощутимый  запах  добычи  тянулся  от  непонятного  предмета,
стоявшего рядом с живыми созданиями.
   Способности  существа  принимать  решение  оставались   примитивными,
чувство выбора - неразвитым. Оно жаждало всего, но приходилось  выбирать
что-то одно.
   Потом внезапно в  мозгу  у  него  словно  разрушили  стену:  существо
получило послание, говорящее о том, что оно может  получить  все.  Нужно
только решить, с чего начать.
   Усилием воли существо закрыло жабры,  поднялось  на  мощных  руках  и
прыгнуло вперед.
 
33 
 
   Девушка заснула, хотя не имела права, - она совершила самый  страшный
грех для няньки с двухлетним малышом, играющим у воды.  Сон  был  легок,
его глубины хватило только,  чтобы  впустить  неясную  мечту:  принцесса
Диана просит ее разделить с ней комнату и помочь присматривать за  двумя
малолетними принцами.  Внезапно  без  всякого  повода  один  из  принцев
закричал - точнее, завизжал.
   Она села, сбросив с лица журнал, и оглянулась в поисках Джереми.
   Ребенок сидел на песке, там же, где и раньше; девушку словно  окатило
волной облегчения.
   Джереми орал, откинув назад голову,  с  разинутым  ртом  и  закрытыми
глазами, - и она слишком хорошо знала детей, чтобы  понять:  рев  не  от
злости или ярости, а от боли или страха,  как  если  бы  малыш  обжегся,
порезался или его укусила собака.
   Нянька подошла к Джереми и, стоя над ним, спросила:
   - Что случилось? Ты ушибся?
   Он не произнес в ответ ни слова,  даже  ни  одного  из  своих  глупых
детских слов, только громче зашелся в плаче.
   - Джереми, не ной... Скажи мне, где болит.
   Он  открыл  глаза  и  потянулся  к  ней,  просясь  на  руки.  Девушка
удивилась: ребенок никогда не просился на  руки,  потому  что  любил  ее
ничуть не больше, чем  она  его.  Их  отношения  строились  на  взаимной
терпимости, молчаливом признании скверной ситуации, которую ни  один  из
них не мог изменить.
   - Ну уж нет, - она отрицательно замотала головой.  -  Ты  думаешь,  я
хочу вся извозиться в дерьме?
   Он снова закричал, даже громче прежнего, и потянулся к ней.
   - О боже... Заткнись, будь добр, -  выдавила  в  смятении  няня.  Она
оглянулась, не смотрит ли кто. - Что с тобой? - Вдруг ее осенило:
   - Попа горит, что ли? Да,  должно  быть,  так.  Ну,  если  бы  ты  не
наваливал все время в штаны, то и попа не болела бы.
   Нянька отчасти надеялась, что ее  логическое  умозаключение  послужит
утешением и заставит Джереми  заткнуться,  но  этого  не  случилось.  Он
по-прежнему сидел, как маленький завывающий Будда.
   - Черт! - выругалась она, нагнулась, взяла ребенка под мышки, подняла
и, держа как можно дальше от себя, пошла к воде.
   Малыш извивался, отбивался ногами, вопил. Чем ближе  было  море,  тем
сильней неистовствовал Джереми, словно то, что напугало или ранило  его,
появилось именно оттуда.
   Девушке пришлось напрячься, чтобы удержать ребенка, и, возможно,  она
слишком сильно сжала его, но ничуть не печалилась по этому поводу. Зайдя
в воду по колено, она до пояса  окунула  Джереми,  расстегнула  липучку,
удерживающую подгузник, и тот уплыл. Тогда  она  начала  болтать  малыша
вокруг себя в надежде промыть таким образом ему зад.
   Примерно через минуту нянька вытащила Джереми из моря. Все еще  держа
его н