ень крепки,  их  не  могут прорвать даже крупные
бабочки  и  саранча.  Паук  этот  отличается  исключительной  выдержкой:  он
показывается из  укрытия  только  тогда,  когда  в  паутине уже  барахтаются
несколько насекомых.  Тогда  он  медленно приближается к  каждому  из  своих
узников и поочередно небрежным флегматичным движением прикладывается к нему,
как бы целуя свою жертву.  Поцелуй этот страшен. Он длится недолго, и за эти
короткие  мгновенья паук  успевает  высосать  из  несчастного насекомого все
жизненные соки. Затем он выбрасывает мертвое насекомое из паутины, тщательно
проверяет свои  сети  и  важно  шествует на  прежнее место.  Здесь он  снова
терпеливо дожидается,  пока новые жертвы не  угодят в  ловушку.  Но наступил
лень возмездия: мне удалось прикончить этого разбойника. Красавец паук попал
в мою коллекцию.
     Когда мы миновали местность Пукальпа,  капитан Ларсен сообщил мне,  что
вскоре я  увижу  некоего чакре -  поселенца,  большого чудака,  авантюриста,
свихнувшегося человека.  Это  эстонец,  прибывший из  Европы много лет  тому
назад и осевший на Укаяли.  Потеряв состояние,  он уже не может оправиться и
выбраться из  долгов  и  вынужден влачить нищенское существование.  Из  слов
Ларсена я понял, что он питает какую-то неприязнь к отшельнику.
     На следующий день я увидел эстонца.  Вечером на стоянке к нам на палубу
поднялся истощенный,  жалкий  человек  с  изможденным лицом  и  ввалившимися
глазами.  Он хочет купить хинина для уколов против малярии.  Видимо, болезнь
изнурила его до последней степени и хинин единственное спасение.
     - Сколько стоит хинин? - спросил несчастный.
     - Четыре соля, - ответил Ларсен.
     - У меня только три соля, - грустно проговорил больной.
     - Значит,  ты не получишь хинина. Либо, - и Ларсен с издевкой смотрит в
запавшие глаза пришельца,  -  попроси, чтобы в третьем классе чоло и индейцы
устроили для тебя складчину...
     Этого издевательства эстонец не выдерживает,  он впадает в неистовство.
Он  извергает по  адресу  Ларсена самые  страшные ругательства,  которые тот
выслушивает с поразительным спокойствием.  Затем Ларсен велит своим матросам
вышвырнуть несчастного.
     - Я  заплачу за него,  -  говорю я Ларсену,  желая прервать эту тяжелую
сцену.
     Капитан посмотрел на меня острым уничтожающим взглядом и прошипел:
     - Смотрите лучше за своим носом, а в чужие дела не суйтесь!
     Обезумевший эстонец стоит уже  на  берегу,  продолжая осыпать руганью я
проклятиями капитана и  весь пароход.  Пока мы медленно отчаливаем,  вопли и
ругань несчастного доносятся с берега.
     Густые  лесные заросли скрывают от  наших  глаз  эстонца,  и  создается
страшное впечатление, будто сам лес шлет проклятья капитану, пароходу и всем
на свете лекарствам.
     С нескрываемым удовольствием Ларсен прислушивается к брани, доносящейся
с берега,  затем разражается неистовым, издевательским смехом. Этот смех как
бы ответ цивилизованного мира тропическому лесу.
     С тяжелым сердцем я возвращаюсь в свою каюту.  Наступают сумерки,  и на
палубе первые пауки уже плетут свои сети.


        "33. КУМАРИЯ"

     Однажды на  рассвете юнга  шумно распахивает дверь нашей каюты и  будит
нас криком:
     - Вставайте! Подходим к Кумарии!
     Это  слово  звучит  как  призыв,  как  лозунг.  Мы  срываемся  с  коек.
Наконец-то  после долгих недель бродяжничанья я  добрался до  Кумарии,  цели
моего  путешествия.  Кумария лежит  примерно в  тысяче восьмистах километров
вверх от Икитоса.  Что же это такое - Кумария? Река шириной почти в километр
- дикая,  необузданная,  с кипящими водоворотами,  берег высотой в несколько
метров -  а  в  иных местах и  в полтора десятка метров,  -  широкая поляна,
окаймленная  лесом,   на  поляне  десяток-два  хижин,  сложенных  из  дикого
сахарного тростника,  и  один низкий,  просторный каменный дом.  Это асьенда
итальянца Дольче.
     Кумария  -  это  кладбище  несбыточных  польских  надежд.  Привлеченные
заманчивыми обещаниями,  колонисты из  Польши пришли сюда,  мечтая о  лучшем
завтрашнем дне.  Но  они  потерпели поражение.  Не  выдержав тяжелых условий
жизни,  созданных враждебной пущей и  плохой организованностью,  они  бежали
обратно,  все побросав,  потеряв все свое достояние.  Лишь несколько человек
осталось здесь.
     Кумария - это клокочущий буйный тропический лес. Ослепительные бабочки,
ядовитые   насекомые,    прекрасные   орхидеи,   диковинные   млекопитающие,
ленивцы{43},   змеи.   Сплошной   клубок   растений.   Тысячи   неизведанных
впечатлений,  прославившееся,  безудержное пиршество  природы!  Приснившийся
рай. Да, здесь, наконец, я доберусь до самого сердца лесов.
     Я   нахожусь  на   юго-западной  окраине  величайших  в   мире  влажных
тропических лесов. Если по воздуху отправиться отсюда в направлении Пара, то
пришлось бы  пролететь три тысячи километров над сплошной гущей лесов.  Если
на  север,  до венесуэльских саванн,  то полторы тысячи километров такого же
леса.   Только   на   западе  лес   кончается  недалеко  отсюда,   всего   в
двухстах-трехстах километрах на высокогорных пунах{44} Анд.
     На  "Синчи Рока"  застопорили машины.  Краснокожий матрос сбросил трап.
Медленно,  почти торжественно мы выходим на берег.  На берегу стоит одинокое
дерево,  покрытое фиолетовыми цветами.  На  дереве сидит  диковинная птица -
черный  тукан  с  огромным,  апельсинового  цвета,  клювом  почти  такой  же
величины,  как  и  вся  птица.  Это диво приветствует нас громким карканьем,
похожим на карканье нашей вороны.
     В Чикиньо просыпается охотник.  Он вытаскивает из кармана пращу и хочет
прицелиться в птицу.
     - Оставь ее в покое! - говорю я. - Лучше помоги мне вытащить тюки.
     Тукан будто и впрямь приветствовал нас. Пока мы вытаскивали тюки, он не
переставал каркать,  и  только тогда,  когда Чикиньо прицелился в  него,  он
замолчал и улетел в лес.
     Этот  носатый  феномен  -  яркий  символ  чудовищности леса,  настоящий
предвестник тех чудес, которые нас поджидают в лесных чащах.


        "34. ДЕЛЬФИНЫ"

     - На реке туман!  -  этими словами разбудил меня мой слуга, препаратор,
охотник,  вообще моя правая рука -  Педро Чухутали.  Он метис, мать его была
индианкой племени кечуа.
     - Валентин пришел? - спрашиваю я, одеваясь.
     - Нет еще! - отвечает Педро пренебрежительно.
     Антипатия Педро  к  Валентину -  наболевший вопрос  в  нашей  маленькой
семье.  Педро  приехал  в  Икитос  вместе  со  мной.  За  несколько  месяцев
совместной работы я успел полюбить его. Это был услужливый, деликатный, хотя
и несколько замкнутый друг.
     Когда мы  две  недели тому назад прибыли в  Кумарию,  у  меня оказалось
столько работы по составлению коллекций,  что пришлось пригласить еще одного
помощника  -   Валентина,  молодого  метиса  из  племени  кампа.  Педро  был
значительно старше Валентина и  многим опытнее его в деле коллекционирования
насекомых,  чем  он  ужасно  гордился.  Это  забавное соперничанье создавало
постоянные конфликты.  Много  труда пришлось потратить,  прежде чем  удалось
наладить отношения между двумя моими товарищами.
     Ночью река опять поднялась,  -  когда же,  наконец, Укаяли остановится,
ведь и так уже потоп!  -  и залила наше каноэ. Пока мы вытаскивали челнок из
ила,  наступил  рассвет  -  было  половина шестого  утра.  Наконец  появился
заспанный Валентин,  и  мы  отправляемся на охоту.  Я  с  ружьем в  середине
челнока,  Чикиньо тут же  -  за мной,  Валентин и  Педро на носу и  корме на
веслах.
     Туман скрывает от нас не только противоположный берег, отдаленный почти
на километр,  но и деревья на нашем берегу реки. Невдалеке выплыла из тумана
пальма агуаче.  Эта  прекрасная пушистая пальма стоит  как  будто на  страже
экзотического рая.  Пальма агуаче считается самым прекрасным деревом во всем
Перу.  Говорят,  что в ней воплощено очарование заколдованной царевны инков,
превращенной в пальму.
     В  густых  зарослях  за  этой  пальмой  просыпаются первые  птицы.  Уже
слышится сдержанное чириканье пичужек и  крики попугаев.  В  том месте,  где
речка Инуя  впадает в  Укаяли,  раздается громкое сопение.  Это  два  речных
дельфина буфео  весело  резвятся в  воде  и  через  каждые  несколько секунд
всплывают на поверхность набрать воздуху. Показываются из воды их блестящие,
жирные туловища и раздаются глубокие вздохи.
     В  водах  Амазонки  и  ее  притоков  удивительно много  дельфинов.  Это
объясняется,  вероятно,  тем,  что со  стороны человека им не грозит никакой
опасности; местные жители считают, что убийство дельфина приносит несчастье,
а  есть их  мясо опасно -  это грозит проказой.  Я  думаю,  что дело обстоит
гораздо прозаичнее: просто мясо дельфинов невкусное.
     Когда мы проплывали мимо дельфинов всего в  нескольких шагах,  Валентин
вдруг обратился ко мне с просьбой:
     - Застрелите дельфина, вон того, что ближе всех!
     Я с удивлением взглянул на него,  думая, что он шутит. Но по лицу вижу,
что это не шутка.
     - Ты что же, хочешь накликать на меня несчастье? - спрашиваю с улыбкой.
     - Ты  европеец и  сумеешь отвертеться от несчастья.  А  мне очень нужна
кожа дельфина.
     - Зачем?
     Валентин не  желает  объяснить.  Тогда  на  помощь  приходит Педро.  Он
говорит,  что Валентин суеверен,  что он темный чоло,  он верит в магическую
силу кожи буфео.  Валентин убежден,  что если приложит ее к  своей руке,  то
достигнет власти над всеми людьми.  Этакий чудак. Сам Педро не верит в такие
глупости. Нет, Педро не чудак!
     - А в то, что убийство дельфина приносит несчастье, ты веришь?
     - Да, - признается Педро, - в это я верю.
     Тогда  я  беру  ружье и  прицеливаюсь,  но  вдруг неожиданная преграда:
Чикиньо твердым голосом просит меня не стрелять.
     - Послушай,  не стреляй лучше!  А вдруг действительно это принесет тебе
несчастье?
     Вся  огромная  привязанность мальчика  отразилась в  его  встревоженных
глазах. Что с ними сегодня, с ума посходили, что ли?
     В эту минуту наше внимание привлекли две цапли,  сидящие на дереве. Это
так называемые королевские цапли.  Они совершенно белого цвета, но с желтыми
клювами и черными ногами. Такие трофеи мне больше по вкусу, нежели дельфины,
которые даже подстреленные обычно ныряют в глубину и ускользают.
     Но цапли птицы пугливые,  они всегда начеку.  Еще издали,  заметив нас,
они  срываются с  места  и  улетают на  Иную.  Проделав над  лесом несколько
широких кругов,  они поворачивают в сторону Укаяли. Вот они плавно пролетают
над  нашей головой.  Это неосторожно:  грохот выстрела потряс пущу,  и  одна
цапля камнем свалилась в воду.
     - Хороший  выстрел...   -   слышу  я  спереди  и  сзади  похвалы  своих
пеонов{45}.
     - Ты  ранен!  -  вдруг восклицает Чикиньо,  с  ужасом показывая на  мой
палец,  по  которому  сочится  маленькая капелька крови:  очевидно,  спуская
курок,  я прищемил себе палец. Чепуха. Но Чикиньо очень встревожен и говорит
с упреком:
     - Видишь, видишь... А ты еще хотел подстрелить буфео!..
     Дорогой,   заботливый  дурачок!   А  дельфины,   испугавшись  выстрела,
мгновенно исчезли в глубине реки.


        "35. ЗМЕЯ ЧУШУПИ НАПАДАЕТ НА ЧЕЛОВЕКА"

     Из Укаяли мы попадаем в Иную. Река не особенно широка, и мы можем, сидя
в  лодке,  обстреливать  оба  берега.  Вода  в  реке  черного  цвета.  Из-за
вздувшейся Укаяли течение Инуи пошло вспять,  река теперь катит свои воды от
устья к истокам.
     Вдруг  в  воздухе замечаем чудесное превращение:  серый,  низкий  туман
поднялся над  лесом и  окрасился в  теплый розовый цвет.  Как будто над нами
раскинулся купол,  сотканный из  светящихся роз.  Затем  туман  окончательно
рассеялся,  и  первые лучи солнца позолотили верхушки деревьев.  Еще  минуту
назад было прохладно,  как бывает ранним июльским утром в  Польше.  И  вдруг
сразу тропическая жара, обильный пот выступает на наших лбах.
     На  болотистом  островке  лежит  притаившееся чудовище  -  двухметровый
кайман. Он кажется мертвой колодой, но только кажется. Когда мы приближаемся
шагов  на  двадцать,  кайман  поднимает морду  и  лениво  сползает  в  воду.
Удивительно,  откуда в  такой маленькой речке (она вдвое уже,  чем Варта под
Познанью) берутся  такие  громадные чудовища?  Я  не  стреляю в  него,  меня
интересуют только птицы.
     А птиц здесь великое множество.  Около того места, где лежал гад, рыщут
в  поисках корма  несколько водяных курочек -  ясаны -  и  не  подозревают о
грозящей им опасности.  Подвижные, коричневые, с крыльями, снизу окрашенными
в  желтый цвет,  они воплощение изящества и  резвости.  Природа наградила их
длинными карикатурными пальцами, благодаря которым они могут удерживаться на
листьях растений,  плавающих на  поверхности воды.  И  сейчас  ясаны  быстро
перебегают с листа на лист, не обращая на нас никакого внимания. Только звук
выстрела заставляет их  взлететь,  но  через минуту они снова приземляются в
каких-нибудь  ста  шагах  от  нас.  Удивительная беспечность  царит  в  этом
обманчивом раю!
     Убитую курочку мы бросили в  каноэ,  и  я уже приготовился к следующему
выстрелу,  как  вдруг  над  нашими  головами пронесся огромный ястреб мартин
пескадор. Он сел на ветку дерева неподалеку от курочек. А в тот же миг рядом
послышалось:  "тук-тук",  точно кто-то стучит молотком по дереву. Это желтый
дятел,  самая ценная из находящихся вокруг нас птиц, и мы направляемся в его
сторону.  Вцепившись когтями в дерево,  дятел ожесточенно долбит его.  Но не
успел я  прицелиться,  как он перелетел дальше,  в глубь леса,  на следующее
дерево. Мы за ним.
     Когда мы углубились в  лес,  картина совершенно изменилась.  В  зеленом
полумраке нам предстало необычайное зрелище.  Всюду,  куда ни взглянешь,  из
воды  вырастают деревья.  Наверху,  в  кронах,  светло от  солнечных лучей и
слышен птичий гомон,  а  внизу темная неподвижная вода  как  будто сковала и
деревья и кустарники. Это неистовое призрачное видение потопа в судный день,
каким  он  рисовался,  вероятно,  болезненному воображению художника средних
веков! Деревья здесь как бы утратили свою принадлежность к земному миру, они
существуют  вне  времени  и  пространства.  В  царящей  тишине  есть  что-то
враждебное человеку, кажется, будто природа устроила здесь какую-то ловушку.
Ловушка  -  для  кого,  зачем?  Я  убеждаю  себя,  что  все  это  лишь  плод
расстроенного воображения,  однако уже через минуту оказывается, что мысль о
ловушке не лишена оснований.
     Наша   лодка  протискивается  среди  скользких  пней   и   кустарников,
преграждающих путь.  Все  же  кое-как  продвигаемся вперед.  Как  выяснилось
потом,  мы  могли  плыть  так  целую  неделю:  лес  затоплен  на  протяжении
нескольких десятков километров, если не больше. Дятел перелетает с дерева на
дерево и  уводит нас все дальше и  дальше в глубь леса.  Мы наталкиваемся на
маленький островок.  Дятел  укрылся в  его  зарослях и  продолжает вызывающе
стучать.  Дальнейшая погоня в  лодке невозможна.  Педро хватает мое  ружье и
выскакивает на островок. Через мгновенье прозвучал выстрел.
     - Есть!  - слышится радостный возглас метиса. Но вслед за тем мы слышим
отчаянный крик ужаса и шум панического бегства.  Педро с лицом, позеленевшим
от  страха,  выскочил из зарослей и  мчится сломя голову к  нам.  Добежав до
лодки, он вскакивает в нее, резко отталкивая от берега, и вопит:
     - Чушупи! Гонится за мной!
     Действительно,   вдруг   послышался   треск,   низко   растущие   ветки
зашевелились,  и мы увидели чушупи.  Она передвигается большими пружинистыми
прыжками,  как бы и в самом деле преследуя Педро. Эта страшно ядовитая змея,
светло-коричневая гроза  укаяльских лесов,  кажется,  единственная из  змей,
нападающая на человека.
     Чушупи!  В  памяти живо возник случай,  о  котором рассказывал мне  мой
нынешний хозяин,  поселенец Барановский. Однажды молодой метис проходил мимо
его дома.  Вдруг из  зарослей выползла огромная,  трехметровая змея чушупи и
набросилась на юношу.  Тот успел увернуться и в несколько прыжков оказался в
домике Барановского.  Чушупи бросилась за ним.  В доме никого не было. Метис
выскочил в  другую дверь,  которую тут  же  за  собой  захлопнул,  и  поднял
страшный крик.
     Неподалеку работали люди.  Услышав крик юноши,  они  бросились к  дому.
Двое из них держали в руках винтовки, заряженные дробью. Рассвирепевшая змея
выскользнула  из  дома  и  ринулась  к  ним,  но  охотники,  к  счастью,  не
растерялись и меткими выстрелами уложили чушупи на месте.
     Когда все это молнией промелькнуло в  моей голове,  я  выхватил из  рук
Педро ружье.  Неужели змея в самом деле хочет напасть на нас? Она уже рядом,
продирается сквозь кусты,  затопленные водой. Я стреляю, не целясь. Не знаю,
попал или промахнулся.  Брызги воды разлетаются во все стороны,  и  с минуту
вокруг нас ничего не видно. Потом наступает настороженная тишина. Если бы не
пузыри на  поверхности воды,  трудно было бы поверить,  что только что здесь
произошла  смертельная схватка  и  на  какое-то  мгновенье вспугнула мрачное
спокойствие этих мест!
     Педро  нервно гребет,  торопится убраться подальше от  страшного места.
Валентин,  который  до  сих  пор  сидел  неподвижно на  корме  лодки,  вдруг
разражается диким хохотом.  Педро орет на него,  чтобы заставить грести,  но
это  не  помогает.  Валентин  продолжает  хохотать  так,  что  лодке  грозит
опасность перевернуться. Теперь уже я ору изо всех сил:
     - Замолчи, черт тебя подери!!!
     Это помогает. Валентин замолчал и послушно взялся за весла. Только зубы
у него стучат, как в лихорадке. Змея чушупи терзает его нервы.
     Когда мы приблизились к опушке леса и перед нами сквозь стволы деревьев
засверкала гладь реки, Педро вдруг бросил весла и, сгорбившись, застыл.
     - Хелло, Педро! - окликаю его.
     Вместо ответа слышу глухой стон.  Метис сидит не шелохнувшись,  точно в
столбняке.
     - Педро, греби же!
     Педро пытается повернуть ко мне голову,  но напрасно. Вдруг он начинает
дрожать как осиновый лист.  Старается побороть эту дрожь,  но,  очевидно, не
может и  содрогается все  больше.  А  тут еще и  Валентин громко зарыдал.  Я
вырываю из его рук весло и с ужасом замечаю, что мои руки тоже трясутся, что
мне  трудно грести и  я  тоже теряю над собой власть.  Страх,  закравшийся в
душу, парализует все мои движения.
     К счастью, во мне еще уцелела способность к самоанализу.
     "Неужели это массовая истерия?" -  задаю себе вопрос,  удивляясь и даже
забавляясь.
     Нет,  уже не массовая. Чувство юмора и ощущения действительности все же
взяли верх.  Я  ощущаю как бы  живительное дуновение рассудка,  прогоняющего
прочь все  лесные страхи.  Одновременно я  обретаю и  физическое равновесие:
дрожь унялась, я могу снова грести.
     Вскоре лодка  наша  выплывает на  открытую гладь реки,  и  я  пристаю к
ближайшему островку,  чтобы  отдохнуть  и  выпрямить уставшие  члены.  Ясное
солнышко и  речной ветерок оказались самым  действенным лекарством для  моих
товарищей. Спустя четверть часа все приходят в себя.
     - Чушупи -  страшная змея!  -  с жаром объясняет мне Педро,  к которому
вернулся прежний цвет лица.  -  Вы  сами видели:  ее  яд отравил нас даже на
расстоянии!
     - Угу! - хмыкнул я в знак согласия.


        "36. ЦВЕТЫ, ВОСХИТИВШИЕ ВЕСЬ МИР"

     Орхидеи занимают в растительном царстве особое место. Не только потому,
что  они  поражают  разнообразием  цветовых  оттенков  -  от  вульгарных  до
тончайших;  не потому, что они источают тысячи запахов - от аромата фиалок и
тубероз до зловония гниющего мяса;  не потому, наконец, что орхидеям присущи
самые причудливые формы; нет, сила орхидей в том, что они обладают какими-то
особыми,  необъяснимыми чарами,  свойственными лишь  живым существам.  Роза,
бесспорно,  один из  самых красивых цветков,  но человек лишил ее очарования
простоты,  превратив