, только подумал: "Дался им этот ангел-хранитель! То
Коринта про него говорил, теперь майор:"
   - Вот что, сержант, - сурово заговорил Локтев, - кончай волынку! Ни
тебе, ни мне она пользы не принесет. Выкладывай лучше начистоту, что и как
с тобой произошло.
 
   - Я вам правду сказал, товарищ майор. Честное слово, одну только
правду! Я сам не верю, что летел. Сказал, потому что в этом уверен доктор.
А еще потому, что и не представляю себе, как все это можно объяснить
по-другому.
   - Как объяснить по-другому? - тихо повторил майор. - А вот как,
например. Ты благополучно приземляешься с парашютом, заранее направляешь
его так, чтобы опуститься подальше от сигнальных костров, собираешь
парашют и уходишь к немцам.
   Они доставляют тебя сюда и устраивают всю эту инсценировку твоего
падения на сосну с нераскрывшимся парашютом. Просто и понятно. И лететь
тебе было не нужно, потому что времени у тебя на все на это было
предостаточно: Хотелось бы только знать, с какой целью все это сделано и
какое задание обязался ты выполнить для фашистов. И еще хотелось бы знать,
почему ты пошел на такое черное дело.
   - Товарищ майор!.. - Кожин задохнулся от возмущения. - Товарищ майор!
Вы можете отдать меня под суд, можете пристрелить на месте, если считаете
предателем, но не смейте мне говорить такое! Не имеете права!
   Несколько минут длилось напряженное, тяжелое молчание. В темноте было
слышно, как порывисто дышит разволновавшийся Кожин.
   Майор беспокойно задвигался, шурша сеном, сдержанно прокашлялся. Потом
заговорил уже значительно мягче и душевнее:
   - Ладно, Иван. Твое предательство, пожалуй, такая же фантастика, как и
версия Коринты о твоем полете по воздуху. Мы внимательно осмотрели твой
парашют. Он действительно не раскрывался. Нашли и причину, по которой он
не раскрылся.
   Нарочно так не подстроишь. Твой парашют действительно не вышел из сумки.
   - Вам передали ее?
   - Да, передали.
   - А рацию?
   - И рацию передали.
   - Она в порядке?
   - В порядке, работает: Так вот, Иван, похоже, что с тобой в самом деле
произошло что-то из ряда вон выходящее. Мы искали тебя в ту ночь в радиусе
целого километра вокруг сигнальных костров, но все напрасно. Сколь ни
чудовищно было предположение о твоем предательстве, оно было единственным
разумным объяснением твоего загадочного исчезновения. Да и сейчас у нас
нет ничего, кроме этого: Ты говоришь - не имею права. О каких правах может
быть речь? Мы находимся в тылу врага. У отряда ответственное задание. Я
обязан отчетливо видеть последствия каждого своего решения. Иначе я сам
стану предателем. Понятно?
   - Понятно, товарищ майор: Но что же мне делать? - упавшим голосом
спросил Кожин.
 
   - Что делать? Тебе - выздоравливать. А мы, когда подлечишься, отправим
тебя на Большую землю. Там разберутся, что к чему.
   - Значит, обратно как несправившегося? Как человека, которому нельзя
доверять?
   - Да, Иван, как человека, которому я не имею права доверять. Ты
комсомолец, ты должен понять, что и тебе на моем месте не оставалось бы
ничего другого. На этом давай закончим. Мне пора. Я еще приду, когда
поправишься.
   - А как быть с доктором Коринтой, товарищ майор? Он упорно настаивает
на своем предположении, говорит, что это будет великое открытие:
   - Одержимый человек! Все они такие, эти ученые. Видно, по-другому им
нельзя.
   Только Коринта твой зря горит. Он вынул пустой билет. Впрочем, пусть
себе занимается своей идеей, лишь бы тебя при этом лечил. Ну, будь здоров,
Иван!
   - До свиданья, товарищ майор!
   Похлопав Кожина по руке, в которой все еще был судорожно зажат
пистолет, Локтев поднялся и осторожно прошел к чердачной лестнице. Крикнул
по-чешски:
   - Доктор Коринта, будьте добры, посветите мне!
 
 
   24
 
 
   Черные тучи сгустились над головой Кожина.
   Сержант знал - время суровое, Родина не простит того, на кого упала
зловещая тень подозрения в предательстве.
   Несправедливо?
   Как ни горько это было, но Кожин должен был признать, что в этом есть
высшая справедливость, продиктованная военным временем. Несправедливо было
бы в том случае, если бы у него была правда, настоящая, точная, ясная
правда, а кто-то не поверил бы этой правде, отказался бы ее признать. Но у
Кожина не было такой настоящей правды.
   Кожин не знает, что с ним случилось. Летел?.. Об этом он твердо решил
никогда больше не говорить. Стыдно и унизительно говорить такое!
   Он не предатель! Он готов кричать об этом всему миру! Он не задумываясь
пойдет на смерть, лишь бы доказать это!.. Но разве ему дадут такую
возможность?
   Конечно, нет. Он не смеет мечтать даже о штрафном батальоне!.. Его
будут допрашивать, от него будут требовать признания, а потом будут судить
и:
   Чем больше он думал о своем положении, тем глубже проникало в его
сознание чувство полной безысходности. Это было не отчаяние, когда хочется
куда-то бежать, кричать, плакать, доказывать, умолять, требовать
справедливости:
   Отчаяние - удел слабых. А Кожин к ним не принадлежал.
   Еще не до конца сформировавшийся, Кожин тем не менее был человеком
самолюбивым, волевым, мужественным. Чувство глубокой безысходности вызвало
в нем странное спокойствие. Внешне оно походило на полное равнодушие к
своей судьбе. А на самом деле было героическим примирением с
неизбежностью. Люди такого склада способны перед расстрелом спокойно
вырыть себе могилу, заровнять ее края и стать перед дулами ружей с
открытыми глазами. Таких смертью не испугаешь:
   Легкой тенью скользнула мысль о самоубийстве. Скользнула и ушла.
Самоубийство - тоже удел слабых, Кожин отверг его. Но какой удивительной и
достойной восхищения была причина, побудившая его прогнать мысль о
самоубийстве! Не жажда жизни (хотя он и любил жизнь), не желание оправдать
и очистить себя (он уже знал, что это невозможно) заставили его отказаться
от добровольной смерти. Этой причиной был стыд. Стыд перед людьми, которые
пошли на огромный риск, чтобы спасти его, которые не жалели для него ни
жизни своей, ни трудов, ни времени. Он считал, что это будет грубой,
бесчеловечной неблагодарностью, если он возьмет и перечеркнет все их
старания, обратит в ничто их прекрасный подвиг:
   Он не спал до самого рассвета и все думал, думал, думал.
   Утром Ивета не узнала его. Не потому, что он осунулся и побледнел и что
в глазах у него появилась печаль, а потому, что он весь изменился за эту
ночь, словно вместо прежнего Ивана Кожина кто-то положил сюда совершенно
другого человека.
   - Иван, что с вами? Что случилось?
   - Ничего, Ивета. Все в порядке. Я просто плохо спал эту ночь: Не
обращайте на меня внимания!
   Он произнес это спокойным, ничего не выражающим голосом и посмотрел на
девушку с такой холодной отрешенностью, что у той болезненно сжалось
сердце.
   Весь день после этого он молчал. Если Ивета за чем-нибудь обращалась к
нему, он закрывал глаза и притворялся спящим. Ел машинально, вяло, словно
ему было все равно, ест он или не ест.
   На вопрос Иветы:
   - Ну, как суп, Иван? Вкусный? Не пересолила я его? Кожин невнятно
бормотал:
   - Не знаю: Ничего: Вкусный: Когда снова наступила ночь, Ивета долго
слышала, как ворочается и шуршит сеном ее подопечный. Потом он сполз с
постели, добрался до слухового окна и, замерев возле него, пристально
смотрел в темное, с редкими звездами небо, на черную, дремотно застывшую
стену недалекого леса.
   Девушке было страшно за него, но вместе с тем она боялась его
окликнуть, боялась нарушить его одиночество, его печальные мысли, его
глухую ночную тоску.
   Так они и прободрствовали до рассвета в глубокой тишине, каждый на
своем месте, каждый со своими чувствами.
   Утром Ивета пораньше спустилась вниз, чтобы встретить доктора до того,
как он поднимется на чердак, и поделиться с ним своими тревогами.
 
 
   25
 
 
   Коринта пришел бодрый, жизнерадостный, полный новых интересных идей.
   Знакомство и беседа с русским майором произвели на доктора самое
благоприятное впечатление и, что самое главное, полностью рассеяли его
скрытые опасения относительно Кожина. Доктор очень боялся, что у него
отнимут этого исключительно интересного пациента. Но Кожина не увезли.
Почему не увезли, Коринту не волновало. Он считал, что так надо, это
"надо" его вполне устраивало, а все остальное было для него пустяками,
которыми не стоило заниматься.
   Но когда Ивета встретила его вместе с Влахом у калитки и рассказала,
какая странная перемена произошла с Кожиным после той ночи, Коринта сразу
понял, что это значит, и мысленно обозвал себя старым эгоистичным болваном.
   Ведь Кожина черт знает в чем могут обвинить, если он не представит
толкового объяснения своей истории! Его могут обвинить в измене, а за это
- расстрел!
   Майор, по-видимому, не скрыл от своего подчиненного всю сложность и
опасность его положения. Этот прямой и честный офицер не стал играть в
фальшивую игру со своим сержантом. Отсюда и резкая перемена в настроении
Кожина. Шутка ли сказать:
   подозрение в измене! Такой удар по психике кого угодно может свалить!..
   Сообщение Иветы потрясло и Коринту и Влаха.
   В тусклом сером свете едва занявшегося осеннего утра трое людей молча
стояли у калитки и смотрели друг на друга с немым вопросом в глазах: "Что
же теперь делать?"
   Чуткий Тарзан уловил настроение людей и тоже, навострив уши, тревожно
смотрел на них, словно и он задавал им вопрос: "Что же теперь делать?"
   Затянувшееся молчание нарушил Влах. Он поскреб свою рыжую бороду и
спросил:
   - Что же теперь делать? Ведь этак совсем пропадет парень!..
   Никто ему не ответил. Только Тарзан переступил передними лапами и
несколько раз вильнул хвостом.
   Коринта сунул леснику лукошко с грибами и пошел к сторожке. Влах и
Ивета последовали за ним.
   Взявшись за ручку двери, Коринта обернулся и сказал:
   - Я поговорю с ним: А вы, Ивета, готовьте пока завтрак. И вообще,
постарайтесь вести себя так, словно ничего не случилось.
   - Хорошо, пан доктор. Я постараюсь:
   Коринта поднялся на чердак, а Влах и Ивета вошли в единственную комнату
сторожки.
   Прошло около часа. Завтрак был уже готов, но Ивета не решалась нести
его Кожину - боялась помешать беседе врача с пациентом.
   Наконец послышались медленные шаги, и в комнату вошел Коринта. По его
мрачному лицу и опущенным плечам Ивета и Влах догадались, что разговор с
Кожиным был неудачным.
   Доктор опустился на скамью и окинул своих друзей грустным взглядом.
   - Мне ничего не удалось сделать, - заговорил он со вздохом. - Он слушал
меня, но не поверил ни одному моему слову. Если бы он хоть возражал мне,
спорил! Так нет, он просто не реагировал на мои доводы. У него явно
появилась навязчивая идея о полной безвыходности его положения. Бороться с
такой навязчивой идеей трудно.
   Если бы Кожин не был так молод, я вообще бы считал это бесполезным
занятием. Его может выручить только нетронутый запас оптимизма, которым
обладает каждый молодой организм. Но с ним нужно заниматься каждый день по
нескольку часов. Мне самому заниматься:
   - Самому: А как же твоя больница? - проворчал Влах.
   - Знаю: Я уже там, наверху, думал об этом. Выход один: придется мне
взять отпуск и заменить здесь на месяц Ивету.
   - А я вернусь в К-ов? - дрогнувшим голосом воскликнула Ивета.
   - Да, сестра Ивета, вам придется вернуться в больницу: Девушка опустила
голову.
   - Я понимаю ваши опасения, - продолжал Коринта, - но согласитесь, что
ваше положение в тысячу раз менее рискованное, чем положение Кожина. К
тому же у вас есть выход. Я еще не говорил Майеру о вашем отказе принять
его помощь. Вы еще можете ею воспользоваться:
   - И не подумаю! - воскликнула Ивета с неожиданной яростью и так
посмотрела на Коринту, что тот вздрогнул и поднялся со скамьи.
   Смутная догадка мелькнула у него в голове. Подойдя к Ивете, доктор взял
ее за руку и тихо сказал:
   - Мы не можем здесь оставаться оба, Ивета. Поймите, это опасно.
   - Я понимаю, пан доктор, и сделаю все, как вы прикажете. Но Майеру
скажите, что я передумала. Авось и так все обойдется.
   Ивета схватила поднос с завтраком и поспешно убежала па чердак.
   Коринте тоже было пора уходить. Попрощавшись с Влахом, он с тяжелым
сердцем покинул сторожку.
   Положение осложнялось чем дальше, тем больше. Но сдаваться Коринта не
думал. Ему стало ясно, что не ради научного открытия он должен в
кратчайший срок доказать правильность своей гипотезы о свободном полете, а
ради спасения жизни и доброго имени этого отличного русского парня. С этой
мыслью он и вернулся в больницу.
 
 
   26
 
 
   В кабинет главврача доктор Майер всегда входил с каким-то благоговейным
трепетом, словно это был не кабинет, а священный алтарь. Вызванный
Коринтой по срочному делу, Манер присел на краешек дивана и смотрел на
своего начальника с угодливой улыбкой.
   - У меня для вас две новости, дорогой коллега, - сказал Коринта.
   Майер улыбнулся еще шире.
   - Надеюсь, они приятные?
   - Одна, мне кажется, будет для вас приятной, а другая не очень. Начнем
с той, которая приятна. Я передал сестре Сатрановой о вашем согласии
оказать ей дружескую услугу. Она была очень тронута вашей добротой, но
почему-то решила не воспользоваться ею. Короче говоря, она избавила вас от
этого ответственного бремени.
   Улыбка мигом исчезла с лица доктора Майера.
   - Очень жаль, - промямлил он обескураженно. - Жаль, потому что я уже
многим своим друзьям и родственникам сообщил о том, что женюсь на Ивете
Сатрановой.
   Своим отказом эта капризная девушка поставила меня по меньшей мере в
смешное положение: Но позвольте спросить, пан доктор, она что, уже
вернулась из отпуска?
   Вы виделись с ней?
   - Да: то есть что я говорю: Конечно, нет! Мы обменялись с нею письмами
по этому вопросу, вот и все. Но завтра она приедет, и вы сможете
поговорить с ней лично:.
   А теперь вторая новость, дорогой коллега. Новость, которая вас
наверняка огорчит. Мне нужно срочно выехать в Прагу. Недели на три, а
может быть, и на весь месяц. По семейным делам. Они у меня настолько
усложнились, что требуют моего немедленного вмешательства. На это время
управление больницей перейдет в ваши руки. Вы не возражаете?
   На лицо Майера вернулась сияющая улыбка. По-видимому, новости доктора
Коринты он воспринимал и расценивал совсем не так, как сам главврач. Не
скрывая своей радости, Майер воскликнул:
   - У меня нет ни малейших возражений, пан доктор! Я готов выполнять ваши
обязанности, сколько бы вам ни понадобилось. Мне будет приятно оказать вам
услугу. Когда вы думаете выехать в Прагу?
   - Сегодня вечером.
   - Так скоро?!
   Коринта сокрушенно развел руками:
   - Что делать, дорогой коллега. Мы - рабы наших жизненных обстоятельств.
Срочное известие, срочный отъезд:
   - Понимаю, понимаю: Своя пражский адрес на всякий случай оставите, пан
доктор?
   - Я еще не знаю, в какой гостинице остановлюсь. Адрес сообщу потом.
Впрочем, я уверен, что вы справитесь с работой и что консультироваться со
мной вам не понадобится. Тяжелых случаев сейчас в больнице нет, и будем
надеяться, что до моего возвращения они не появятся.
   - Хорошо, пан доктор. Когда мне передадите дела?
   - Немедленно, дорогой коллега, немедленно!.. Передав управление
больницей доктору Майеру, Коринта пошел к себе домой укладываться. По
дороге он завернул на главную площадь городка в надежде застать там
Владика. Он нашел своего маленького приятеля в компании сверстников возле
старинного водоема. Взобравшись на гранитные стенки, мальчишки, мокрые по
самые плечи, с увлечением пускали в водоеме бумажные кораблики.
   - Вы что тут делаете, сорванцы? Заразы хотите набраться? А ну брысь
отсюда! - грозно крикнул доктор.
   Мальчишки мигом разбежались, остался один Владик. Повязки он уже снял,
но царапины на его руках были еще заметны.
   - Пойдем ко мне, я тебя осмотрю, - категорически заявил Коринта и повел
пленника к себе на квартиру.
   Владик не сопротивлялся. Он сразу сообразил, что осмотр - лишь предлог,
а на самом деле доктор хочет с ним поговорить.
   Дома Коринта усадил мальчика в кресло и сказал ему:
   - Владик, ты был прав! Русский действительно совершил перелет в сорок
километров. Жаль только, что он сам не знает, как это у него получилось.
Не знаю этого и я. Но не будем унывать. Я решил раскрыть эту тайну во что
бы то ни стало, и, значит, я раскрою ее. Можешь не сомневаться.
   - А меня вы научите летать, пан доктор? - спросил мальчуган, на
которого признание правильности его догадки не произвело абсолютно
никакого впечатления.
   Он и так был уверен в своей правоте.
   Коринта ласково потрепал его по волосам.
   - Непременно научу!.. Ведь если бы не ты, я сам не скоро додумался бы
до этого.
   А может быть, и вообще никогда бы не додумался. Но я не для этого
позвал тебя:
   Слушай, Владик! С работой надо спешить. Мне придется временно
поселиться у Влаха в сторожке. Об этом, разумеется, никто не должен знать.
В больнице я сказал, что уезжаю в Прагу. Это далеко, и поэтому по
служебным делам меня никто искать не станет. Но самому мне нельзя терять
контакт с городом. Мало ли что может понадобиться по ходу работы. Да и
время теперь тревожное, нужно быть начеку. А кому можно поручить связь с
городом? Влаху неудобно, да и нужен он мне для других дел. А Ивете опасно
- могут выследить. Вот и остаешься один ты, Владик.
   На тебя никто не обратит внимания: Ну как, берешься?
   - Берусь, пан доктор! Я могу хоть каждый день!
   - Каждый день это слишком. Достаточно раз в неделю. Скажем, по средам.
Ну, а кроме того, в особых случаях, если возникнет острая необходимость, я
постараюсь тебя как-нибудь уведомить.
   - Ас русским парашютистом мне можно будет познакомиться?
   - Конечно, можно! Я обязательно тебя с ним познакомлю: А теперь беги. У
меня еще дел по горло. В среду увидимся!..
   Владик покинул квартиру доктора вне себя от восторга. Еще бы, ведь он
получил настоящее боевое задание!
   До самого вечера Коринта готовился к отъезду: отбирал инструменты,
книги, личные вещи. В результате у него получился довольно объемистый,
туго набитый чемодан.
   Для похода в лес рюкзак был бы несравненно более удобен, но рюкзак
нельзя - ведь доктор едет по делам в столицу!
   За час до отхода поезда к Коринте неожиданно пожаловал доктор Майер в
сопровождении здоровенного мужчины - санитара.
   - Пришел проводить вас, пан доктор. И вот Бабулу нашего привел. Он
поможет отнести вещи на станцию. Отказаться было невозможно.
   - Спасибо, коллега! - сказал Коринта, делая вид, что глубоко тронут
вниманием. - И вам, пан Бабула, спасибо!.. Только напрасно вы так
беспокоились. До станции-то и километра нет, сам бы как-нибудь добрался.
   - И не говорите, пан доктор! Главврачу не к лицу такое. Да и про нас
люди нехорошо подумают, если мы вам не поможем. Верно, Бабула?
   - Да уж точно, пан доктор!
   Пришлось согласиться. Коринта отдал чемодан санитару, и тот ушел
вперед. А доктор замкнул квартиру и, сопровождаемый любезным Майером,
вышел из дому, словно на прогулку.
   Из-за непрошеных провожающих пришлось купить билет До самой Праги.
   "Ничего, - подумал при этом Коринта, - лишнее алиби никогда не
помешает!"
   Он сердечно распрощался с провожающими и занял свое место у окошка.
Поезд был местный, двигался медленно и останавливался чуть ли не у каждой
будки путевых обходчиков.
   На безлюдном полустанке, километрах в восьми от К-ова, доктор Коринта
вышел из поезда, взвалил чемодан на плечо и пустился пешком через знакомый
лес по едва заметным тропинкам. Через два с половиной часа он благополучно
добрался до сторожки Влаха.
 
 
   27
 
 
   Первые дни после того, как Коринта сменил Ивету у постели раненого,
прошли в упорной психологической борьбе.
   Чувство мрачной обреченности, целиком охватившее Кожина, долго не
поддавалось атакам оптимистично настроенного доктора. Любые, самые
убедительные доводы в пользу спасительной версии о полете разбивались о
глу