лий убедить себя,  что эта освещенная луной река -  настоящая,
самая что ни  на  есть настоящая Амазонка,  хотя здесь ее  называют Пара.  С
берегов доносятся острые,  пряные ароматы,  присущие южноамериканским лесам,
слышно пронзительное стрекотание кузнечиков.  И запахи и это стрекотание мне
хорошо  знакомы по  прежним поездкам на  Парану{6}.  На  несколько мгновений
скрежет грузовых лифтов  и  грохот сбрасываемого угля  заглушают все  другие
звуки,  но вот опять доносится трескотня кузнечиков.  И  я знаю,  что теперь
буду слышать ее  непрестанно,  в  любое время дня  и  ночи,  пока не  покину
Амазонку.
     Да,  сейчас я не в состоянии сердиться на кого бы то ни было, ничего не
поделаешь. Пусть уж "Гилярий" выгружает свой уголь!


        "6. ПАЛЬМЫ И КЛЕЩИ"

     Впервые Амазонка ослепила меня ранним утром,  когда мы прибыли в  Пара.
Мы  сошли  с  парохода  и  отправились побродить по  берегу  реки.  Миновали
последние домишки предместья,  и  в  каких-нибудь ста шагах от них оказались
уже в лесной чаще.  Тут-то я впервые увидел эти сказочные пальмы. Эмильяно -
бронзового цвета нищий,  забулдыга и хвастун,  идальго* и оборванец -  все в
одном лице, пристал ко мне и объявил себя моим проводником и телохранителем.
Этот Эмильяно, заметив мое восхищение при виде пальм, поспешил пояснить:
     ______________
     * Идальго (исп.) - титул мелкого дворянина в Испании.

     - Асаи!{7}
     И многозначительно прищелкнул языком.
     До этого всюду на юге -  в Сеара, Пернамбуку, Баия, Рио-де-Жанейро{8} -
мне попадались кокосовые пальмы,  и  я восхищался ими,  полагая,  что ничего
лучшего быть не может. Оказывается, я ошибался. Пальмы асаи, растущие здесь,
красивее кокосовых.  Они напоминают их  по  форме,  но куда стройнее,  выше,
тоньше. Они так привлекательны, что невозможно пройти мимо и не поддаться их
очарованию.  Вот на  самом берегу реки Пара,  южного рукава Амазонки,  гордо
высятся над чащей четыре-пять асаи. Они - как светлый луч в мрачной пуще{9},
как ясная улыбка молодой девушки, приветствующей гостя.
     - Вы ели,  сеньор, плоды асаи? - спрашивает меня Эмильяно. Не дожидаясь
ответа, он причмокивает губами и забавно вращает глазами. - Райские плоды! -
И  приводит бытующую в  этих местах пословицу:  -  "Кто ел  плоды асаи,  тот
останется здесь навсегда".
     Позднее я ел их не раз,  они действительно превосходны, и все же в Пара
я не остался.  Но признаюсь: первое впечатление от красавиц пальм оставило в
моей душе неизгладимый след.
     Мы  идем  дальше вдоль реки по  тропинке,  прорубленной в  такой густой
чаще,  что растительность обступает нас со всех сторон сплошной стеной. Один
лишь  раз  я  попытался свернуть с  тропинки в  сторону,  чтобы полюбоваться
бабочкой,  отдыхавшей на ветке дерева.  Тщетно пытался! Протиснуться в глубь
чащи дальше,  чем на пять-шесть шагов,  нет никакой возможности.  Я вынужден
был  вернуться обратно на  тропинку весь исцарапанный,  как после потасовки.
Мое знакомство с пущей Амазонки длилось всего лишь несколько минут, но я уже
осыпан злющими клещами с  ног до головы.  Укусы этих клещей ужасны,  и  раны
болят много дней.  Как  бы  для  того,  чтобы окончательно отрезвить меня  и
развеять миф  о  сказочном пальмовом рае,  на  обратном пути  нас  атаковали
какие-то маленькие мушки. Укусы их оставляют на коже черные точки и вызывают
невыносимый зуд на целых две недели.


        "7. ЯГУАР В ВЕР-У-ПЕСУ"

     И  все  же  больше  всего  меня  поразили в  Пара  не  пальмы асаи,  не
буйствующий  тропический  лес,  уже  завладевший  предместьем,  не  пестрота
населения города,  как кто-то остроумно заметил -  причудливой смеси Парижа,
Тимбукту  и   бразильского  леса,   не  контраст  между  лощеными  щеголями,
расфранченными по последней парижской моде, и нищетой большинства населения,
- нет, больше всего меня поразил Вер-у-песу.
     Вер-у-песу -  порт для туземных барж и одновременно рынок. Из лабиринта
десятков рек,  речушек  и  лесных  ручейков,  прорезающих всю  страну,  сюда
стекается  самая  причудливая  в   мире  флотилия  барж  и  лодок  с  людьми
всевозможнейших  оттенков  кожи.   Это  потомки  многократно  скрещенных  на
протяжении трех  веков  португальских конквистадоров,  негритянских рабов  и
индейских племен, ныне уже не существующих.
     Они привозят в  Пара плоды своих крохотных полей,  отвоеванных у лесной
чащи на  берегу реки,  и  дары самого леса.  Чего только здесь нет!  Рядом с
неизбежной кукурузой, маниокой{10}, фасолью, рисом - всевозможные рыбы самой
необычной формы и  окраски.  Рядом с бразильскими орехами,  известными здесь
под названием кастанья ду  Пара{11},  и  плодами какао десятки,  нет,  сотни
сортов  великолепных фруктов.  Рядышком с  изделиями из  пальмовых волокон -
красивые,  искусно разрисованные горшки, украшенные резьбой тыквы, индейские
луки  и  стрелы,  шкуры  ягуаров,  змеиные  кожи  и  чудодейственные  травы,
исцеляющие от  всех  болезней.  Рядом  с  домашней птицей  -  лесные индюки,
игуаны{12} -  черепахи (изысканное лакомство!); тут же прирученные попугаи -
огромные арары{13} и  крохотные перикиты;  живые  анаконды{14},  пекари{15},
змеи,  множество всяких лесных птиц  -  радужные тангары{16},  касики-япимы,
длинноносые туканы.
     Солнце  едва  взошло,  а  порт  уже  кишит  баржами.  Каждая  старается
пришвартоваться поближе к той полосе берега, где находится торговая площадь.
Над человеческим муравейником высится лес мачт.  Несмотря на тесноту,  здесь
царит  удивительное спокойствие  -  какая-то  торжественная тишина.  Нет  ни
суеты,  ни шума,  обычных для рынков всего мира. Поражают также удивительная
приветливость и достоинство,  с которым держатся эти лесные обитатели.  Лишь
немногие из них грамотны и  ни на ком вы не увидите целой рубашки -  рванье,
но как все это чистенько выстирано и выглажено!
     Клетку с молодым ягуаром окружила такая густая толпа,  что пробраться к
ней,   казалось,   невозможно.  Но  мой  неотступный  Эмильяно  вежливо,  но
решительно расталкивает зевак,  прокладывая мне путь.  Впрочем,  люди и сами
охотно расступаются. В клетке сидит хищная крупная кошка, величиной с добрую
легавую собаку -  это юнец,  которому понадобится еще не  менее года,  чтобы
достичь нормального роста.  Забившись в угол клетки, ягуар притаился. Только
сощуренные глаза  неуверенно посматривают на  окружающих.  В  зеленых глазах
мелькает страх  перед неведомыми страшными существами и  бессильное отчаяние
узника,  посаженного за решетку.  Владелец ягуара,  старый метис,  улыбкой и
жестами предлагает мне купить зверя. Я отрицательно покачал головой.
     - Дешево отдам, - подзадоривает старик.
     - Сколько?
     - Сто мильрейсов.
     Цена действительно очень низкая. Но тут в разговор вмешивается Эмильяно
и объясняет метису,  что я еду вверх по Амазонке,  в Перу,  а не в Европу, и
мне нет смысла покупать сейчас зверя.
     - А, тогда другое дело, - доброжелательно соглашается продавец.
     Какой-то подросток просунул в  клетку палку и  тычет ею в спину ягуара.
Он  объявил,  что ягуар ручной.  Но вдруг зверь вскочил с  гневной молнией в
глазах,  яростно зарычал,  свирепо щелкнул клыками и  вырвал  палку  из  рук
паренька. Тот в ужасе отпрянул.
     - О да, сеньор, - насмешливо передразнил старый метис, - очень ручной!
     Зрители  глядят  на   ягуара  с   почтительным  удивлением.   Раздаются
одобрительные голоса:
     - Вот так молодец!  Лесной смельчак!  Такого легко не  возьмешь!  Он за
себя постоит!
     У людей засверкали глаза. Они возбуждены, поощрительно улыбаются зверю,
как герою.  Так бы  и  погладили его по  пушистой шерсти!  Внезапная вспышка
ягуара,  казалось,  пробудила в  них упрятанную нежность.  А может быть,  их
взволновал сильный протест пленника.  В беспросветной,  полной лишений жизни
этих людей каждое проявление героизма радует, как живительный луч солнца.


        "8. МАЛЕНЬКИЙ ЧИКИНЬО И БОЛЬШАЯ АМАЗОНКА"

     Чикиньо с  матерью возвращается домой в верховья Амазонки.  Три года он
пробыл в  Португалии.  Он  уже знаком с  Амазонкой,  а  я  еще не  видел ее,
следовательно, маленький Чикиньо имеет передо мной огромное преимущество. Он
рассказывает мне об Амазонке самые невероятные истории.  Только один раз мне
удалось поставить его в  затруднительное положение:  я спросил -  как велика
Амазонка,  и  Чикиньо не сумел сразу ответить.  Он долго что-то прикидывал в
своей маленькой головке и,  наконец, объявил: Амазонка велика, как его отец,
и немножко меньше самого бога.
     Чикиньо  прав:  Амазонка  очень  велика.  Когда  мы  находились  еще  в
Атлантическом океане,  на значительном расстоянии от устья Амазонки, она уже
давала о себе знать: вода на наших глазах меняла окраску. Из синей она стала
зеленой,  потом  пожелтела,  помутнела и,  наконец,  через много часов стала
совершенно желтой.  Тогда нам объявили,  что мы  находимся на самой середине
устья реки,  хотя виден только один берег ее,  южный,  а другого не было и в
помине.  Вот так река,  у которой виден только один берег!  Так мы плыли еще
несколько часов.  Затем  на  севере стали  вырисовываться какие-то  туманные
очертания (мы подходили к  Амазонке с  юга,  от  порта Сеара),  и,  наконец,
появилась земля.  Оказывается,  это не  противоположный берег реки,  а  лишь
остров Маражо.
     И  тут  милый  Чикиньо  вдруг  становится  бразильским шовинистом -  он
хвастливо уверяет меня, что остров Маражо вместе с другими, расположенными в
устье Амазонки,  занимает такую же большую территорию, как вся Португалия. Я
с  ним соглашаюсь и  между прочим замечаю,  что на  этом приятном его сердцу
острове водятся тысячи препротивных кайманов{17}, каждый из которых способен
проглотить в  один  присест пяток  таких  Чикиньо.  Это  ничего,  хвастается
Чикиньо,  когда он подрастет,  он перестреляет всех кайманов!  Чикиньо очень
храбр, но ведь кайманов на этом острове такое множество, что вряд ли удастся
всех их истребить!
     К  северу за  островом Маражо начинается,  наконец,  настоящее северное
устье Амазонки,  которое вместе с южным (являющимся одновременно устьем реки
Токантинс) имеет в ширину около четырехсот километров,  то есть больше,  чем
расстояние от  Гдыни до  Щецина.  Чтобы получить полное представление о  той
гигантской массе воды,  которую Амазонка несет в  Атлантику,  надо принять в
расчет и невероятную глубину этой реки, достигающую в некоторых точках устья
ста  метров{18}.  В  Манаусе,  находящемся  выше  устья  на  тысячу  семьсот
километров,  глубина реки составляет около пятидесяти метров, а под Икитосом
- четыре  тысячи  шестьсот  километров от  устья,  уже  вблизи  Кордильер  -
двадцать метров.  Это глубина в засушливую пору,  а в дождливое время года -
май,  июнь -  вода в Амазонке поднимается еще метров на пятнадцать.  Напомню
для сравнения, что средняя глубина Вислы под Варшавой два метра.
     Такая  глубина  Амазонки дает  возможность обычным  океанским пароходам
типа нашего "Гилярия" плыть без всяких помех до Манауса и даже выше.  За все
время пути  наше  судно село  на  мель  лишь  один раз,  и  то  потому,  что
бразильский  штурман  не  в  меру  выпил  крепкого  английского пива  стоут.
Благодаря такой  глубине в  Манаусе может пришвартоваться три  четверти всех
военных кораблей.
     Однако тот,  кто  подумает,  что ширина Амазонки здесь соответствует ее
глубине,  будет разочарован.  Вот уже три недели мы плывем вверх по реке,  а
ширина ее  после устья всего лишь  в  два-три  раза превышает ширину Вислы у
Торуня.  Объясняется это тем, что мы видим не всю Амазонку, а только один из
ее  многочисленных рукавов.  Именно этим Амазонка отличается от  большинства
других  больших  рек  -   она  расчленена  на  русла  и  рукава,  образующие
бесчисленное множество островов, иногда очень крупных.
     Другая характерная особенность Амазонки заключается в  том,  что наклон
реки незначителен и она подвержена воздействию морских приливов и отливов. В
Сантарене,  находящемся на расстоянии около тысячи километров от устья реки,
маленький Чикиньо чуть не свалился в воду от изумления: он вдруг увидел, что
течение  реки  повернуло вспять,  в  сторону Анд.  Это  был  морской прилив,
докатившийся от океана до Сантарена.
     Еще в  устье Амазонки можно видеть,  какие богатства таят глубины реки.
Стаи огромных двухметровых рыб поминутно высовываются из  воды,  и  кажется,
что  вокруг  вас  какой-то  сказочный зоопарк.  Это  самые  крупные  в  мире
пресноводные  рыбы  -   пираруку  (арапаимы){19},  составляющие  особенность
Амазонки.  Вслед  за  ними  из  глубин  реки,  вызывая восхищение маленького
Чикиньо и мое,  непрерывно появляются всевозможные чудища,  речные дельфины,
какие-то  жирные розовые рыбы со  страшной пастью.  Вся  эта тварь вызывающе
шумно плещется у самого борта парохода.
     Третью неделю плывем мы и днем и ночью,  а река все та же, ничего в ней
не меняется, и кажется, что нет ей конца. Она начинает угнетающе действовать
на  наши  нервы  и  мозг,  перевоплощаясь в  нашем  сознании в  некую  силу,
подавляющую своей суровой мощью.
     А  по берегам реки в  убогих хижинах и  шалашах ютятся скромные,  тихие
люди.  Где-то у перуанской границы живет отец маленького Чикиньо. Он сборщик
каучука. Мать Чикиньо рассказывает, что когда-то жили они неплохо, но сейчас
им  приходится туго.  Какие разящие контрасты вокруг этой великолепной реки:
лесные чащи таят в себе неслыханные богатства, а люди терпят страшную нужду;
с  одной стороны -  изобилие щедрой природы,  с  другой -  тернистый путь  и
лишения человека.


        "9. ТРОПИЧЕСКИЙ ЛЕС"

     Весь бассейн Амазонки -  кроме тех немногих участков,  где вклиниваются
похожие  на  полуострова  степи,   -   покрыт  великолепным  и   недоступным
тропическим лесом.  Площадь,  занимаемая им, составляет около семи миллионов
квадратных  километров,   почти  две  трети  Европы.   И   хотя  это  звучит
неправдоподобно в нашу эпоху радио и самолетов,  вся эта огромная страна, за
малым исключением,  совершенно не поддалась цивилизации;  сегодня она так же
дика,  таинственна и  неосвоена,  как и  сто -  сто пятьдесят лет назад,  во
времена  естествоиспытателей Бейтса{20}  и  Гумбольдта{21},  а  кое-где  она
сохранилась во всей своей первобытной неприкосновенности со времен Орельяны,
то есть на протяжении четырех веков.  Железных дорог нет,  и связь с другими
частями  Южной  Америки  поддерживается только  пароходами,  курсирующими по
Амазонке и некоторым ее притокам.
     Впрочем,   есть  исключение!  В  городе  Икитосе  соорудили  лилипутную
окружную дорогу протяженностью в  несколько сот метров.  В жаркие воскресные
дни  жители  города  путешествуют  в  миниатюрных  вагончиках.  Их  освежает
приятный  ветерок  мчащегося  поезда,  и  они  с  гордостью  чувствуют  себя
"железнодорожными пассажирами".  Кроме этой железной дороги, на окраине пущи
имеются еще две небольшие: между Пара и Браганса и над рекой Мадейрой.
     От самой Атлантики нам неизменно сопутствует лес. Зеленая стена его так
причудлива,  что кажется фантастической декорацией.  Пальмы,  лианы, бамбук,
эпифиты{22},  деревья стройные и с искривленными стволами, деревья, растущие
почти горизонтально, кустарник выше деревьев, удивительное многообразие форм
и  красок:  листья белые как снег и алые как кровь.  Через каждые сто метров
новый пейзаж,  новые виды деревьев и  растений,  но все это те же неизменные
леса.  В  течение трех недель днем и ночью неотступно и неустанно следуют за
нами непроходимые могучие леса Амазонки.
     Уже  около  ста  лет,  со  времен  знаменитых натуралистов X.В.Бейтса и
А.Р.Уоллеса{23}, бассейн Амазонки является не только Меккой, притягивающей к
себе путешественников;  об  этом тропическом крае написано,  пожалуй,  самое
большое количество книг и  исследований.  Восседая в  покойном мягком кресле
библиотечного зала  где-нибудь  в  Европе  или  Северной  Америке,  нетрудно
изучить все географические особенности Амазонки.  И все же, каким бы запасом
теоретических познаний вы ни обладали, попав на Амазонку, очутившись лицом к
лицу с ее величавой природой, вы испытаете глубочайшее изумление и радостное
ощущение  первооткрывателя.   Нужно   самому  все   это   пережить,   самому
прочувствовать,  чтобы понять,  сколько волнующей силы в этом крае, казалось
бы хорошо знакомом нам по избитым книгам.
     Тропические леса Амазонки!  Кто-то метко заметил, что человек, попавший
в них,  дважды испытывает острую радость:  в первый день, когда, ослепленный
сказочными богатствами Амазонки,  он думает,  что попал в рай, и в последний
день,  когда,  на грани безумства,  он,  наконец, удирает из этого "зеленого
ада".
     Круглый  год  царит  здесь  невыносимая жара  и  угнетает душный  сырой
воздух.  В  течение  девяти  месяцев  огромную территорию леса  захлестывает
половодье.  Тысячи  неведомых  болезней  притаились  в  болотах.  Муравьи  и
термиты,  пожирающие на своем пути все живое; тучи москитов и комаров, укусы
которых  отравляют  кровь;   ядовитые  змеи,  смертоносные  пауки,  деревья,
источающие опасный дурман, - все это делает леса Амазонки поистине проклятым
местом,  в  особенности  для  белого  человека,  пожелавшего остаться  здесь
навсегда.
     И  в  то  же  время эти  леса -  истинный рай,  о  котором может только
мечтать,  грезить естествоиспытатель.  Углубившись в  это пекло,  он  найдет
здесь самые изумительные чудеса природы: цветы невиданной формы и раскраски,
таинственные орхидеи с  чувственным запахом,  бабочек,  более  пестрых,  чем
цветы,  колибри  ярче  бабочек  и  меньше  их,  и  других  причудливых птиц,
млекопитающих древних,  уже исчезнувших родов, муравьиные гнезда, поражающие
совершенством  своего  общественного  устройства,   -   словом,  натуралиста
захлестнет  буйное  цветение  жизни.  Биологические проблемы,  над  которыми
ученые ломают себе головы, здесь, над Амазонкой, лежат как на ладони, только
срывай их, как созревшие плоды.
     Тайн природы сегодня осталось не  так  уж  много на  нашей планете,  но
здесь, в пущах Амазонки, еще огромный неизведанный мир.


        "10. КАУЧУКОВАЯ ТРАГЕДИЯ"

     Когда Форд  создал свой  первый автомобиль,  житель бразильских лесов -
кабокло -  вел на берегах Амазонки самый неприхотливый образ жизни,  питался
нередко сырой рыбой и  о  большом мире  знал  немного.  Когда Форд  выпустил
тысячный автомобиль,  кабокло,  бранясь на  чем свет стоит и  всячески кляня
новшества,  в  конце концов стал  подражать своему соседу и  тоже  надрезать
каучуковые деревья.  Когда  появился пятисоттысячный автомобиль Форда,  всей
Амазонкой овладело безумие, а кабокло - извините, серингейро{24}, так теперь
называли сборщиков каучука!  -  потягивал в  Манаусе французское шампанское,
лакомился  привезенной  из  Европы  икрой,   а  гаванские  сигары  закуривал
кредиткой достоинством в сто мильрейсов.
     Впрочем,  шампанское доставалось только  тем  ловкачам,  которые сумели
вырваться из лесных дебрей, добраться до города и стать там "организаторами"
новой торговли.  Как стая гиен, привлеченная запахом падали, сюда, на берега
Амазонки,  стали  стекаться со  всех  концов  мира  проходимцы -  зачастую с
преступным  прошлым.   Их  манили  сказочные  богатства.   После  золотой  и
бриллиантовой  лихорадки  человечество  познало  каучуковую  лихорадку.   На
Амазонку хлынули отовсюду миллионы долларов,  фунтов,  франков.  Хлынули так
стремительно,    таким   бурным   потоком,   что   ошеломленный   серингейро
действительно не знал, что с ними делать. Баснословные прибыли от проданного
каучука уходили на  вино,  устриц,  на сооружение дворцов и  памятников,  на
канализацию и  школы,  на роскошь,  всяческие причуды и распутство.  Одна за
другой возникали фантастические затеи: проложить в лесу дороги, построить на
Амазонке плотину. По берегам реки, как на дрожжах, росли новые города: Пара,
Манаус,  Икитос.  В