Индейцы зовут обезьянок,  но они,  точно глухие,  не трогаются с места.
Потом та,  черная,  преодолев страх, потихоньку выходит из укрытия. Мне этот
вид  обезьян  знаком.  Это  красивый экземпляр аспидной обезьяны,  названной
здесь барригудо,  что означает толстобрюхий.  Обезьяны эти -  одни из  самых
крупных в  Южной Америке.  Они в  противовес изящным,  нервным паукообразным
обезьянам    коата    отличаются   крупным,    массивным   телосложением   и
медлительностью.   Что   бы   барригудо  ни   делал,   его   движения  полны
необыкновенного  достоинства  и   кажутся  глубоко  обдуманными;   шерсть  у
барригудо темная, волнистая, чаще всего черная.
     Вот  и  сейчас он  послушно выходит из-за  угла неуверенным,  медленным
шагом. На полпути он приподнимается на задние ноги и оглядывается на хижину,
где осталась его подружка.  Доверительным,  широким движением руки барригудо
как бы  хочет придать смелости обезьянке и  приглашает ее подойти к  нам.  В
этом движении,  напоминающем человеческий жест,  есть что-то очень комичное.
Именно так  вежливый актер приглашает свою  партнершу выйти на  аплодисменты
из-за кулис!
     Мы пытаемся привлечь обезьян ласковыми словами и  приветливыми жестами,
но  они  признают лишь  вещественные знаки внимания.  Только тогда,  когда я
бросил им два золотистых банана, мы возымели некоторый успех. Коата боязливо
расстается со  своим  укрытием,  бросается к  барригудо,  и  уже  вместе они
подходят  к  нам.  Каждая  принимается за  свой  банан:  одна  ест  жадно  и
торопливо, другая - медленно, флегматично. До чего разные темпераменты!
     Фрукты  быстро  исчезли  -  вероятно,  понравились,  -  зверюшки  снова
потянулись за лакомством.
     У солидного барригудо лицо черное,  с морщинистой кожей,  низким лбом и
выпуклыми бровями.  Он  еще больше,  чем коата,  похож на  человека -  то ли
движениями рук,  то  ли  сосредоточенным вниманием,  с  каким он ест,  то ли
реакцией на внешние явления.  У него спокойные, необыкновенно честные глаза,
с трогательной прямотой выражающие все переживания.
     Я держу в вытянутой руке банан и подхожу к обезьянам.  Испуганная коата
быстро отступает назад  -  вот  трусливый дикарь!  Зато  барригудо стоит  на
месте,  вперив в  меня проницательный взор.  На  его  лице вся гамма чувств:
беспокойство,  доверие,  страх,  любопытство. Я вижу, какого напряжения воли
стоит ему эта выдержка. Он хватается руками за затылок и приглаживает волосы
так, как это обычно делает человек, желая успокоить свои нервы.
     Подаю ему банан.  Он осторожно берет его и  деликатно кладет в рот.  Но
вдруг  коата,  охваченная внезапной ревностью,  одним прыжком подскакивает к
барригудо,  вырывает  лакомство  у  него  изо  рта  и  удирает.  Ограбленный
барригудо не  подумал  ни  огрызнуться,  ни  догнать лакомку.  Он  только  с
удивлением посмотрел вслед ей  и  затем смущенно перевел свой  выразительный
взгляд на меня, как бы прося еще. Я снова дал ему банан. Тогда произошло то,
чего я  за все долгое время своего общения с лесными обитателями еще ни разу
не видел.  Общеизвестно,  что алчность является у зверей основным импульсом,
законом их бытия. Все звери, с которыми мне до сих пор приходилось общаться,
были жадными эгоистами;  в  лучшем случае они не вырывали пищи у  других.  А
барригудо взял банан, даже не притронулся к нему и, подойдя к своей подруге,
подал его ей, как бы говоря:
     "Если уж ты такая обжора, то на тебе еще!"
     Вот это жест, вот это самопожертвование, вот это дружба!
     Барригудо возвращается ко мне и снова просит.  Разумеется,  я даю. Пока
он с  удовольствием уплетал банан,  я  прикоснулся рукой к его голове,  и он
нисколько не противился.  Тогда я  протянул ему руку,  -  барригудо взял ее,
крепко сжал и продолжал держать в своей руке.
     Морщины на  лице старят его,  но,  очевидно,  это  особая красота,  ибо
барригудо находится в  расцвете сил.  Что больше всего удивляет в  нем,  это
выражение огромной доброты в  сочетании с  какой-то редкой даже для обезьяны
сообразительностью.  Удивительно ли,  что  чудесный толстобрюх покорил меня?
Насколько  он   приятнее  своей  невоспитанной  подружки!   Неужели  Клаудио
откажется мне продать и эту обезьяну?
     Индейцы с  большим интересом наблюдали за  моими  заигрываниями.  Затем
Клаудио подошел ко мне и, показывая на обезьяну, сказал:
     - Хорошее мясо...
     Я  не  понял,  о  чем он  говорит,  но  Валентин пришел мне на помощь и
объяснил,  что  мясо  барригудо является  для  индейцев лучшим  лакомством и
поэтому лесные жители так рьяно охотятся за  ними.  Эти обезьяны стали очень
редкими гостьями в тропических лесах,  особенно вблизи человеческих жилищ. В
чаще их еще относительно много, но индейцы усиленно уничтожают их.
     - А этого тоже держат на убой? - спрашиваю я возмущенно.
     Клаудио по  свойственной ему манере не дает вразумительного ответа,  из
чего я  заключаю,  что вопрос еще не решен окончательно:  может,  съедят,  а
может,  и  нет.  Индеец и  его жена бросают все более жадные взгляды на  два
куска  цветной материи,  которую я  прежде  разложил перед  женщиной в  виде
предлагаемой платы за обезьяну.
     Первым  не  выдерживает Клаудио  и,  прикоснувшись к  красной  материи,
смотрит на меня исподлобья.
     - А это дашь мне? - бормочет он.
     - За что? - спрашиваю.
     - За нее, - показывает он глазами на барригудо.
     - Дам два куска!  -  поспешно отвечаю я,  стараясь не  обнаружить своей
радости.
     С минуту Клаудио стоит онемевший,  думая,  что я шучу. Затем он, в свою
очередь,  поспешно  соглашается и  велит  жене  отнести  поскорее материю  в
хижину. А вдруг я раздумаю и пожалею о своей щедрости?
     На обратном пути мои парнишки ругали меня,  уверяя, что я переплатил за
зверя, что он этого не стоит, что материя была очень ценная. От них я узнал,
почему обезьяна такая ручная. Оказывается, она долгое время жила у одного из
соседей,  а  затем он  отдал ее  Клаудио на  съедение.  Юлио  обстоятельно и
толково стал ощупывать насупившегося барригудо, привязанного к носу лодки, а
потом успокоенно сказал Валентину:
     - Мяса у него достаточно,  и жирный... Знаешь, может, гринго{66} не так
уж много переплатил за нее?
     По  возвращении в  Кумарию снова  встал  вопрос  о  съедобных свойствах
обезьяны.  Педро,  осмотрев ее,  серьезно посоветовал забирать ее  на ночь в
хижину и зорко стеречь: кто знает, не польстится ли на нее какой-нибудь пеон
из ближайшей асьенды, не захочет ли полакомиться ею?


        "58. ВОТ ЭТО ДРУЖБА!"

     Таким образом я приобрел обезьяну барригудо и завязал дружбу с милейшим
созданием,  которое мне  когда-либо  приходилось встречать.  Эта  была самая
крепкая дружба,  какая только возможна между человеком и  животным.  Когда я
вспоминаю о ней, то самые нежные слова рвутся из моей души. Трудно осознать,
что в этом зверьке так привлекало меня и в чем таилось его обаяние.  То ли в
доброте  и  уживчивости характера,  то  ли  в  сдержанности -  я  бы  сказал
изысканности  его  манер,  то  ли  в  быстрой  сообразительности,  то  ли  в
удивительной способности глубоко чувствовать?
     Наша дружба -  особая.  В  ней нет приторности;  ни я,  ни барригудо не
любим никаких излияний.
     Обезьяна почти  так  же  привязана и  к  другим  людям,  с  которыми ей
приходится общаться:  к моему хозяину Барановскому,  к Педро,  Валентину,  к
Чикиньо.  Чуждается  она  только  одного  Юлио.  Позднее,  убедившись  в  ее
проницательности,  я пришел к выводу,  что эта умница поняла, для какой цели
Юлио ощупывал ее,  когда мы возвращались от Клаудио,  и  до сих пор не может
простить ему этого.
     Спустя три дня по возвращении в  Кумарию я  разрезал путы,  связывавшие
барригудо,  и  отпустил его  на  волю.  Но  он  не  сбежал.  Целыми днями он
кувыркался близ хижины, сердечно приветствуя всех, а вечерами приходил спать
ко  мне.  Охотно,  хотя и  с  достоинством,  он  играл с  другими животными,
особенно с обезьянами,  на шаловливую резвость которых он смотрел с забавной
снисходительностью. В отличие от этих шумных созданий он всегда молчалив.
     Я  полагал,  глядя на его крепкое,  приземистое туловище и медлительные
движения,  что  он  неуклюж и  неповоротлив.  Ничего подобного.  При желании
барригудо  умеет  проделывать  самые  невероятные  прыжки,   а  на  верхушки
высоченных деревьев взбирается с  ловкостью,  которой могла бы  позавидовать
любая  длинноногая коата.  В  этих  случаях барригудо помогает себе  длинным
крепким хвостом;  зацепившись хвостом за  ветку,  он  любит  раскачиваться в
такой позе и при этом с особым удовольствием поедает лакомства.
     Когда я собрался ехать домой, у меня появились первые заботы.
     - Вы хотите взять его с собой в Европу? - спрашивает Барановский.
     - Ну, разумеется.
     - Но ведь обезьяны обычно не переносят морского путешествия...
     Опытные в этих делах перуанцы еще настойчивее предостерегали меня.  Они
утверждали, что барригудо редко доплывают живыми до Пара, подыхая где-нибудь
в районе Манауса.
     И  все  же  я  настаивал на  своем  безумном  плане.  Ободренный добрым
состоянием здоровья тех зверей,  которыми я  обзавелся в  Кумарии,  я  решил
перевезти не только барригудо, но и весь зверинец.
     И вот начались сборы.  Я тщательно упаковал коллекции,  предназначенные
для музеев,  и  соорудил нужное количество клеток.  В один прекрасный день я
погрузил все свое достояние на  небольшой пароход и  в  роли укаяльского Ноя
отправился вниз по реке.  На пароходе было тесно,  но все же первый этап, до
Икитоса, мы проплыли счастливо, никого не потеряв.
     Хуже было на  втором этапе,  от  Икитоса до Пара.  Капитан разрешил мне
выпускать зверей из клеток и держать их на палубе - на привязи, конечно. Но,
несмотря на это,  многие из них начинают прихварывать, а с ними вместе и я -
точнее,  мои нервы.  Все яснее с  горечью убеждаюсь,  насколько безнадежна и
нелегка моя затея.  С каждым днем меня все больше гнетет сознание вины перед
этими ни  в  чем не  повинными созданиями.  Как мог я  вырвать их  из родной
стихии, чтобы обречь на неминуемую гибель? Возле Табантинги, на границе Перу
и Бразилии, смерть уносит свои первые жертвы.
     Я держу зверей на нижней палубе в защищенном от ветра углу. Пассажиры и
матросы  могут  подходить  к   ним  в  любое  время  дня  и  ночи.   Люди  с
доброжелательным любопытством часто заглядывают сюда. Однажды утром, придя в
обычное время,  чтобы  задать корм  своим  зверюшкам,  я  заметил отсутствие
молодого тапира.  Ночью веревка развязалась,  и мой любимец исчез.  Напрасно
разыскивал я его во всех уголках палубы. Неужели он свалился в воду?
     Барригудо,  заметив,  что я  исследую веревку,  на которой привязан был
тапир,  подходит ко мне,  хватает меня за руку и  крепко и  долго трясет ее.
Раньше он никогда так не поступал. Его обычно мягкие глаза теперь смотрят на
меня возбужденно, как будто желая что-то сказать. Я решил отвязать обезьяну.
Барригудо, видимо, только этого и ждал. Он вскочил и повел меня вдоль палубы
к  тому месту,  где  валялась груда ящиков.  Возле одного из  них  барригудо
остановился  и   оскалил  зубы  с   испуганно-напряженным  выражением  лица.
Оказывается,  за ящиком валялась часть шкуры моего тапира. Легко понять, что
здесь произошло:  ночью кто-то выкрал зверька и  убил,  чтобы поживиться его
мясом.  Ведь  тапиры,  как  и  барригудо,  считаются  излюбленным лакомством
туземцев.
     С  тех пор я  почти не отлучался от своего зверинца,  а на ночь забирал
обезьяну в каюту.  После несчастья,  приключившегося с тапиром,  я буквально
возненавидел себя, а вид веревок и клеток вызывал отвращение.
     К  счастью,  барригудо хорошо переносит путешествие.  Это  на  редкость
выносливый и здоровый самец. Невзгоды пути еще больше нас сблизили.
     Когда мы  вместе сходим утром на  нижнюю палубу,  проголодавшиеся звери
приветствуют нас невообразимым шумом и гамом. Особенно усердствуют обезьяны,
которых у меня полтора десятка;  все они привязаны в одном углу. Веревки так
перепутываются, что их потом трудно распутать, тем более, что обезьяны ведут
себя,  как  истерички.  И  вот  умный барригудо приходит мне на  помощь.  Он
становится со мной рядом и расправляется с непослушными по-своему.  Он,  как
суровый наставник,  то ругнет,  то даст тумака,  то укусит,  и  в результате
быстро наводит порядок. Его заботы и помощь просто умиляют меня!
     Во  второй  половине нашего амазонского пути  звери  стали  умирать все
чаще.  В отчаянии я уже подумывал о том,  чтобы на какой-нибудь из пристаней
выпустить на свободу весь мой зверинец. Барригудо пока совершенно здоров, но
я  полон невыразимой тревоги за  него.  Совесть моя не знает покоя,  мысль о
том,  чтобы  освободить его  и  освободиться самому,  стала  меня  буквально
преследовать.
     Однажды на  стоянке в  маленьком порту на  Нижней Амазонке,  уже пониже
Сантарена,  я  пошел с  барригудо в  лес прогуляться.  Мы углубились в  чащу
километра на два.  И вот, пользуясь тем, что обезьяна скрылась меж деревьев,
я удрал от нее.  Скорым шагом вернулся я в порт один. Пароход дал уже гудок.
Матросы убрали трап, и мы должны были отчалить от берега, как вдруг вижу: со
всех ног катится к  нам черный клубок.  Матросы узнали барригудо и  опустили
трап.  На  палубу вваливается запыхавшийся зверь.  Никогда не  забуду полных
упрека взглядов, которые он бросал на меня в течение целого дня.
     Третий  этап  нашего  морского  пути,   от   Пара  до   Рио-де-Жанейро,
превратился в сплошной кошмар.  Мы плыли вдоль побережья Бразилии,  холодный
ветер свистел в снастях и пронизывал насквозь всех моих зверей, находившихся
на палубе.  Капитан не разрешал перенести их в  закрытое помещение,  а сверх
того  потребовал еще  такой  высокой  платы  за  проезд,  что  мне  пришлось
отказаться от затеи перевезти весь зверинец. Я вынужден был раздать зверюшек
пассажирам и  экипажу судна,  а  себе оставил только барригудо и  нескольких
птиц.  Из  всего  моего укаяльского богатства остались жалкие крохи,  хорошо
еще, что барригудо пока был здоров.
     В Рио на суше мы,  наконец, вздохнули. В теплых лучах солнца отогрелись
и пришли в себя. Но с меня хватило и того, что было. Везти барригудо с собой
в  Европу через весь  Атлантический океан и  быть свидетелем его  неизбежной
смерти - нет, этого допустить я не мог!
     К счастью, в Рио я нашел благородных людей. Профессор Тадеуш Грабовский
взял обезьяну в свой дом с прекрасным садом,  а его милейшая супруга обещала
окружить ее самой теплой заботой.
     В  день отъезда я  зашел проститься с моим другом.  Я нашел его в саду,
привязанным на длинной веревке.  Барригудо с присущей ему проницательностью,
вероятно,  понял,  в  чем  дело.  Он  судорожно ухватился за  мою руку и  не
отпускал ее.  Мне пришлось буквально тащить его за  собой,  а  когда веревка
кончилась,  я  с  трудом высвободился из  его объятий.  Но  он продолжал так
сильно рваться ко мне,  что веревка врезалась глубоко в  его тело,  и  таким
запечатлелся он навсегда в моей памяти.
     Когда  я  отошел  на  несколько шагов,  произошло то,  чего  никогда не
случалось. Барригудо, до сих пор не произносивший ни звука, совершенно немой
барригудо, теперь, под тяжестью горя, издал какой-то горловой, хриплый звук,
похожий на стон:
     - Чааа!..
     Возвращаясь в  Европу один,  я думал,  что совесть больше не будет меня
мучить.  Но  нет!  Призраки веревок и  клеток продолжали витать передо мной.
Мысль о том, что я плохо поступил с барригудо, угнетала все больше.
     Разве не должен был я,  хотя бы насильно, вернуть его родным просторам?
Страшная веревка,  врезавшаяся в его горло в последний миг разлуки,  снилась
по ночам.
     Через  два  месяца  после  возвращения в  Европу  я  получил письмо  от
очаровательной опекунши из Рио-де-Жанейро. Она сообщала о том, что произошло
после моего отъезда.  Барригудо, писала она, совершенно переменился. Он стал
мрачным, диким отшельником. Не подпускал к себе людей, пытался их укусить. И
вот  однажды ночью ему  удалось освободиться от  веревки и  сбежать.  Спустя
несколько дней  соседи увидели его  неподалеку,  на  покрытой лесом горе Пан
д'Асукар{67},  но поймать не смогли.  После этого его никто больше не видел.
Очевидно, он убежал в какие-нибудь безлюдные места.
     В  тот  день,  когда я  получил это письмо,  мои друзья были невероятно
удивлены: таким веселым и счастливым они меня никогда не видели!


        "59. БУДУ ЛЮБИТЬ!"

     Хочу  еще  раз  вернуться к  последнему дню  моего  пребывания в  лесах
Укаяли, к последней минуте, проведенной там.
     Пароход "Либертад",  на  котором я  должен  был  отправиться в  Икитос,
вздрогнул от заработавшего винта.  Я  стою на палубе и  выкрикиваю последние
отрывистые пожелания.  На берегу стоит Чикиньо.  Он остается в Кумарии,  где
будет  дожидаться своего  отца.  Чикиньо хочет  быть  мужчиной и  сдерживает
слезы.  В  руках он  мнет сетку для  ловли бабочек и  от  волнения не  может
выдавить из  себя  ни  одного  слова.  Пароход отчаливает.  Внезапно Чикиньо
прорвало - он кричит. Вместо обычных прощальных слов он кричит сдавленным от
слез голосом:
     - Я буду любить всех попугаев!
     Это звучит, как отчаянная клятва.
     - А змей? - спрашиваю я с улыбкой, хотя и мне что-то сдавливает горло.
     - Змей тоже люблю, змей тоже...
     Наш  пароход  быстро  удаляется,  и  фигурка  мальчика,  оставшегося на
берегу,  с  каждой минутой уменьшается.  А  Чикиньо все машет и  машет белой
сеткой,  пока  не  сливается в  одно пятно со  стеной окружающего его  леса.
Укаяльские леса заслонили Чикиньо.  Мальчик исчез с  моих глаз,  но навсегда
остался в моем сердце.


        "ПРИМЕЧАНИЯ"

     {1} Автор имеет в виду сильные приливные волны в устье Амазонки высотой
до 5 метров, разрушающие берега.
     {2} Кордильеры - горный пояс в западной части Северной и Южной Америки.
Кордильеры Южной Америки называют Андами.
     {3} Об этом подробно написано в главе "Эльдорадо".
     {4} Пара - южный устьевой рукав Амазонки.
     {5}  Укаяли -  правый исток  Амазонки;  от  слияния Мараньона с  Укаяли
начинается собственно Амазонка.
     {6} Парана - крупная река в Южной Америке.
     {7}  Из  плодов пальмы асаи  (или эвтерпа -  Euterpe oleracea) получают
масло,   а   молодые  побеги  пальмито,   по   вкусу   напоминающие  спаржу,
употребляются в Бразилии в качестве овощей.  Из мякоти плодов приготавливают
освежающий и возбуждающий напиток.
     {8} Штаты на востоке Бразилии.
     {9} Во всей книге терминами "тропический лес",  "дебри", "чаща", "пуща"
автор  обозначает  влажно-тропические,  точнее  влажно-экваториальные  леса,
названные А.Гумбольдтом гилеями.
     {10} Маниока (Manihot utilissima) - одна из важнейших культур тропиков,
родина  -  Восточная Амазония.  Богатые  крахмалом (до  40%)  клубни  кустов
маниоки достигают веса 5 килограммов и употребляются в пищу в отваренном или
поджаренном виде; из них же приготовляется мука (тапиока) для лепешек, супов
и приправ. Сырые клубни маниоки ядовиты.
     {11}  Кастанья ду  Пара -  крупные плоды дерева бертолеции (Bertolletia
excelsa).  Внутри твердой скорлупы содержится от  12  до 24 вкусных семечек,
очень   богатых  белками  и   маслом.   Под   названием  "американский"  или
"бразильский" орех экспортируются из Бразилии (до 20 тысяч тонн в год).
     {12} Игуана - крупная американская ящерица.
     {13} Арара - точнее ара.
     {14} Анаконда,  или водяной удав (семейство боа),  - распространенная в
бассейне Амазонки самая длинная на земле змея, достигающая 11 метров.
     {15}  Пекари  -   обитающие  только  в   Америке  представители  группы
свинообразных (подотряд парнокопытных), похожи на мелких свиней.
     {16} Точнее, танагры.
     {17} Кайманы -  род американских крокодилов, у которых панцирем покрыта
не только спина, но и брюхо.
     {