все выше. От земли, от кустов, от стволов деревьев
- отовсюду пышет нестерпимым жаром.  Воздух раскален,  и дышать все труднее.
Мой  охотничий  костюм,  весь  пропитанный  потом,  прилипает  к  телу,  как
пластырь.  Даже  забавно:  махнешь рукой -  и  капельки пота брызжут во  все
стороны, как будто высосанные из пальцев.
     Хуже  всего приходится легким:  хочу вздохнуть поглубже,  но  ничего не
получается,  что-то мешает. Учащенный пульс бьется в висках, глаза застилает
пелена.   Все   большее  утомление  охватывает  нас,   все  чаще  приходится
присаживаться и отдыхать.
     Не очень густой лес состоит из деревьев,  покрытых мелкими листьями, не
дающими тени.  Солнечные лучи  пронизывают их  насквозь и  ложатся на  землю
пятнами,  особенно  яркими  на  тропинке.  Пройти  несколько шагов  по  этим
солнечным островкам настоящая каторга!  В  раскаленном лесу эти  лучи разят,
как огненные стрелы,  даже сквозь одежду. Птицы скрылись. Еще час тому назад
они вели себя очень шумно, а теперь умолкли, охваченные дремотой.
     Но лес живет.  Вот перед нами новое зрелище: как по мановению волшебной
палочки,  вдруг  сразу появились сотни и  тысячи насекомых.  Жуки,  саранча,
лесные  клопы,  бабочки -  целая  фаланга взбудораженных и  все  прибывающих
насекомых.  Они беспокойно снуют по  траве и  кустам,  карабкаются на ветки,
мечутся как  одурелые по  тропинке,  носятся в  воздухе.  Все  они  охвачены
каким-то общим возбуждением.
     - Святая богородица из  Гваделупы,  смотрите!  Как их  легко ловить!  -
восклицает,   поблескивая  глазами,   удивленная  Долорес  и  поспешно  сует
насекомых в банку с ядом.
     Она  права.  В  лесу  творится  нечто  необычайное.  Какое-то  волнение
овладело всеми насекомыми и выгнало их из укрытий.  Может быть, под влиянием
ужасной жары  по  лесу  прошла волна  такого необычайного беспокойства?  Она
всколыхнула лесных насекомых и  вдруг  разожгла в  них  инстинкт продолжения
рода.
     Во всяком случае, такого возбуждения я не видел ни до, ни после. Вокруг
нас  все  волновалось,  трепетало.  Грозный  рогатый  жук  геркулес догоняет
пузатого жука,  принадлежащего к совсем другому роду;  геркулес заметил свою
ошибку не сразу, но потом опомнился и помчался дальше. Рядом огромная цикада
поблескивает  своими   крыльями,   отливающими  всеми   цветами  радуги,   и
пронзительно стрекочет.  Ее  страстный  голос  звучит,  как  отчаянный  крик
утопающего.  Неподалеку, на этом же кусте, несколько раздраженных кузнечиков
прыгают на ветках,  потрясая дрожащими усиками.  Всюду трепещущие крылышки и
насекомые,  разыскивающие друг друга. Некоторые уже соединились в судорожном
объятии и замерли без движения надолго.  Таких пар все больше и больше.  Они
усыпали листья  и  ветви  кустов.  В  воздухе кружатся соединившиеся пестрые
бабочки.  Чикиньо и Долорес с легкостью ловят сеткой эту ценную добычу.  Нас
потрясло это  зрелище.  Мы  поняли,  что  стали  свидетелями редкого явления
природы.  Я  обратил внимание,  что насекомые,  появившиеся в таком огромном
количестве  и  с  такой  жаждой  соединения,  завладели  чащей.  Сейчас  они
единственные владыки тропического леса.  Они здесь главенствуют,  они задают
тон всему.  Лес сейчас их стихия, он принадлежит им - не птицам, не животным
и уж меньше всего человеку с затрудненным дыханием и учащенным пульсом.
     Вдруг насекомые исчезли так же внезапно, как появились, солнце скрылось
за черной тучей, наступил полумрак, и стала надвигаться гудящая стена дождя.
Недалеко от нас стояло великолепное дерево седро,  оно спасло от непрошеного
купанья.  Через минуту дождь кончился,  и опять выглянуло солнце.  И в то же
мгновенье обрушивается жара,  пожалуй,  еще  более  тягостная,  чем  прежде,
потому  что  воздух  насыщен  влагой.  Прохладная  передышка  была  коротка.
Насекомые больше не появлялись. Мы отправились домой.
     Подойдя к  месту,  где  три  часа  назад была  повешена на  куст убитая
ящерица, мы остановились как вкопанные. Гад, которого мы считали мертвым, за
это  время успел очнуться и  сползти на  тропинку.  Увидев нас,  он  яростно
оскалил зубы  и,  шипя,  сверлил нас  взглядом.  Пораженный его  необычайной
живучестью, я вторично выстрелил я теперь уже по-настоящему уложил на месте.
     Этой  ночью  меня  тревожили странные сны.  Мне  привиделся жаркий лес,
наполненный томными вздохами и яростным, гневным шипением. Потом меня лизала
и кусала взбесившаяся ящерица, которую никак нельзя было убить.
     Нелегко здесь быть коллекционером!


        "50. РАБСТВО НА УКАЯЛИ"

     Верховья Укаяли  -  это,  пожалуй,  наиболее отдаленный от  цивилизации
уголок земного шара.  Верховья Укаяли притягивали к  себе  искателей счастья
всех  национальностей.  Они  закладывали здесь  асьенды  и  плантации  кофе,
хлопка,  барбаско и  сахарного тростника.  Для обработки всех этих плантаций
нужны  были  рабочие руки,  и  вот  сюда  стали  стекаться в  поисках работы
испанцы,  итальянцы,  немцы,  поляки...  Но европейцы не могли примириться с
тяжелыми  условиями  труда,   с  низким  заработком,  с  полным  отсутствием
цивилизации.  Они  бунтовали  и  удирали.  А  владельцам асьенд  нужны  были
дешевые,  а главное,  покорные и на все готовые руки.  Много рук,  как можно
больше!
     Каждое  утро,  просыпаясь,  я  вижу  голубую цепь  гор,  виднеющуюся на
западном небосклоне. За этой цепью, совсем недалеко от Кумарии, простирается
до самых подножий Кордильер таинственная, малоизученная страна, обозначенная
на карте белым пятном.  Называется она Гран Пахональ,  и живет там охотничье
племя кампа - непорабощенные, рослые, здоровые индейцы.
     Кампа  ведут  кочевой образ жизни и  живут преимущественно охотой.  Они
знают  эти  леса  вдоль  и  поперек,  очень  дорожат  свободой  и  как  огня
остерегаются белых.  Руки у них крепкие и выносливые. Такие руки очень нужны
владельцам асьенд,  и  они  отправляют на  охоту за  кампа целые экспедиции,
действующие по точно разработанному плану. Хорошо вооруженные пеоны окружают
ночью шалаши кампа, запускают на крыши горящие стрелы, и когда пожар бушует,
мужчин,  оказывающих сопротивление,  убивают, стариков и женщин прогоняют, а
остальных -  главным образом детей  и  молодежь -  захватывают как  добычу и
уводят  с  собой.  Вот  каким  способом асьенды на  Укаяли обеспечивают себя
рабочей силой.
     В  верховьях Укаяли живет  много  людей,  профессия которых -  ловля  и
продажа индейцев.  С  этой  целью они  используют ненависть между отдельными
племенами и сами разжигают ее.  Ведь,  кроме кампа и чама, здесь живут еще и
другие племена:  мачигенго, пиро, кашибо, амауаса, атуарана. И здесь так же,
как  на  севере,  на  территории хибаров,  умеют  препарировать человеческие
головы. И здесь белые разжигают войны между жителями лесов, чтобы поживиться
на их крови и горе.
     Знает ли об этом правительство Перу?  Несомненно,  знает, но смотрит на
все сквозь пальцы.  Многие государственные чиновники сами торгуют индейцами.
К  тому же  правительство не  располагает здесь никакой фактической властью,
ибо Гран Пахональ,  как мы  уже говорили,  представляет собой белое пятно на
карте. А сверх того в Перу еще живучи конквистадорские нравы и обычаи.
     Самый  страшный среди  охотников за  людьми -  плантатор Панчо  Варгас,
асьендадо{60} из Тамбо и  Урубамба,  человек крайне жестокий,  не брезгающий
никакими средствами.  Не сотни, а целые тысячи кампа выловил в Гран Пахонале
этот разбойник, опустошивший большие территории. "Счастливой рукой" обладает
и  некий Тригосо -  мировой судья и  владелец асьенды близ Кумарии,  человек
ловкий и обходительный. С ним я имел счастье познакомиться лично.
     В  Икитос  "живой  товар"  доставляет  на  своем  пароходике "Либертад"
("Свобода") всегда мило улыбающийся толстячок Григорио Дельгадо,  получивший
образование и  воспитание в  Женеве.  Дальнейшая судьба  угнанных в  рабство
детей  внешне  выглядит  благопристойно:   владелец  плантации  "усыновляет"
ребенка,  и тот становится одним из членов его многочисленной семьи.  Теперь
он  уже  на  законном основании обязан  работать даром,  а  в  случае побега
"неблагодарного сына" все  власти -  тоже в  законном порядке -  преследуют,
ловят его и водворяют обратно.  У такого "сына" только сыновние обязанности,
без  всяких прав,  и,  разумеется,  наследником своего "папаши" он  быть  не
может.  Когда патрону вздумается переуступить своего "сына" кому-нибудь,  он
это делает за  определенное вознаграждение,  причем сделка вежливо именуется
"возмещение  расходов"  по  воспитанию  и  образованию  ребенка.  Покупатель
приобретает по такой сделке все права патрона и  может перепродавать индейца
дальше - так, как продается любой товар или домашнее животное.
     Когда  ребенок становится взрослым,  судьба его  как  будто улучшается.
Патрон дает ему  в  жены одну из  девушек,  "продает" небольшой клочок земли
вблизи  асьенды,   большой  нож  -   мачете,   немного  семян  и  велит  ему
самостоятельно хозяйничать.  Земля продается,  разумеется,  не  за  наличные
деньги (ибо у индейца нет денег, да он в них и не разбирается), а за будущий
урожай и  за будущий труд индейца в  асьенде патрона.  Вот здесь-то и зарыта
собака!  Индеец должен отработать свой долг,  а асьендадо ведет расчеты так,
что индеец всегда остается его должником.  Иногда за какой-нибудь кусок тика
на  костюм индеец обязан работать целый год в  поле,  добывать дичь,  ловить
рыбу, колоть дрова. Ясно, что ему никогда не выбраться из долговой петли!
     Вот  индеец,   не  выдержав,   сбегает,   власти  преследуют  и   ловят
"бесчестного должника" -  так  же,  как  они  ловили некогда "неблагодарного
сына",  -  и отдают его обратно в руки хозяина,  ибо закон обязывает индейца
отработать все  свои  долги,  лишь после этого ему  может быть предоставлена
свобода...  А патрон,  со своей стороны,  уж позаботится,  чтобы краснокожий
бедняк никогда не смог рассчитаться с долгами!
     Кстати,  побеги случаются редко.  Асьендадо умеет так  затуманить мозги
индейца и так привязать его к своей асьенде, что горемыка еще благодарен ему
за то,  что жив и что кто-то его "опекает".  Все индейцы, живущие на Укаяли,
за  исключением  немногих  племен,   покорны  своим  патронам  в  противовес
индейцам,  живущим в глубине лесов, далеко от реки, где белых гораздо меньше
и почти нет асьенд.
     Не  всегда  добывание рабов  сопровождается насилием и  кровопролитием.
Зачастую сами индейцы,  особенно из племени кампа, добровольно продают своих
детей,  которые мешают им  кочевать по лесам.  Обычно такая участь постигает
тех  несчастных,  которым суеверная молва напророчила,  что пребывание их  в
лагере опасно для всего племени. Поэтому их уничтожают или изгоняют. Когда я
был в  Кумарии,  на  таких детей была установлена твердая цена.  За  каждого
ребенка родители получали одно испанское ружье,  сумку с  порохом и  дробью,
нож мачете,  материю на брюки и рубаху для отца и на платье для матери - все
это вместе взятое стоило около семидесяти соле или девяти долларов.
     Положение  индейцев  на   Укаяли  должно  стать   предметом  обсуждения
государства,   которое  принадлежит,   или,   во   всяком   случае,   желает
принадлежать,  к  числу цивилизованных.  Безнаказанность таких преступников,
как  Панчо  Варгас,  -  преступление против  всего  человечества и  приносит
немалый вред самим властям Лимы.
     В   бассейне   другой   перуанской   реки,   Путумайо,   протекающей  в
северо-восточной части  страны,  английская комиссия вскрыла  целую  систему
жестоких  издевательств  над  индейцами  и   даже  многочисленные  убийства.
Свирепствующие каучуковые компании в  своем  терроре  не  останавливаются ни
перед чем. Они берут в плен в качестве заложников целые семьи, и если индеец
- глава семьи -  не  приносит столько каучука,  сколько они требуют,  то всю
семью, в наказание "непокорному", расстреливают на его глазах.
     В  1915 году капитан Дельгадо на  своей "Свободе" не  смог добраться до
начала Укаяли{61}.  В районе Чикоса бушевали пожары,  и капитан хотел прийти
на  помощь пострадавшим,  но,  получив ранение,  предпочел не  вмешиваться и
бросился наутек.  Удирая  на  всех  парах,  он  включил сигнал  тревоги и  с
сиреной,  воющей днем и ночью,  мчался к низовьям реки. Проплывая мимо жилищ
асьендадо, он кричал им:
     - Удирайте! Индейцы нападают! Удирайте!
     Индейцы  действительно  напали.  Под  предводительством  Тасулинчи  они
двинулись  из  Гран  Пахоналя,   чтобы  отомстить  за  все  долгие  обиды  и
издевательства. Повстанцы собрались на реке Унуини и отсюда начали совершать
набеги на  все  асьенды,  расположенные вниз по  Укаяли.  Первой подверглась
нападению Чикоса, и пятьдесят ее жителей погибли. Обитатели следующих асьенд
уже проведали о  случившемся и  принялись удирать вниз по реке.  Но дубины и
стрелы  сделали  свое  дело:  через  несколько дней  в  верховьях Укаяли  на
пространстве в  двести  километров не  осталось ни  одного белого.  Только в
Кумарии  кампа  натолкнулись на  организованную оборону белых  и,  прекратив
дальнейшее преследование, ушли в лес.
     В  течение нескольких последующих лет асьендадос совсем не показывались
в  верховьях Укаяли.  Со временем новые искатели счастья начали заселять эту
местность,  проделывая то же самое, что и их предшественники: они выращивали
кофе,  хлопок,  барбаско,  сахарный тростник и  искали дешевые рабочие руки.
Строптивое племя  по  сей  день  не  склонило головы.  И  сейчас  асьендадос
бледнеют от страха и  сон покидает их,  когда проносятся слухи о приближении
индейцев-мстителей.  Эти тревожные вести несутся,  как лавина,  от асьенды к
асьенде.  Иногда они оказываются высосанными из  пальца,  порой же не лишены
основания.
     Случилось так,  что  из  Кумарии в  Икитос  я  возвращался на  пароходе
сеньора Дельгадо "Либертад".  Я вез с собой несколько десятков живых зверей.
Дельгадо вез  одну молодую индианку,  крепкую,  толстую и  некрасивую кампа.
Никто о  ней не  заботился,  девушка спала обычно на палубе,  приткнувшись в
уголке.  На ее лице постоянно блуждала бессмысленная улыбка, хорошо знакомая
мне,   -   улыбка  индейца,   только  что  оторванного  от  родных  лесов  и
растерявшегося среди окружающей его враждебной цивилизации.
     Индианка подружилась с  моими  зверюшками.  Я  был  очень доволен,  она
помогала мне кормить животных,  ухаживать за ними и  охотно возилась с ними.
Ее как бы сближала с ними общность судьбы.
     Вечером после ужина мы  с  капитаном сидели за  черным кофе  и  курили.
Дельгадо на  недурном французском языке излагал свои  мечты о  возвращении в
Европу, в Женеву, где прошли лучшие годы его жизни.
     - А  вас не беспокоит,  -  говорю ему,  -  что в Европе существует Лига
охраны прав человека и вам могут там всыпать?
     Дельгадо весело рассмеялся,  сделал презрительный жест  рукой и  сказал
только:
     - Oh mon Dieu!..*
     ______________
     * - О боже мой!.. (Франц.)

     Он твердо был убежден в полной безнаказанности.


        "51. ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАЛЕНЬКОГО КАМПА"

     Разговор  о   рабстве  на  Укаяли  напомнил  мне  об  одном  интересном
приключении,  случившемся несколько месяцев назад. Когда я ехал из Икитоса в
Кумарию,  на  наш  пароход "Синчи Рока" в  Контамане села  некая малокровная
дама, перуанка. С ней был мальчик с глупым выражением лица и цветом кожи еще
более бледным, чем у матери, а также другой мальчик, индеец, у которого было
красивое личико  с  пухлыми щечками,  блестящие,  умные  глазенки,  изрядный
животик.  Он  чистил  бледному  сыну  сапоги  и  выносил  ночные  горшки  за
малокровной мамашей.
     Мы  с  Чикиньо  почувствовали к  индейскому мальчику большую симпатию и
молча обменивались с  ним улыбками.  Малокровная дама заметила это и сказала
мне:
     - Красивый мальчик, не правда ли? Здоровый, прилежный.
     - Прилежный? Разве он ходит в школу? - брякнул я.
     Дама несколько смутилась.
     - Да нет, зачем же... Он прилежен в труде. Нравится он вам?
     - Очень. А сколько ему лет?
     - Десять. Это кампа, и если хотите - я недорого продам его вам.
     Я уже кое-что слышал об укаяльских нравах,  и поэтому такое предложение
не прозвучало для меня как гром среди ясного неба. Напротив, я даже деловито
спросил:
     - За сколько?
     - За сто соле.
     Это была цена стандартного мужского костюма. Не так уж дорого за такого
красивого  мальчика!  Оставалось  только  узнать,  какие  права  на  него  я
приобрету.
     - Права?   Да  все  права!   -  воскликнула  дама.  -  Он  будет  вашей
собственностью,  как  и  любая ваша вещь -  как  часы,  как  ружье,  костюм.
Существует только одно ограничение,  -  добавила она,  кокетливо улыбаясь. -
Его нельзя убить без особенной причины, это запрещено законом.
     - А закон не запрещает иметь раба?
     - Закон не запрещает усыновить мальчишку.
     Пока дама уговаривала меня купить мальчика,  он стоял в стороне и,  как
всегда,  улыбался мне  своими  умными черными глазами,  не  подозревая,  что
решается его судьба.
     Ночью я  спал плохо.  Комары не докучали,  но зато разговор с  дамой не
выходил у  меня из головы.  Судьба мальчика волновала до глубины души,  надо
было найти какое-то  человеческое решение.  Но какое?  Приобрести мальчика в
полную собственность?  Невозможно.  Я пытался представить себе, как поступил
бы на моем месте любой средний европеец.  Несомненно, он купил бы мальчика и
возвратил ему свободу. И я решил поступить так же.
     На следующий день за завтраком я  поведал свои планы капитану Ларсену и
попросил у него совета.  Ларсен выпучил на меня глаза,  как на сумасшедшего,
и, ошеломленный, сказал:
     - Мне понятно,  что вы хотите его купить.  Понятно, что вам его жаль...
Но то,  что вы хотите дать ему свободу,  совсем непонятно. Свободу? Скажите,
как вы себе это представляете?
     - На ближайшей пристани отдам его на попечение местным властям...
     - На попечение властям?! - разразился издевательским хохотом капитан.
     - Либо отдам его какому-нибудь честному гражданину, - поправился я.
     - Честному гражданину?! - повторил Ларсен, продолжая хохотать.
     Позже от некоторых пассажиров я  узнал,  в чем тут дело.  Они объяснили
мне,  что если бы я отдал мальчика кому-нибудь из живущих на берегу, то лицо
это  сочло  бы  мальчика своей  собственностью и  после  моего  отъезда либо
превратило его  в  раба,  либо продало кому-нибудь из  пассажиров следующего
парохода.  Получалось так,  что никакого выхода нет.  На  берегах Укаяли все
враждебно маленькому кампа, отовсюду тянутся к нему хищные лапы!
     Даже пассажиры на пароходе заволновались.  Они пришли к  выводу,  что я
чувствительный филантроп (читай:  дурак!),  которому денег  девать  некуда и
которого  нужно  как   следует  ободрать.   И   вот  все  лихорадочно  стали
придумывать,   как  бы  выклянчить  для  себя  мальчика.  Каждый  действовал
по-своему:  кто ложью,  кто лестью,  кто хитростью,  а кто и обезоруживающей
искренностью,  как, например, преподобный дон Хуан Пинто, у которого глаза с
поволокой и сердце, плененное донной Розой де Борда. Кавалер этот с истинной
грустью попросил меня, чтобы я купил для него мальчика: он хотел бы подарить
его даме своего сердца.
     - Так ведь у нее уже трое ребят, - удивился я.
     - Вот именно! - вздохнул он. - Поэтому ей и нужен четвертый - слуга...
     В  конце концов,  стиснув зубы,  я  отказался от  попыток решить участь
мальчишки.  Несмотря  на  самое  горячее  желание,  мне  так  и  не  удалось
освободить маленького раба.


        "52. СНОВА ЛИВНИ!"

     Известно,  что  солнце на  зиму  отправляется на  юг.  Кому из  нас  не
казалось так  в  детстве?  Тогда оно вовсю освещает Южную Америку я  изрядно
поджаривает весь континент. Нагретый воздух расширяется и создает барический
минимум{62}.  Атлантический океан старается использовать это и