глубины,  от
давления  разрушился  сразу  в  десятке  мест  прочный  корпус.   Воздух
устремился сквозь разрывы в искореженном  металле,  лодка  вздрогнула  и
изогнулась. С  вышедшими  из  строя  рулями  она  начала  кувыркаться  и
опускаться все ниже и ниже, миновав глубину в две,  а  потом  -  в  пять
тысяч футов. И каждые тридцать три фута падения в бездну  добавляли  еще
пятнадцать фунтов давления воды на корпус; вода  врывалась  в  крошечные
карманы с остатками воздуха и выжимала их, как  виноградины.  На  десяти
тысячах футов на квадратный миллиметр стали давило более двух тонн воды;
последние пузырьки воздуха булькнули из разрушенного остова  и  медленно
поплыли во тьме вверх.
   Подводная лодка тонула, словно  пустая  банка  из-под  содовой,  пока
наконец не ударилась о склон  горы,  отскочила  и  медленно  покатилась,
вздымая  облака  невидимого  ила  и  сдвигая   валуны,   которые   затем
сопровождали ее падение в глубокое мрачное ущелье. Здесь наступил финал,
и лодка застыла, превратившись в груду искореженной стали.
 
*** 
 
   В бесформенном теперь носовом торпедном отсеке громоздкий, отлитый из
бронзы контейнер с резиновой изоляцией противостоял напору  неугомонного
моря.
   Осел ил, прошло  время.  Легионы  мельчайших  организмов,  живущих  в
бездне, уничтожили все съедобное.
   На дно океана вернулся  покой:  безостановочный  круговорот  жизни  и
смерти продолжался.
 
Часть II 
1996 год 
26 градусов северной широты, 45 градусов западной долготы 
 
5 
 
   Абсолютная темнота редка на  Земле.  Даже  в  безлунную  ночь,  когда
облака закрывают звезды, небо светится отблесками цивилизации.
   В глубинах океана абсолютная  темнота  совершенно  обычна.  Солнечные
лучи, тысячелетиями считающиеся единственным источником жизни на  Земле,
проникают в морскую  воду  на  глубину  не  более  полумили.  Почти  три
четверти планеты - обширные равнины, грандиозные каньоны,  горные  цепи,
соперничающие с Гималаями, - окутаны вечным мраком,  изредка  нарушаемым
биолюминесцентными  организмами:  они  искрятся,  нападая  или  стремясь
привлечь особь иного пола.
 
*** 
 
   Два батискафа висели бок о бок,  как  невиданные  крабы  -  с  белыми
телами и блестящими глазами. Два прожектора мощностью по пять тысяч ватт
бросали золотые Дорожки примерно на две тысячи футов перед собой.
   - Четыре тысячи метров, - сказал по звукоподводной связи пилот одного
из аппаратов. - Ущелье должно быть прямо перед нами. Я вхожу.
   - Понял, - ответил другой. - Я сразу за тобой.
   Заработали электромоторы, винты одновременно  повернулись,  и  первый
батискаф медленно двинулся вперед.
   Внутри стальной оболочки  -  лишь  десяти  футов  длиной  и  шести  в
поперечнике - Дэвид Уэббер полулежал позади пилота и прижимался лицом  к
шестидюймовому иллюминатору, наблюдая, как свет скользит по крутым серым
откосам из ила и скальных пород, уходящим в бесконечность,  спускающимся
из ниоткуда в никуда.
   "Четыре тысячи метров", - подумал  Уэббер.  Где-то  тринадцать  тысяч
футов воды. Две с половиной мили. Вся эта вода над ним, все это давление
вокруг. Какое давление? Невозможно подсчитать. Но наверняка достаточное,
чтобы расплющить человека в лепешку.
   "Не думай об этом, - сказал он себе. - Будешь думать - превратишься в
дерьмо собачье. А здесь неподходящее время и место для  подобного.  Тебе
нужна эта работа, тебе нужны деньги. Просто сделай  дело  -  и  убирайся
отсюда к черту".
   Несколько капель конденсата упали с потолка ему  за  шиворот.  Уэббер
подскочил.
   Пилот взглянул на него и засмеялся:
   - Жаль, я не заметил, а то  бы  закричал  вместе  с  тобой  и  ты  бы
подумал, что нам хана. - Он ухмыльнулся. -  Я  люблю  проделывать  такие
штучки, когда кто-нибудь спускается в первый раз. Глаза у них становятся
как у бешеной селедки.
   - Шутник, - сказал Уэббер. - Я бы прислал тебе счет за чистку одежды.
   Он вздрогнул и обхватил себя за плечи, растирая их. Наверху, где было
около  тридцати  градусов  тепла,  Уэббер  потел  в  шерстяном  свитере,
шерстяных носках и вельветовых брюках. Однако за три  часа,  ушедшие  на
спуск, температура упала больше чем на двадцать пять градусов. Теперь он
замерзал, и хотя по-прежнему потел, но теперь лишь от страха.
   - Какая температура за бортом? - спросил он не только из-за того, что
его  это  действительно  интересовало,  но  и   потому,   что   разговор
успокаивал.
   - Около нуля, - ответил пилот. -  Достаточно  прохладно,  чтобы  твоя
мошонка съежилась, это точно.
   Уэббер снова повернулся  к  иллюминатору  и  положил  руку  на  пульт
управления одной из четырех камер, установленных в подвижных контейнерах
на наружной поверхности батискафа.  Аппарат  скользил  вдоль  пустынного
склона каньона  -  бесконечного  скопления  одноцветных  булыжников,  по
сравнению с которым лунная поверхность показалась бы заманчивой.  Уэббер
напомнил себе, что их глаза -  первые  человеческие  глаза,  наблюдающие
этот ландшафт, а объективы его фотоаппаратов  впервые  запечатлеют  этот
пейзаж на пленке.
   - Трудно поверить, что на такой глубине может быть какая-то жизнь,  -
произнес Уэббер.
   -  Может-то  может,  но  ничего  похожего  ты   никогда   не   видел.
Креветки-альбиносы и безглазые штуковины. Что толку им тут от глаз? Есть
прозрачные твари... Черт, какая-то жизнь существует почти всюду. Ну,  не
скажу про самое дно, тридцать пять тысяч футов, к примеру. Я там никогда
не был. А на этой глубине есть жизнь, точно. Что всех заводит,  так  это
мысль, будто некоторые виды жизни и в самом деле зародились  на  больших
глубинах.
   - Угу, - буркнул Уэббер. - Я это слышал. Называется хемосинтез.
   Хемосинтез - причина,  по  которой  он  оказался  здесь,  отмораживая
задницу в океане на глубине  двух  миль,  в  совершенном,  непроницаемом
мраке.
   Хемосинтез - зарождение жизни без света: концепция, по которой  живые
существа  можно  сотворить   из   одних   только   химических   веществ.
Фантастическая гипотеза.  Революционная.  Не  подтвержденная  ни  единым
фактом.
   Добыть свидетельство возможности  хемосинтеза,  документировать  его,
доказать его  существование  так,  чтобы  исключить  любое  обоснованное
сомнение, - в этом и состоял его контракт,  мечта  фотографа.  Свободный
художник, по контракту с  "Нэшнл  джиогрэфик"  Уэббер  обязался  сделать
первые в истории  снимки  глубоководных  океанских  разломов  в  недавно
открытой впадине Кристофа,  у  подножия  Срединно-Атлантического  хребта
строго к западу от Азорских островов. Эти  разломы,  подобно  угревидным
язвам на коже Земли, извергали расплавленную породу из  недр  планеты  в
ледяную   воду.   Сами   они   представляли   собой   мини-вулканы,   но
предполагалось, что на их склонах приютились формы  жизни,  созданные  и
питаемые химическими веществами, которые выделяет лава. Другими словами,
речь шла о  хемосинтезе.  О  формах  жизни,  созданных  химически  и  не
нуждающихся в солнечном свете: не знавших его,  рождающихся,  живущих  и
умирающих без него.
   Уэббер получил контракт,  обойдя  не  менее  талантливых  фотографов,
поскольку отличался редкой изобретательностью в  обращении  с  камерами,
объективами и футлярами, а также из-за молодости и смелости. Он подписал
контракт отчасти по денежным соображениям, отчасти  -  чтобы  обеспечить
себе позиции в "Нэшнл джиогрэфик", но прежде всего из трепетного желания
быть первым, кто докажет, что эту научную фантастику действительно можно
наблюдать в море, в природе.
   Дэвид не думал о  страхе,  считая  себя  притерпевшимся  к  нему.  За
последние  пятнадцать  лет  он  пережил  три  авиакатастрофы,  нападение
раненой львицы, укусы акул и мурен;  его  жалили  скорпионы  и  заражали
целые тучи экзотических паразитов, что повлекло, среди прочих неудобств,
выпадение волос по всему телу и облезание  кожи  от  языка  до  полового
органа.
   Короче говоря, Уэббер привык  к  неожиданностям,  к  тем  причудливым
фокусам,  которые  могла  продемонстрировать  ему  природа.  Но  он   не
подозревал и  даже  вообразить  себе  такого  не  мог,  а  потому  очень
удивился,  обнаружив  в   последние   несколько   часов,   что   заболел
клаустрофобией.
   Когда это случилось? И почему? Пробираясь ощупью по подводной  горной
цепи на глубине большей, чем высота Скалистых гор, и доверив свою  жизнь
искусству какого-то саб-жокея , развалившегося  за  штурвалом  крохотной
капсулы,  сваренной,  возможно,  малоквалифицированным  рабочим,  Уэббер
чувствовал себя скверно: он задыхался, ощущал себя словно в тисках,  его
поташнивало.
   Почему он не послушал свою подружку и не  подписал  другой  контракт?
Какое счастье было бы сейчас снимать  крупным  планом  ядовитых  морских
змей в Коралловом море! Там, по крайней  мере,  он  мог  бы  в  какой-то
степени управлять событиями: если запахнет жареным, просто выскочить  из
воды.
   Но нет, ему понадобилась слава первооткрывателя.
   Кретин.
   -  Далеко  еще?  -  спросил  Уэббер,  стремясь  отвлечься  от   стука
собственного сердца.
   - До курилки? Не очень. - Пилот постучал по прибору на  панели  перед
собой. - Вода нагревается. Должно быть, рядом.
   Когда  батискаф  обогнул  острый  скальный  выступ,   торчавший   над
каменистой поверхностью, лучи прожекторов внезапно  уткнулись  в  облако
плотного черного дыма.
   - Приехали, - произнес пилот, сбросив ход и давая реверс.
   Они оказались в чистой воде.
   - Скажи Чарли, пусть, если сможет, пройдет на другую сторону. Я хочу,
чтобы он попал в кадр, - попросил Уэббер,  нагнувшись  и  схватив  пульт
управления камерой.
   - Сделаем. - Пилот повернулся и сказал что-то в микрофон.
   Дэвид увидел, как  белый  силуэт  второго  батискафа  проплыл  сквозь
черное облако и завис призраком.
   С такого расстояния разломы  не  казались  чем-то  особенным:  мутный
черный дымок на фоне черной воды, изредка  прорезаемый  красно-оранжевым
пламенем, когда чрево Земли извергало лаву сквозь свою кожу.  Но  "Нэшнл
джиогрэфик" желал исчерпывающего репортажа обо всем, что увидит  Уэббер,
хотя бы и совершенно заурядном, и он начал снимать.
   На каждую  камеру  приходилось  по  сто  кадров  на  35-миллиметровой
пленке, камеры немедленно сменяли друг друга на вращающейся турели,  так
что он мог делать  снимок  за  снимком,  пока  пилот  медленно  подводил
батискаф к самой скважине.
   Работа принесла Уэбберу облегчение, он сосредоточился на  ракурсах  и
экспозициях  съемки,  стараясь  избежать  слепящего  света   прожекторов
второго батискафа и забыв про страх.
   Дрожь прекратилась, больше не было холодно. Стало даже жарко, так  же
жарко, как на поверхности.
   - Какая сейчас температура за бортом? - поинтересовался он.
   - Больше девяноста градусов, - доложил пилот. - Разлом -  как  печка,
все вокруг подогревает.
   Неожиданно что-то ударилось в иллюминатор и отскочило в облако  дыма.
Уэббер отпрянул.
   - Что за черт? - произнес он озадаченно.
   Существо промелькнуло слишком близко и слишком  быстро,  чтобы  можно
было его разглядеть; Уэббер заметил только трепещущее белое пятно.
   - Ты подожди, - предложил пилот. - Оставь немного пленки. Здесь полно
креветок, а может найтись и что-то совсем новое, чего никто  никогда  не
видел.
   Они приблизились непосредственно к разлому, где,  по  предположениям,
животные  питались  извергаемыми  из  кратера  химическими   веществами.
Глубоким стаккато донесся грохот, красные и оранжевые  вспышки  отметили
извержение расплавленной породы через трещины в утесе.
   Мимо проскочило еще одно существо, затем еще. А потом, когда батискаф
застыл над плоским  отвалом  только  что  затвердевшей  лавы,  их  стало
несметное множество: креветки, огромные,  белые  с  пепельным  оттенком,
безглазые: тысячи, сотни тысяч, может быть, миллионы. Их  оказалось  так
много, что они заполнили все поле зрения, роились и пульсировали, словно
живая гора.
   - Боже милостивый... - пробормотал Уэббер, захваченный и  потрясенный
открывшимся зрелищем. - Что они делают?
   - Питаются тем, что в дыме, - пояснил пилот.
   - Креветки могут жить при девяностоградусной температуре?
   - Рождаются в ней, живут и умирают. Время  от  времени  одна  из  них
падает в самый разлом -  там  около  трехсот  семидесяти  градусов  -  и
сгорает... Лопается, как клещ от горящей спички.
   Уэббер отщелкал с дюжину кадров,  и  пилот  двинул  батискаф  вперед,
раздвигая креветок, как плотный бисерный занавес.
   Окружая горловину вулкана, укоренившись  в  лаве  подобно  кошмарному
саду, росли длинные костлявые стебли шести-восьмифутовой высоты;  на  их
концах торчали похожие на перья красные и  желтые  пальцы,  волнообразно
колыхавшиеся в клубах дыма.
   - Ну а это что за черт? - заинтересовался Уэббер.
   - Трубочники. Они строят себе дома из собственных выделений, а  потом
высовывают эти веера, чтобы питаться. Смотри.
   Пилот потянулся к рычагам управления и выдвинул один из манипуляторов
батискафа к ближайшему стеблю. Когда стальные когти приблизились, веера,
казалось, застыли, а за долю секунды до прикосновения исчезли словно  по
волшебству, втянутые под защиту известковых трубок.
   - Снимок сделал? - спросил пилот.
   - Слишком быстро. Давай попробуем еще раз.  Я  выставлю  выдержку  на
одну двухтысячную.
 
*** 
 
   Спустя час Уэббер отснял уже более трехсот кадров. Он сфотографировал
креветок и трубочников  вблизи,  широкоугольным  объективом  и  на  фоне
второго батискафа, и надеялся, что  по  меньшей  мере  двадцать  снимков
должны удовлетворить "Нэшнл джиогрэфик".  Дэвид  не  имел  ни  малейшего
представления, подтвердит ли его работа существование  хемосинтезирующих
особей  или  просто  докажет,  что  слепые  белые   креветки   живут   в
девяностоградусной воде на глубине двух с половиной миль. В любом случае
он знал, что сделал несколько эффектных кадров.
   Для верности Уэббер попросил пилота захватить манипулятором полдюжины
креветок и двух трубочников, теперь покоящихся в корзинке для  образцов.
В лаборатории на  борту  плавучей  базы  он  сделает  несколько  крупных
снимков добычи.
   - Вроде все, - сказал он пилоту. - Давай наверх.
   - Ты уверен? Не думаю, что твой босс захочет выбросить еще  пятьдесят
кусков, чтобы снова отправить нас сюда.
   - Уверен, - чуть поколебавшись, произнес Уэббер. Он был убежден,  что
сделал снимки, которые принесут деньги. Уэббер знал свои камеры - иногда
он ощущал их как продолжение  своего  мозга  -  и  мог  сейчас  мысленно
воспроизвести картинки в кадрах. Он точно знал, что снимки великолепны.
   - Отлично.
   - Сматываем удочки, - сообщил пилот по звукоподводной связи.
   Он дал задний ход и отошел от разлома. Спустя  минуту,  когда  Уэббер
делал пометки в блокноте, он услышал, как пилот выругался:
   - Твою мать...
   - Что?
   - Посмотри-ка туда. - Пилот указал в иллюминатор на дно.
   Уэббер нагнулся к  своему  иллюминатору  и  задержал  дыхание,  чтобы
стекло не запотело.
   - Ничего не вижу, - сказал он.
   - Внизу. Панцири креветок. Тьма-тьмущая. Песка из-за них не видно.
   - Ну и что? Ты думаешь, эти твари едят друг друга?
   - Ну, не знаю. Ничего похожего не видел. Думаю, едят,  но  чтобы  еще
при  этом  снимать  панцирь...  Может,  кто-то  из  глубоководных  акул,
шестижаберная или пряморотая. Только будут ли они  терять  время,  чтобы
ободрать креветку перед тем, как съесть? Глупость какая-то.
   - А не может она есть их целиком, а панцири выплевывать? Отрыгивать?
   - У акулы желудочный сок как аккумуляторная  кислота.  Ничего  бы  не
осталось.
   - Тогда не понимаю, - удивился Уэббер.
   - Я тоже, но  кто-то,  черт  побери,  съел  тысячи  креветок,  содрав
панцири. Давай-ка еще посмотрим.
   Пилот развернул аппарат и двинулся по следу из  панцирей.  Скользя  в
нескольких футах над дном, он направил прожекторы вниз.
   Батискаф медленно продвигался, делая не более двухсот футов в минуту,
и  спустя  некоторое  время  монотонное  жужжание  мотора  и   неизменно
пустынный пейзаж стали гипнотизировать.  Уэббер  почувствовал,  что  его
взгляд начинает туманиться, и потряс головой:
   - Что мы ищем? - спросил он.
   - Не знаю, но думаю, как  обычно  в  таких  случаях,  -  некий  ключ,
который приведет к чему-то, чего не могла создать природа.  Какую-нибудь
прямую линию... или правильный круг... Что-то  симметричное.  В  природе
чертовски мало симметричного.
   И всего лишь через несколько  секунд  Уэбберу  показалось,  будто  на
границе светового круга он заметил что-то странное.
   - Вон там, - сказал он. - Не совсем симметрично, но и естественным не
выглядит.
   Пилот повернул аппарат, и, когда свет скользнул по дну, на  ковре  из
рыхлого ила возникла  груда  искореженного  черного  металла.  Форму  ее
невозможно было распознать: некоторые части, видимо, раздавлены,  другие
- разорваны и скручены.
   - Похоже на кучу хлама, - уточнил Уэббер.
   - Ну да, но какого? Что это было?
   Пилот передал свое положение на второй батискаф, а  потом  опустился:
днище аппарата легло на ил.
   Металлическая  груда  простиралась  в  стороны  слишком   далеко,   и
прожекторы не могли осветить ее полностью. Пилот сфокусировал все десять
тысяч ватт на одном ее конце и начал перемещать луч фут за футом, изучая
каждую новую  часть  и,  словно  при  сборке  картинки-загадки,  пытаясь
совместить их, чтобы получилось объяснимое целое.
   Уэббер не предлагал помощь, зная, что не в состоянии сделать что-либо
полезное. Он фотограф, а не инженер. По  его  представлениям,  эта  куча
стали с равным успехом могла оказаться локомотивом,  колесным  пароходом
или самолетом.
   Пока Дэвид  ждал,  он  почувствовал  страх  перед  возвращением.  Они
находились в этой штуке уже пять часов; по крайней  мере  еще  три  часа
потребуется, чтобы вернуться на поверхность. Он замерз,  проголодался  и
хотел отлить; а больше  всего  ему  необходимо  было  двигаться,  делать
что-то. И убраться отсюда к черту.
   - Давай забудем про все это, - предложил он, - и всплывем.
   Перед тем как ответить,  пилот  выдержал  долгую  паузу.  Наконец  он
повернулся к Уэбберу и сказал:
   - Надеюсь, у тебя осталось достаточно пленки.
   - Зачем?
   - А просто мы нашли кое-что денежное.
 
6 
 
   Пилот вызвал второй батискаф и поставил его  в  пятидесяти  ярдах  от
себя, за устланным обломками местом. Четыре прожектора  выдавали  вместе
двадцать тысяч ватт, и они могли видеть участок почти целиком.
   - Ну? - ухмыльнулся пилот.
   - Что ну?
   - Ну, что это?
   - Откуда мне знать, черт побери? -  отрезал  Уэббер.  -  Послушай,  я
замерз, устал и хочу выпрямиться. Сделай одолжение, прекрати...
   - Это подводная лодка.
   - Точно? - Уэббер приник к иллюминатору. - С чего ты решил?
   - Смотри, - показал пилот. - Руль глубины. И  вот,  это  должна  быть
труба шнорхеля .
   - Ты думаешь, атомная?
   - Нет, не думаю. И  даже  уверен,  что  нет.  Похоже,  она  стальная.
Смотри, как окисляется - очень  медленно,  ведь  на  глубине  почти  нет
кислорода, но все же окисляется.  К  тому  же  она  невелика,  и  кабели
дерьмовые, древние. Кажется, мы имеем дело со Второй мировой войной.
   - Второй мировой?
   - Ага. Но попробуем подойти поближе. Пилот что-то сказал в  микрофон,
и по команде батискафы почти незаметно поползли  навстречу  друг  другу,
приподнявшись над грунтом лишь настолько, чтобы не цеплять ил.
   Осталось  восемьдесят  шесть  кадров,  и  Уэбберу  пришлось   снимать
экономно. Он пытался представить, как выглядела эта  груда  обломков  до
катастрофы, но разрушение было настолько  полным,  что  он  не  понимал,
каким образом кто-то может узнать в этом отдельные части корабля.
   - Где мы? - спросил он.
   - По-моему, над кормой, - ответил  пилот.  -  Лодка  лежит  на  левом
борту. Эти трубы, должно быть, кормовые торпедные аппараты.
   Они миновали одно из палубных орудий, и, поскольку оно  действительно
на что-то по