а.
Гестаповец сделался маленьким и далеким.
   Заметив, что арестованному дурно, Штольц снова подал ему стакан воды.
   - Не время падать в обморок, господин доктор. Наш разговор еще не
окончен.
   Вода освежила Коринту, сознание его прояснилось. Штольц продолжал в
прежнем тоне:
   - Мы уверены, что Крафта застрелил лесник Влах. Но фанера убил не он.
Не могла этого сделать и Сатранова. Ночной Орел, оставивший свою. визитную
карточку на коленях убитого, должен быть человеком молодым, решительным,
ловким и к тому же романтически настроенным. Он был вооружен пистолетом
советской системы. Это наглядно свидетельствует о том, что нить ваших
тайных связей, господин доктор, тянется не только к местным партизанам, но
и дальше, через линию фронта, к самому большевистскому логову. Этих улик с
лихвой достаточно, чтобы приговорить вас к расстрелу. Но мы не будем
спешить. Нам нужно расследовать это дело до конца. С виду совершенно
ясное, оно тем не менее содержит ряд непонятных для нас загадок, за
которыми, несомненно, кроется нечто гораздо более важное, чем помощь
диверсанту и двойное убийство. Помимо кровати-весов, меня крайне
настораживает тот факт, что вы, доктор Коринта, имея полную возможность
скрыться вместе с остальными преступниками, остались почему-то в сторожке
и добровольно отдали себя в наши руки. Вы не могли рассчитывать, что мы
поверим вашей беспомощной лжи о научных экспериментах. Вы должны были
знать, что вас ждет расстрел. И тем не менее вы остались. Каким же важным
должно было быть то таинственное дело, ради которого вы решились принести
себя в жертву! Это было очень серьезное дело, не правда ли, господин
доктор?
   Коринта не ответил. Видя, что с ходу его не возьмешь, гестаповец
изменил тактику и заговорил с необыкновенной мягкостью:
   - Послушайте, господин доктор, я уверен, что вас случайно вовлекли в
эту опасную игру. Ваше безупречное прошлое дает основания надеяться, что
вы одумаетесь и отвернетесь от врагов великой немецкой нации. У вас
немецкая семья, вы не можете считать нас своими врагами. Поверьте мне, за
чистосердечное признание мы не только вернем вам свободу, но и обеспечим
должное положение и полную безопасность: Кстати, вы слыхали что-нибудь о
бесшумном снаряде, который в середине сентября упал в к-овском лесу?
   - Слыхал, господин полковник. Мне рассказывал о нем обер-лейтенант
Крафт.
   - И только?
   - Да, и только. Крафт предупредил меня, чтобы я был в лесу осторожным.
   - Ясно. А скажите, ваши бумаги с какими-то вычислениями и с набросками
каких-то траекторий относятся тоже к вашей научной работе?
   - Несомненно.
   - Странно. Когда я просматривал эти непонятные заметки и схемы, я
подумал было, что вы увлекаетесь баллистикой: Но это лишь к слову. Я не
настаиваю на вашем немедленном признании. Я дам вам возможность подумать.
На сегодня достаточно. В течение одной недели, господин доктор, вас будут
содержать не как преступника, а как моего личного гостя. А через неделю мы
продолжим наш интересный разговор.
   - Хорошо, господин полковник.
   После этого Штольц позвонил и приказал дежурному офицеру отвести
доктора Коринту в баню, выделить для него чистую, светлую камеру и
выдавать пишу из офицерской столовой.
   "Спасибо и на том, - подумал Коринта. - Наберусь пока сил, а дальше
видно будет.
   Кожин парень решительный. Он, наверное, не бросит меня в беде:"
   Но купание, сытный обед и новая камера с удобной койкой и одеялом не
размягчили первооткрывателя антигравов. Он понимал, что за неделей
сносного тюремного существования последуют такие казни египетские, что и
темный подвал с гнилой соломой покажется ему райским уголком. Ему дали
отсрочку? Ну что ж, он использует ее для того, чтобы приготовиться к
дальнейшей борьбе.
 
 
   11
 
 
   Хотя командирам не терпелось узнать правду о Кожине и его
необыкновенной способности, испытание сержанта в первый же день после его
прибытия осуществить не удалось.
   Утром на базу прискакал на лошади связной из партизанского отряда,
действующего в соседнем районе. Отряд вел тяжелые бои с превосходящими
силами фашистских карателей, от которых никак не мог оторваться и которые
угрожали ему окружением и полным уничтожением.
   Горалек и Локтев, отложив все дела, повели свой отряд на помощь соседям.
   Трое суток прошли в тяжелых кровопролитных боях. Несмотря на то, что к
карателям каждый день прибывало подкрепление, объединенным партизанским
отрядам удалось отразить все атаки, оторваться от врага и вывести из-под
угрозы окружения людей и обозы с материальной частью. Забрав у соседей,
вынужденных искать новое место для укрепленного лагеря, всех тяжело
раненных, отряд Горалека вернулся на свою базу.
   Кожин не участвовал в этой операции. Майор не только не взял его в
дело, но даже отказал ему в просьбе нести караульную службу на базе. Это
было тяжелым ударом по самолюбию сержанта, который был уверен, что,
вернувшись в отряд, сразу же восстановит свою пошатнувшуюся репутацию и
займет в отряде то особое положение, на которое ему давали право его
исключительные, уникальные способности.
   Дни, проведенные в полном бездействии и в тяжком раздумье о своей
странной безрадостной участи, наложили на психику Кожина глубокий
отпечаток. Ни приход Влаха и Владика, которые на другой же день к вечеру
благополучно добрались до лесной крепости партизан, ни желанная встреча с
Иветой, которую горбатый Яник привел на базу ранним утром, на вторые сутки
после к-овских событий, не вывели Кожина из угнетенного состояния. Ему
было мучительно стыдно перед друзьями за свое изолированное положение в
отряде, и поэтому он после первой радости встречи избегал более близкого
общения с ними, чтобы не отвечать на их вопросы.
   Проводя долгие часы в уединении темной пещеры, где теперь, когда весь
отряд ушел на задание, царила глубокая подземная тишина, остро
напоминавшая Кожину штреки его родной шахты, он в мыслях своих невольно
возвращался к доктору Коринте. Ведь это был теперь единственный человек,
который знал о нем всю правду, верил в него, любил его и не задумываясь
принес себя в жертву ради закрепления в нем, Кожине, его удивительного
таланта.
   Как ужасно, что этот единственный близкий человек подвергается теперь
пыткам, истязаниям, а быть может, и опасности потерять жизнь. Если бы
Коринта был здесь, все было бы по-другому. В его присутствии Кожин
чувствовал бы себя более уверенным в своей правоте, в своем праве на
внимание со стороны командиров.
   Коринту нужно спасти! Это первое, чем займется Кожин, после того как
убедит Локтева и Горалека в своей способности летать. Он освободит Коринту
любой ценой, даже если ему придется выполнить это дело одному. Впрочем, он
уверен, что майор не только не будет возражать против операции по спасению
Коринты, но и сам в нее включится, как только поймет, какую огромную
ценность представляет собой этот пока никому не известный провинциальный
чешский врач:
   А до этого? Неужели до этого он обречен на полное одиночество? Неужели
даже с Иветой он не может поделиться своей тоской, своими сомнениями?
   Слов нет, Ивета для него тоже близкий и дорогой человек. Но ведь это
совсем, совсем другое. Разве можно рассказать Ивете о том, что командиры
ему не доверяют, что в отряде он находится на положении заразного
больного, которого все сторонятся, хотя, быть может, и сочувствуют ему?
Нет, Ивете такое не расскажешь. Ивета сама нуждается в поддержке, в
утешении:
   Девушка всем сердцем стремилась к нему, старалась использовать каждую
свободную минуту, чтобы побыть с ним. А ему это было в тягость. Он избегал
общения с ней, прятался от нее, а если иногда и не мог уклониться от
встречи, то вел себя так, что Ивете хотелось плакать.
   - Иван, что с тобой? Неужели ты не рад, что вернулся к своим и что мы
теперь всегда-всегда будем вместе? - со слезами в голосе спрашивала Ивета.
   - Не надо об этом, Ветушка, не надо, дорогая. Конечно, я рад: Рад, что
все так сложилось, что мы опять вместе: Ведь я люблю тебя:
   - Почему же ты такой мрачный? Почему избегаешь меня, словно тебе
противно меня видеть?
   - Это пройдет, Ветушка: Не обращай внимания: Это пройдет: Прости, мне
надо побыть одному и кое о чем подумать!..
   И он поспешно уходил в пустой отсек пещеры и подолгу сидел в темноте,
отдаваясь своим невеселым мыслям:
   После трехдневных тяжелых боев отряду, понесшему серьезные потери, был
предоставлен заслуженный отдых. Бойцы отсыпались, приводили себя в
порядок, чистили оружие. В заполненном до отказа госпитальном отсеке
стонали раненые.
   Ивета нашла здесь широкое применение своим скромным медицинским
познаниям.
   Тяжелая ответственная работа, требующая всех душевных сил, помогла ей
забыть огорчения, причиняемые ей странным поведением Кожина, его
непонятной холодной отчужденностью.
   Кожин с возвращением отряда тоже приободрился. У него вновь появилась
надежда, что командиры вспомнят о нем и устроят ему обещанное испытание.
   Он не ошибся. Локтев и Горалек решили воспользоваться передышкой и
вплотную заняться таинственным сержантом. Вечером, после возвращения с
операции, они вызвали Кожина в штабной отсек.
   - Ну, как дела, Иван? - приветливо спросил его Локтев. - Скучно,
товарищ майор, без дела сидеть, - мрачно ответил Кожин.
   А Горалек осмотрел сержанта с нескрываемой иронией и прогудел своим
бесподобным басом:
   - Без дела у нас, товарищ, никто не сидит! Ты лучше скажи мне как
шахтер шахтеру, врал ты нам про полеты свои или нет?
   - Зачем говорить? Пойдемте, товарищ Горалек, на воздух, я с
удовольствием покажу вам на деле, что не врал.
   - Ишь ты какой самоуверенный!.. А вдруг ты разучился за это время, а?
   - Этого не может быть, товарищ Горалек. Скорей я ходить разучусь,чем
летать.
   - Ладно, Иван, завтра посмотрим, как ты летаешь, - вмешался майор. - В
шесть утра будь готов. Я зайду за тобой.
   Кожин ушел из штабного отсека в приподнятом настроении. Его час настал.
Завтра все решится!
 
 
   12
 
 
   Эту ночь Кожин спал плохо. Задолго до рассвета он был уже на ногах и с
нетерпением ожидал прихода майора. Сердце его тревожно стучало: "Хоть бы
ничего не случилось! Хоть бы не передумали!"
   Но командиры не передумали. Ровно в шесть Локтев заглянул в общий отсек
и тихо окликнул Кожина:
   - Иван, пора!
   Кожин мягко спрыгнул с койки и бросился к выходу.
   Не сказав никому ни слова о цели своей отлучки, командиры повели Кожина
в лесную глушь, подальше от посторонних глаз.
   Было сыро и ветрено. Осенний рассвет с трудом преодолевал ночную
темень. Пелена серых туч плотно застилала все небо. Под ногами чавкала
набрякшая водою земля.
   Выбрав подходящую поляну на пологом склоне холма, Локтев остановился и
сказал:
   - Место вполне удобное. Давай, Иван, показывай, на что ты способен.
   Кожин молча кивнул, огляделся по сторонам, набрал полную грудь сырого
холодного воздуха и вдруг, оттолкнувшись здоровой ногой от земли, стал
медленно подниматься над поляной.
   Зрелище это было настолько поразительным, настолько неожиданным, что у
обоих экзаменаторов вырвался возглас изумления. Готовясь к испытанию, они
в глубине души допускали, что произойдет нечто не совсем обычное, но не
представляли себе, что это будет настолько просто и великолепно до
головокружения.
   Кожин поднялся высоко в небо, скрывшись на минуту в серой пелене туч,
потом камнем упал вниз, заставив на короткий миг оцепенеть своих
наблюдателей от ужаса, и, перейдя на бреющий полет, стремительно пронесся
над самой головой Локтева и Горалека, от чего те невольно пригнулись и
чуть не уронили шапки.
   После первого потрясения Локтев быстро справился со своими чувствами и
с напряженным вниманием следил за действиями Кожина. Совершенно по-иному
вел себя бородатый Горалек. Он словно обезумел от восторга, махал Кожину
руками, кричал "ура" и, казалось, готов был сам лететь вслед за сержантом.
   Кожин не ограничился показом одного лишь полета. Он снова поднимался
выше туч, падал вниз, метал камни в муравьиную кучу, демонстрируя,
насколько точно он может накрывать гранатами наземные цели, стрелял на
бреющем полете из пистолета в ствол дерева, замирал в воздухе в полной
неподвижности, словно живой воздушный шар, затем осторожно опускался на
вершину дерева, показывая, как сможет подкрадываться с воздуха к окнам
неприятельских штабов.
   Наконец, запыхавшийся, раскрасневшийся, он мягко приземлился на поляне
в трех шагах от командиров и, взяв под козырек, взволнованно произнес:
   - Ваш приказ, товарищи командиры, выполнен. Достаточно ли этого, чтобы
считать испытания законченными?
   - Достаточно! Молодец! Лучше не покажешь! - наперебой ответили Локтев и
Горалек.
 
   - В таком случае, разрешите вернуться в строй и с воздуха бить
фашистских гадов!
 
   Локтев невольно улыбнулся юношеской горячности своего сержанта и крепко
пожал ему руку. А Горалек заключил Кожина в свои медвежьи объятия,
расцеловал в обе щеки и прогремел от полноты чувств:
   - Шахтер! Герой! Правильно! Мы еще покажем! Нас еще узнают!..
   Подождав, пока бородач успокоится, Локтев сказал:
   - Вернуться в строй, Иван, ты, конечно, имеешь право, но об этом должен
быть особый разговор. Не спеши! Летаешь ты здорово, лучше, чем можно
мечтать. Это верно. И удивил ты меня, прямо скажу, сверх всякой меры.
Никогда бы не поверил, что человек способен на такое, если бы сам не
увидел! Но одно дело, Иван, талант, а другое дело - его применение.
   - Не понимаю, товарищ майор:
   - А что тут понимать? Ты - первый человек, оказавшийся способным
двигаться в воздухе. Ты в своем роде феномен, каких не было и какие, надо
думать, не скоро появятся:
   - Но ведь именно поэтому, товарищ майор, именно поэтому надо
использовать мои качества для боевых операций! - воскликнул Кожин.
   - Надо? Лично я в этом сомневаюсь. А ты, Горалек, что скажешь?
   Шахтер смотрел на Кожина с восторженным изумлением, как на живого
марсианина. На вопрос Локтева он, не задумываясь, ответил:
   - Черт меня побери! Летает он просто здорово! Ни в одном цирке такое не
увидишь!
   Стреляет и бомбит на лету, как бог! Ему можно поручить многое:
разведку, диверсии, связь:
   - :и в результате потерять его при операции, с которой превосходно
могли бы справиться обычные люди! - докончил за него Локтев и, покачав
головой, добавил:
   - Узко мыслишь, товарищ Горалек! На исторический факт смотришь с точки
зрения собственной колокольни!
   - Почему?! - возмутился шахтер.
   - А потому. Не по-государственному смотришь!.. Но об этом мы еще
потолкуем, времени у нас достаточно. Прежде чем возвращаться в строй,
Кожину еще нужно подлечить ногу. Он хоть и летучий, но из-за хромоты своей
все равно не годится в дело.
   - Но ведь мне, товарищ майор:
   - Знаю, знаю, Иван! Знаю, что ты хочешь сказать: что ноги тебе в полете
не нужны. Согласен. Но, во-первых, я даже формально не имею права вернуть
тебя в строй, пока ты не станешь вполне здоровым. А во-вторых: во-вторых,
Иван, ты просто не до конца понимаешь, каким исключительным талантом
одарила тебя природа, и я не могу допустить, чтобы из-за этого своего
непонимания ты совершил какие-нибудь непоправимые глупости.
   - Значит, в строй пока нельзя? - упавшим голосом спросил Кожин.
   - Пока нельзя. А дальше посмотрим.
   - А как же быть с доктором Коринтой, товарищ майор? Ведь я понял свой
талант и научился им пользоваться только благодаря доктору Коринте! Без
него я никогда в жизни не Догадался бы, что умею летать. Без него: без
него я вообще пропал б.ы!
   Разрешите мне, товарищ майор, выполнить единственное задание -
освободить доктора Коринту. А потом делайте со мной что хотите!
   - Успокойся, Иван. Неужели ты считаешь, что мы способны бросить Коринту
в беде?
   Мы займемся этим немедленно и сделаем все, чтобы вырвать у фашистов
этого замечательного Ученого! Правильно я говорю, Горалек?
   - Правильно, майор. Такого башковитого мужика нельзя отдавать
фашистским палачам. Мы вызволим его из беды, чего бы это нам ни стоило!
   - Ты слышишь, Иван?
   - Слышу, товарищ майор. Но согласитесь, что мне:
   - Хватит! - перебил его Локтев. - Спорить тут не о чем, и все твои
возражения я заранее отвергаю. После сам убедишься, что я был прав. А
теперь пора домой. Дел у нас непочатый край!
   На обратном пути они молчали, думая каждый о своем.
 
 
   13
 
 
   Появление в отряде Владика вызвало вначале неудовольствие со стороны
Горалека. В тот же день, когда лесник привел мальчика в лагерь, командир
вызвал его к себе для серьезного разговора.
   Влах стоял перед Горалеком, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что ему
достанется за провал наблюдательного поста в к-овском лесу. Но командир
принялся отчитывать его за то,, что он притащил в лагерь партизан ребенка,
за которым тут некому присматривать и которому вообще полагается сидеть
возле матери, ходить в школу и заниматься играми, а не болтаться в лесу
среди партизан, подвергаясь вместе с ними смертельной опасности.
   - Ты что, не понимал, куда тащишь мальчишку? Почему не пристроил его
где-нибудь в деревне, у родни или у знакомых? - бушевал шахтер, бешено
сверкая своими цыганскими глазами.
   - Он сам просился, товарищ командир: - смущенно оправдывался лесник,
теребя свою рыжую бороду.
   - "Сам"! А ты-то, борода, о чем думал?
   - Я-то? Да я, по правде говоря, и сам не очень хотел оставлять его на
чужих людей. Вдруг, думаю, про него немцы узнают, пропадет мальчонка! Ведь
гестаповцы, сам знаешь, ни стариков, ни детей не щадят. А мальчонка, скажу
тебе, Горалек, не простой, а особенный. Он не только был с Коринтой, когда
Кожина нашли, он еще и связным у нас был, о провале нас предупредил: Да
мало ли что! Вот Коринта мне как-то говорил, что без Владика ему ни в
жизнь было бы не разгадать какой-то там научный секрет по поводу Кожина.
Владик, вишь, ему идею подсказал, и тогда у него все пошло, как по маслу.
Одним словом, боевой мальчонка!
   - Идею, говоришь, Коринте подсказал? Это интересно! Выходит, Влах, ты
прав: - Горалек смягчился и, подумав, сказал: - Ну ладно, пусть пока
живет! После придумаем, куда его определить. Может, к матери отправим,
может, еще ку-в,а: А ты, Влах, присматривай за ним. На твою
ответственность его оставляю.. Понял?
   - Понял, товарищ командир!
   Так Владик остался у партизан. Он был занесен в списки личного состава
и во время утренних поверок, стоя на левом фланге, звонко кричал: "Здесь"
- когда командир называл его фамилию.
   Мальчик ошалел от радости. Ему казалось, что он спит и видит волшебный
сон. Еще бы! Скалистая крепость посреди дремучих лесов, настоящие
партизаны, увешанные оружием, темная пещера, ежедневные рассказы о боевых
подвигах, от которых захватывает дух, - ну какой мальчишка не почувствовал
бы себя счастливейшим человеком, попав в такую изумительную обстановку!
   Но чему Владик был особенно рад, это присутствию в отряде сержанта
Кожина. Мечта научиться летать не покидала его. Если бы Кожин позволил
ему, мальчик не отходил бы от него ни на минуту.
   Что касается Иветы, ее появление в лагере приветствовали все без
исключения.
   Отряд ощущал острую нехватку в медработниках. Единственный врач -
пожилой хирург из Остравы, пришедший в отряд вместе с Горалеком, - не
справлялся с работой по уходу за ранеными. Девушке отгородили отдельную
каморку возле госпитального отсека, выдали белый халат и сразу загрузили
работой.
   Ивета была тоже по-своему счастлива, но счастье ее не было таким
безоблачным, как счастье Владика. Ее беспокоило сумрачное настроение
Кожина, мучила неизвестность о судьбе матери, не покидала тревога за
доктора Коринту. Поведение Кожина она истолковывала по-своему: "Иван еще
хромает, его не берут на боевые операции, вот он и хандрит, слоняясь по
лагерю без дела". С одной стороны, она сочувствовала Кожину, но с другой -
была рада, что он хотя бы временно не участвует в опасных партизанских
делах.
   В то утро, когда К