а я  оставался один на один с  миром бабочек,  что-то во мне обрывалось.
Трудно сохранить холодную созерцательность коллекционера,  когда  в  глубине
души оживает прошлое и  воскресают давнишние воспоминания.  Но  как ни смелы
были мои  детские мечты,  природа Амазонки превзошла их,  сотворив еще более
изумительный мир.  Человек ошеломлен,  ему  трудно объять разумом эту  оргию
природы, происходящую на его глазах. В конце концов он уже сам не знает, что
в этих лесах явь, а что вымысел.
     Два дня светит жаркое солнце.  Вода в Укаяли спала, обнажились песчаные
пляжи.  Около полудня,  в  самое жаркое время дня  на  песке появляются тучи
бабочек,  тесно рассевшихся друг подле друга.  Сколько их там -  тысяча, сто
тысяч?  Песчаная отмель растянулась в  длину на  сто  метров и  в  ширину на
пятьдесят.  Бабочки преимущественно желтой окраски,  двух  больших семейств,
парусников  и  белянок.  Изредка  попадаются  крупные  экземпляры катапсилий
ярко-желтого  цвета;  издали  они  выглядят как  спелые  великолепные плоды.
Бабочки высасывают из влажного песка питательные соки -  это обычное явление
в Южной Америке.
     Когда,  проходя через песчаную отмель,  спугнешь всю  эту  компанию,  в
воздух взвивается плотная желтая туча, создавая феерическое зрелище. По этой
туче я как-то махнул два раза сеткой, и в ней оказалось более ста пятидесяти
бабочек двадцати видов.  В  Европе,  чтобы обеспечить себе такую добычу,  не
хватило бы самого длинного июльского дня!
     Подсыхающая на  тропинке лужа  привлекает целую  сотню бабочек каликор.
Они греются на  солнышке и  потягивают влагу.  Бабочки невелики,  но богатой
расцветки  с  голубовато-зеленым  блеском.  У  всех  на  крыльях  снизу  две
восьмерки. Наши колонисты так и называют их: "восемьдесят восемь". Временами
вся сотня каликор сразу взлетает и вьется вокруг головы прохожего сверкающим
венком,  словно хочет его околдовать. Это необычайно красиво и действительно
околдовывает.
     Вдруг  в  воздухе послышался громкий треск,  как  будто  кто-то  щелкал
пальцами.  Это  бабочки агеронии -  бабочки-трещотки.  Они обычно садятся на
стволы деревьев, своей окраской почти сливаясь с древесной корой. Над людьми
они просто издеваются!  Вот уже несколько десятилетий,  как они водят за нос
самых крупных энтомологов{64} мира,  ни  за что не желая выдать тайну своего
щелканья.  Много  труда потратили такие крупные исследователи,  как  Ханель,
Годман и Сальвин,  чтобы проникнуть в эту тайну. Все напрасно! Загадка так и
осталась загадкой. По сей день агеронии выщелкивают свое "трак-трак" на всем
пространстве  от   Мексики  до  Аргентины,   издеваясь  над  микроскопами  и
человеческой любознательностью!
     А  вот  геликониды.  Очень  распространенный род,  насчитывающий  более
четырехсот видов. Всем обитателям леса известно, что бабочка эта невкусная -
горькая,  с  неприятным запахом.  Птицы это  знают и  ни  за  что не  тронут
красивую вонючку.  Словно  пользуясь своей  неприкосновенностью,  геликониды
летают  медленно,  на  виду  у  всех  врагов,  вызывающе  помахивая длинными
крыльями, красивой коричневой, желтой, черной и красной расцветки.
     И  вот  случилось необыкновенное.  Секрет  геликонид подсмотрели другие
бабочки.  До  сих пор совершенно безоружные,  они принялись подделывать свои
крылья,  пока (сколько тысяч лет для этого понадобилось!)  не стали похожими
как  две  капли  воды  на  геликонид.  Многие  виды  белянок  и  данаид  так
перекрасились, что их не отличишь от подлинника.
     У  страха глаза велики,  а  большие глаза тоже наводят страх.  У многих
бабочек,  в  особенности из  семейства павлиноглазок,  на  крыльях  огромные
пятна:  они, словно грозные глаза, устрашают насекомоядных птиц. Наибольшего
успеха  достигли бабочки калиго:  на  нижней  стороне их  крыльев изображена
настоящая голова совы с двумя выпученными глазищами,  острым клювом и точным
узором оперения.  Эти  бабочки летают только в  сумерки,  когда  просыпаются
совы-птицы.
     Однажды я выстрелил в бабочку,  напоминавшую своим полетом колибри, - я
принял ее за птицу. Вторично я чуть не сделал такой же ошибки по отношению к
другой,  пожалуй,  самой крупной бабочке в мире, но вовремя остановился. Вот
как это произошло. Вместе со своим знакомым, польским колонистом Цесляком, я
пробирался заброшенной лесной тропинкой сквозь густые заросли,  как  вдруг с
куста сорвалась птица, своей окраской и размерами похожая на нашу куропатку,
только с более медленным и бесшумным полетом.  Я вскинул ружье и прицелился,
но мой товарищ закричал:
     - Да это же бабочка!
     Я  уже  сам  заметил ошибку и  опустил ружье.  Действительно,  это была
ночная  бабочка,  совка  агриппа (Thysania agrippina).  Лесные  жители много
рассказывали мне  о  ней,  но,  увидев  своими  глазами  этого  великана,  я
остолбенел, как и всякий раз, когда натыкался на безумства здешней природы.
     Схватив сетку,  я  помчался за  бабочкой.  Она присела на  ствол дерева
недалеко от меня,  но,  вспугнутая шумом,  который я производил,  продираясь
сквозь  кусты,  взлетела,  и  фантастическое порождение  безумствующего леса
исчезло в зеленой чаще. Признаюсь, я пожалел, что не выстрелил раньше.
     Самые красивые бабочки здесь -  морфиды. Голубизна всех океанов, лазурь
всего  неба,   казалось,   слились  воедино,  чтобы  окрасить  их  крылья  в
ослепительный  цвет.   Все  путешественники,  побывавшие  в  Южной  Америке,
признают,  что увидеть живую бабочку морфо было для них всякий раз радостным
откровением.
     Часто случалось,  что, возвращаясь с охоты, измотанный жарой и духотой,
я еле волочил ноги. Но если в такую минуту среди деревьев появлялась похожая
на сверкавшую голубую звезду бабочка морфо,  я испытывал чувство физического
облегчения,  как  будто меня  освежил повеявший с  далекого моря  прохладный
ветерок. И тогда я бодрее шагал вперед.
     Вот уже несколько дней как у  меня завязалась дружба с одной прекрасной
бабочкой.  Я вижу ее ежедневно на тропинке,  в одном и том же месте. Когда я
подхожу ближе,  она взлетает, описывает надо мной несколько кругов в воздухе
и  улетает в  лес.  Со  временем между нами возникает своеобразная близость.
Бабочка уже не боится меня и  разрешает подходить к  ней совсем близко.  Она
принадлежит к  роду катонефеле и  изумительно окрашена.  На  бархатно-черном
фоне  нарисованы  две  апельсинно-желтые  ленты.   Черный  и   желтый  цвета
сочетаются удивительно гармонично.  Эта  бабочка дорога мне,  она напоминает
Басю.  Когда-то,  гуляя с Басей по лугам над рекой Вартой, мы пережили такое
же  приключение,  только с  лимонкой.  Несколько дней мы провели в  такой же
сердечной дружбе с этой бабочкой.
     Мой крылатый друг будто колдует:  вдруг передо мной встают,  как живые,
голубые глаза,  светлая головка, дорогое детское личико. Иллюзия так велика,
что кажется:  сейчас я  услышу ее  голосок,  вот-вот из-за поворота тропинки
появится светлая маленькая фигурка.  Я  хочу  крикнуть,  позвать ее,  но  на
повороте появляются Чикиньо и Долорес, весело болтающие о жуке, которого они
только что изловили.
     Нет Баси на Укаяли. Один восхищаюсь я радужными сверкающими бабочками.


        "55. ЛЮБОВЬ К ЗМЕЕ"

     Однажды Хосе,  индеец кампа, прибывший с берегов Инуи, принес мне живую
змею канинану, внушительную двухметровую гадину. Канинана - змея неядовитая,
но  очень увертливая,  и  когда я  вытаскиваю ее из мешка,  она извивается и
мотает  хвостом  во  все  стороны.   Увидав  змею,   Долорес  с  отвращением
попятилась.
     - Ты чего боишься? - спрашиваю девочку. - Ведь она неядовитая.
     - Ну и что, все-таки она змея, - отвечает Долорес.
     В голосе ее слышится врожденное отвращение ко всему змеиному отродью.
     - А  ты тоже боишься?  -  обращаюсь к Чикиньо и подсовываю ему змею.  -
Потрогай ее.
     Чикиньо очень хочется потрогать змею.  Прежде всего потому,  что должен
же  он показать девчонке,  что он не боится.  Но он не может,  это свыше его
сил.  Капли пота выступили на лбу мальчика - нет, он не может прикоснуться к
змее!
     - Ах вы,  трусы! - издеваюсь я. - Какие же вы друзья животных? При виде
первой попавшейся змеи вся ваша любовь улетучилась вмиг!
     - У нее такая холодная кожа! - защищается Долорес.
     - Не потому,  что кожа у  нее холодная,  -  подхватывает Чикиньо,  -  а
потому, что каждая змея - это черт.
     - Такой же черт,  как ты сам.  Чепуху городишь,  великий натуралист!  -
смеюсь я.
     Чикиньо  болезненно самолюбив.  Мой  смех  его  очень  задел.  Ведь  он
искренне любит животных.  А  так  как  я  для  него  пример во  всех  делах,
касающихся природы, то и сейчас он решает быть моим верным последователем.
     В последующие дни он часто останавливается у клетки канинаны и, видимо,
внимательно изучает змею.  Иногда что-то говорит ей шепотом.  Свернувшаяся в
клубок змея всегда неподвижна - она спит. Наконец Чикиньо решается осторожно
слегка прикоснуться к змее. Восьмилетний храбрец ведет сейчас тяжелую борьбу
с собой,  с суеверием,  укоренившимся с незапамятных времен. Здесь, у клетки
канинаны,  происходит незримая героическая борьба. И победил в этой борьбе в
конце  концов  Чикиньо.   Спустя  несколько  дней  он   уже  без  отвращения
прикасается к  змее.  А  милый канинана не  особенно противится этим ласкам.
Очевидно, он уже привык к ним и не кусается.
     За  успехами Чикиньо ревнивым глазом следит Долорес.  Она ни  за что не
хочет быть  хуже мальчика и  тоже решается попробовать.  Увы,  она  успехами
похвастать не  может.  Всякий раз,  когда  девочка хочет погладить змею,  ее
пробирает дрожь отвращения.  Долорес делает над  собой просто нечеловеческие
усилия -  и все напрасно:  протянутая к змее рука дрожит. Но Долорес упряма.
Она уговаривает себя, что любит змею; она хитрит, насилует и обманывает сама
себя. Лаская канинану, она приговаривает:
     - Мой хороший, мой прекрасный европеец...
     (Европа для Долорес вершина всего прекрасного, всех ее мечтаний!)
     Чикиньо громко высмеивает эти  хитрости и,  в  качестве тонкого знатока
души животных и верного друга их, поучает девочку, как полюбить змею. Любовь
должна  быть  чиста,   как  кристалл,  и  пряма,  как  тростник!  Похлопывая
терпеливую  змею  по   животу  так  энергично,   что  звуки  шлепков  далеко
разносятся, Чикиньо приговаривает:
     - Моя хорошая, моя настоящая змея...
     Канинана проявляет ангельскую кротость:  даже такие энергичные ласки не
выводят ее из терпения!


        "56. ПОПУГАЙ - ЦАРЬ ПТИЦ"

     На рассвете, когда солнце, восходящее над Южной Америкой, еще скрыто за
стеной  леса,  в  воздухе разносятся громкие пронзительные крики.  Каким  бы
глубоким сном ни спал обитатель тропического леса, где бы это ни происходило
- над  Амазонкой или  над Параной,  -  он  обязательно проснется и  вскочит,
проклиная на чем свет стоит виновников шума:
     - Проклятые попугаи!..
     Да,  его разбудили попугаи.  И с той минуты весь день до самого вечера,
исключая разве  только самые жаркие полуденные часы,  крики летящих попугаев
раздаются непрестанно,  напоминая вам о том, что вы находитесь в тропическом
лесу.
     Летящие  попугаи!   Когда  смотришь  на   эти   быстролетные  создания,
рассекающие воздух со скоростью пущенной стрелы, трудно поверить, что это те
же птицы,  которых мы видели в неволе: беспомощные, неповоротливые, сонные -
утеха старых тетушек. Здесь, на свободе, они неузнаваемы. Быстротой полета и
громкими криками  они  оживляют местный  ландшафт и  являются бесспорным его
украшением.
     До  чего же  их много!  Они встречаются буквально на каждом шагу.  Весь
день  эти  беспокойные создания шатаются с  места  на  место.  Стоит  только
остановиться где-нибудь в лесу и прислушаться, как ухо ваше наверняка уловит
знаменательный крик попугаев,  пролетающих где-то  над  верхушками деревьев.
Очень  характерный,  пронзительный крик,  который издает  попугай в  полете,
имеет  определенное значение.  По-видимому,  этим  криком  попугаи  пытаются
устрашить и отпугнуть угрожающих им хищников.
     Американские попугаи окрашены преимущественно в  зеленый цвет,  который
сливается с  зеленым фоном леса  и  служит наилучшей маскировкой.  Всегда ли
попугаи были  зеленые?  Вероятно,  нет.  Эту  интересную тайну  веков выдает
особенный,  сохранившийся по сей день характер окраски и оперения. А именно:
в  зеленый цвет  у  них  окрашена только верхняя часть перьев,  заметная для
посторонних глаз,  а  нижняя,  скрытая  от  наблюдателя,  переливается всеми
другими  цветами  -   голубым,   красным,   оранжевым.  Это  дает  основание
предполагать, что некогда попугаи имели вызывающе яркую окраску. Очевидно, в
последующий период,  когда  число  врагов их  приумножилось,  мудрая природа
прикрыла кричащую расцветку перьев  зеленым маскировочным плащом -  примерно
так, как это сделали люди, нарядив своих солдат в серые мундиры.
     Что дело обстояло именно так, подтверждают, как исключение, арары... Их
окраска и сейчас очень ярка и криклива,  но арары могут позволить себе такую
роскошь.  Они  самые крупные и  сильные из  всех попугаев в  мире и  могут с
успехом  померяться  силами   даже   с   ястребом  или   другими  отчаянными
разбойниками.
     Чем ближе я  знакомлюсь с  попугаями,  тем больше уважения питаю к этим
существам.  Они обладают исключительными достоинствами, которые выдвигают их
на  первое место среди всех  пернатых.  Назвав царем птиц орла,  человек тем
самым признал,  что в  его представлении царь самый крупный хищник.  Если же
достоинствами считать ум,  верность,  неустрашимую храбрость,  способность к
верной  дружбе,  то  пальму  первенства,  несомненно,  следовало  бы  отдать
попугаям.  В  неволе эти птицы часто бывают злобны,  сварливы.  Но здесь,  в
лесу, они благородны и удивительно интересны.
     Вошла  в  поговорку супружеская верность попугаев,  сохраняемая ими  до
самой смерти.  Когда попугаи всей стаей пролетают над моей головой, я всегда
различаю  отдельные пары,  летающие обособленно.  Однажды  я  наблюдал такую
супружескую парочку,  сидящую  на  дереве  и  осыпающую друг  друга  нежными
ласками.  Они  были так  трогательны,  что рука не  поднялась застрелить их.
Проявление нежных чувств среди животных не редкость,  но обычно это бывает в
период размножения,  попугаи же ласкаются и  в  обычное время,  под влиянием
самого чистого и бескорыстного чувства - истинной дружбы.
     В  бытность мою в  Южной Бразилии,  на реке Иваи{65},  я  заметил,  что
несколько стай  попугаев байтака каждый  вечер  возвращаются к  месту  своей
постоянной ночевки в лесу,  всегда пролетая над той тропинкой,  по которой я
частенько бродил.  Как-то вечером, когда байтаки пролетали довольно низко, я
подстрелил одного  из  них.  Через  несколько дней  я  проходил  по  той  же
тропинке,  в  тот же час,  и уже издали заметил первых байтаков,  летевших в
обычном  направлении.   Попугаи  тоже  заметили  меня  и,  видимо,  опознали
охотника,  стрелявшего по  ним.  Мгновенно они  повернули обратно и  подняли
адский шум, чтобы предостеречь всю стаю. В воздухе поднялась суматоха. После
краткого  совещания попугаи  полетели  дальше,  но  старались обогнуть  меня
полукругом на  приличном расстоянии.  Так же поступили все последующие стаи.
Последняя  группа,  всего  штук  десять,  где-то  замешкалась и  появилась с
получасовым опозданием. Разумеется, у них не могло быть никакого контакта со
своими  собратьями,  пролетевшими  получасом  раньше.  Каково  же  было  мое
изумление,  когда и  эта стайка (к  тому же  не видавшая меня,  потому что я
укрылся) точно таким же полукругом обогнула место,  где, скрывшись, стоял я.
Такая блестяще поставленная служба информации достойна всяческого удивления.
Она свидетельствует не только об уме и  сообразительности попугаев,  но и об
их необыкновенной солидарности.
     В  другой раз  я  набрел в  чаще  на  целую стаю попугаев из  семейства
маракан и  выстрелом с  близкого расстояния уложил двух.  Остальные в  ужасе
взметнулись,  но, заметив умирающих товарищей, не улетели, а решили, видимо,
отомстить за них. Они подняли шум и грозно стали кружиться над моей головой.
При виде такого отчаяния я  почувствовал угрызения совести.  Мысленно я  дал
слово  никогда больше  не  стрелять по  этим  мужественным птицам,  в  груди
которых бьется такое отважное сердце.  Между тем мараканы не отлетали, а все
продолжали преследовать меня. Сила дружбы у этих птиц сильнее смерти!
     Увы,  слова своего я не сдержал.  Жизнь в чаще -  не идиллия, а суровая
действительность;  я принужден был охотиться за попугаями, чтобы добыть себе
пропитание:  у  них  вкусное мясо.  Человек самый заядлый враг попугаев,  он
охотится за  ними,  он  их  безжалостно уничтожает и  проклинает на чем свет
стоит за то, что они налетают на его посевы.
     Как-то мне довелось быть в колонии Кондидо де Абре, в бразильском штате
Парана.   Все   население  штата   с   лихорадочным  волнением  следило   за
разыгравшейся в  ту  пору  войной,  которую  вел  с  попугаями некий  житель
джунглей,  старый  обрусевший немец,  приехавший в  Бразилию с  Поволжья лет
тридцать назад.  Это  был  немного  странный и  чудаковатый старик.  На  его
кукурузное поле постоянно налетали стаи попугаев, с которыми он никак не мог
справиться.  Как он ни пугал их,  сколько ни гнал - все было безрезультатно.
Обнаглевшие попугаи довели  бедного колониста до  тихого помешательства.  Он
уже ни о  чем другом не мог говорить.  Его рассказы о попугаях звучали,  как
сводки с поля боя, и всех разбирало любопытство: кто же победит в этой войне
- человек или попугаи?
     Однажды обрадованный старик объявил нам с триумфом,  что победа за ним:
за весь день ни один попугай не появился на его поле! Но когда все бросились
проверить,  оказалось, что на злосчастном поле вся кукуруза уже уничтожена и
не осталось ни единого зернышка, способного служить приманкой для птиц.
     Как  бы  жители  амазонских лесов  ни  проклинали попугаев,  сколько бы
австралийские колонисты ни  вопили,  возмущаясь хищными набегами попугаев на
их поля,  все же эти птицы были и будут лучшим украшением тропических стран,
достойными представителями мира гилей.  Среди пернатых это  племя выделяется
исключительным  благородством,  заслуживающим  и  уважения  исследователя  и
вдохновенного пера поэта.


        "57. БАРРИГУДО"

     У  меня  не  выходит из  головы прелестная обезьянка и  наше  неудачное
путешествие к Клаудио. Нет, я должен ее получить.
     Однажды я  узнал от людей,  только что прибывших с  низовьев реки,  что
Клаудио  находится  в  своей  хижине.   Спешно  созываю  своих  пареньков  -
Валентина,  Юлио и Чикиньо,  и на том же каноэ снова отправляемся в путь.  Я
прихватил с собой лучшие куски материи для обмена и самые сладкие бананы для
обезьянки.
     Мы  резво неслись вниз  по  течению,  час  спустя уже  увидели знакомую
хижину и по некоторым признакам поняли, что хозяева дома.
     Клаудио встретил нас несколько смущенно.  Да,  обезьянка жива, здорова,
но...  индеец не  горит желанием продать ее.  Он  объясняет,  что жена очень
привязалась к  обезьянке и  ни за что не хочет расстаться со своим любимцем.
Подходит жена и  подтверждает его  слова.  Даже вид  соблазнительных тканей,
разложенных мною, не производит на него никакого впечатления.
     Мы  стоим  на  берегу реки  недалеко от  хижины,  но  я  нигде не  вижу
обезьянки.  Спрашиваю  у  хозяев,  где  она.  Индейцы  оглянулись вокруг  и,
рассмеявшись,  показали мне  на  угол хижины.  Оттуда выглядывали коричневая
макушка и испуганные глаза, следившие за нами с напряженным вниманием. И тут
же  рядом  -  другая,  черная,  несколько больших  размеров голова,  тоже  с
выпученными глазами,  и тоже выглядывающая тайком из своего укрытия. Ни дать
ни взять пара ребятишек,  испуганных видом чужих людей и  все же неспособных
побороть своего любопытства!