главным
образом, и состоит, что он:
     1)  расширил рамки  национального вопроса,  превратив его  из  частного
вопроса  о  борьбе  с  национальным  гнетом  в  Европе  в  общий  вопрос  об
освобождении угнетенных народов, колоний и полуколоний от империализма..."
     Это слова Иосифа Сталина.  В следующей брошюре, "Международный характер
Октябрьской  революции",  тоже  принадлежащей перу  Сталина,  Рамасо  сделал
многочисленные  пометки   -   увы,   на   мальгашском  языке   -   с   тремя
восклицательными знаками в  конце.  Подчеркнутое рядом  с  пометками место в
брошюре звучит так:
     "...Октябрьская  революция  открыла  новую  эпоху,  эпоху  колониальных
революций, проводимых в угнетенных странах мира в союзе с пролетариатом, под
руководством пролетариата".
     Необычная в  хижине  мальгаша библиотека и  все  подчеркнутые в  книгах
места, относящиеся к проблемам колониальных народов, не оставляли сомнений в
духовном облике учителя Рамасо:  это борец за  освобождение своего народа от
ига колониализма. Пути освобождения он видит в идеях, выдвинутых Октябрьской
революцией.
     Я сидел задумавшись,  держа в руке последнюю брошюру, и не заметил, как
кто-то  вошел в  хижину.  Рамасо.  Слишком поздно положить книжку на  место.
Впрочем,  к чему? Рамасо мгновенно понял, что произошло. Ужас мелькнул в его
глазах.  Он остановился посреди хижины,  ошеломленный,  онемевший, почти без
сознания.
     Хочу  его  подбодрить и  смотрю на  него  как  можно  доброжелательней.
Брошюру заботливо устанавливаю на полку.
     - Я  посмотрел вашего "Тартарена из  Тараскона"...  -  говорю,  шутливо
подмигнув глазом.
     Но он прерывает меня и умоляюще произносит:
     - Скажите, вазаха, ведь вы честный человек, не правда ли?
     - Да.
     - В таком случае прошу сказать откровенно, что вы намерены предпринять?
     У Рамасо суровое и выжидающее выражение лица.
     - Прежде всего я намерен,  -  стараюсь говорить совсем непринужденно, -
намерен просить вас, Рамасо, улыбнуться. К чему такое мрачное лицо?
     Учитель делает мягкий жест рукой, как бы желая превозмочь овладевшее им
напряжение, и берет себя в руки.
     - Простите, - говорит он сдавленным полушепотом.
     - Нет,  -  перебиваю я.  -  Это вы меня простите за то, что я вторгся в
вашу тайну.  Но  я  не  так уж виноват.  Ваша вади велела мне дожидаться вас
здесь,  шкафчик был открыт,  и  я ничего дурного не имел в виду,  заглянув в
ваши книги...
     - Так вы не донесете на меня колониальным властям? - спрашивает Рамасо,
пристально глядя на меня.
     - Нет,  -  улыбнулся я. - Я не доносчик, и к тому же слишком ценю вас и
ваши взгляды...  Неужели вы думаете, Рамасо, что каждый европеец, приехавший
к вам, обязательно должен быть приспешником колониализма и империализма?
     - До сих пор так это и было.
     - Значит,  я исключение. Впрочем, должен напомнить, что я не француз, а
совсем другой национальности.
     - Знаю.
     - И я принадлежу к народу, лучшие сыны которого обычно шли рука об руку
с теми, кто сражался за свободу.
     Рамасо  кивком головы согласился.  В  хижине воцарилось молчание.  Меня
очень интересует, каким образом эти книги попали к учителю. Осторожно, чтобы
не вызвать недоверия, прошу его ответить на этот вопрос.
     - Подробностей я  никому не  могу  открыть,  даже  собственной жене,  -
говорит Рамасо.  -  Во всяком случае могу вас заверить,  на Мадагаскаре я не
одинок и всюду на важнейших участках находятся мои товарищи. А как эти книги
попали  на  остров?  Многие  матросы французских судов,  которые приходят на
Мадагаскар, состоят в партии. И вот, понимаете...
     Затем,   перейдя  на  другую  тему,   Рамасо  предостерегающим  голосом
напоминает:
     - В  скором  времени,   может  быть  завтра,  может  быть  послезавтра,
возвращается в Амбинанитело шеф кантона Раяона.
     - Раяона происходит из племени ховов? - спрашиваю я.
     - Да.  Он  чужой  нам  и  как  человек другого племени и  как  чиновник
колониальной администрации.
     - Не беспокойтесь.  Никому, кроме моего товарища Богдана, я не скажу ни
слова, а за Богдана я ручаюсь.
     - Благодарю вас.
     Мне тут же припомнился аналогичный случай.  Несколько дней назад старый
Джинаривело рассказал мне  о  раздорах между  родами  заникавуку и  цияндру.
Тогда я,  так же как и сегодня, должен был торжественно клясться и уверять в
своей лояльности.  Когда же изменится положение и к нам с доверием и дружбой
будет относиться вся деревня, а не горстка жителей?
     Рамасо запирает на ключ шкафчик с книгами и ключ кладет в карман.
     - Динамит,  -  с  улыбкой  говорит он,  показывая глазами на  полку,  -
который в свое время взорвет всю колониальную систему.
     - Однако пока это только грозное фади, - добавляю я.
     - Но фади,  - говорит с усмешкой Рамасо, - грозное для администраторов,
а не для мальгашей.


        "РАЯОНА, ШЕФ КАНТОНА"

     В  деревню возвратился из объезда шеф кантона -  староста и приступил к
своим обязанностям в  большом доме рядом с нами.  Во дворе дома теперь полно
людей. Жители долины с обоих берегов реки приходят платить налоги.
     Староста,  молодой  человек из  главного племени ховов,  давних  владык
Мадагаскара,  прибыл сюда из самой Тананариве.  Как и всякий хова, он горд и
всегда  приятно улыбается.  Фигура у  него  щуплая,  лицо  некрасивое,  кожа
светлая,  как  у  японцев.  У  него  есть  жена,  красивая темная девушка из
местного племени бецимизараков. Племя подарило ему девушку в качестве выкупа
и действенного талисмана для смягчения налогов.  Шеф кантона -  единственный
представитель французских властей в долине Амбинанитело -  сила и хозяин. Он
окончил в столице административное отделение школы La Myre de Vilers. У него
проницательные живые  глаза,  он  хорошо  говорит  по-французски,  а  думает
по-ховски;  вьется и  сгибается под тяжестью невероятного честолюбия.  Хочет
быть образцом европейской цивилизации. Он многого достиг, но в голове у него
сплошная путаница.
     Под  вечер он  приходит ко  мне  с  визитом,  попивает ром и  незаметно
изучает мое лицо. Он знает все - знает, что я ищу следы Беневского, а Богдан
- птиц и насекомых. Обо всем доложили ему наши соседи.
     После  второй  рюмки  он  доверительно рассказывает о  своей  миссии  в
долине:  внедрять цивилизацию среди бецимизараков,  на которых,  разумеется,
смотрит несколько свысока и старается им привить добропорядочные нравы.
     - Какие именно? - допытываюсь со всей благожелательностью.
     Раяона  немного озадачен моим  вопросом и,  задумавшись,  теребит рукой
губу.
     - Какие?  -  повторяет.  - Ну, хотя бы добросовестно работать, ведь они
невозможные  лентяи.  Совершенно  не  хотят  понять,  какие  материальные  и
моральные блага дает труд.
     Чувствую, шеф кантона пропитан философией белых наставников.
     - Как же вы внедряете хорошие нравы? - пытаюсь добраться до сути.
     - Разными способами.  Отличная школа для них - общественные работы, так
называемые трестации, потом...
     - Подушный налог, - подсказываю.
     Раяона слишком сообразителен, чтобы не понять скрытой иронии.
     - Пожалуй,  -  подхватывает  храбро,  -  и  подушный  налог  тоже.  Что
поделаешь, на таких мероприятиях покоится структура всякого государства; без
них наступила бы  анархия...  Возвращаясь же к  нашим бецимизаракам,  должен
сказать: прежде всего я борюсь с их пороком - пьянством.
     В этом шеф кантона прав.  Алкоголь,  привитый европейцами четыреста лет
назад людям племени бецимизараков, стал для них истинным бедствием. Торговые
суда чаще всего приставали к  восточному побережью Мадагаскара,  и  спиртные
напитки были основным товаром, завозимым сюда.
     - Да  вы апостол-трезвенник?!  -  шутливо говорю,  глядя на его рюмку с
ромом.
     Вдруг Раяона охватывает какая-то  стыдливая робость.  Он все сказал,  и
больше уже ничего не приходит ему в голову.
     - Остальное доскажет вам учитель Рамасо.
     Я внимательно посмотрел на шефа,  пытаясь отгадать его мысли.  Но маска
равнодушия на  его  лице  не  дает  возможности добраться до  сути.  На  мой
вопросительный взгляд хова ответил:
     - Учитель прививает им добропорядочность, учит читать, писать, считать,
обучает французскому языку и при помощи молодежи влияет на родителей.
     Интересно,  догадывается ли  шеф  кантона,  какие  политические взгляды
исповедует учитель?  Мне  кажется,  что  нет.  Раяона молча  выпивает третью
рюмку.  После  четвертой замечает на  столе пачку польских газет.  Его  лицо
внезапно проясняется, и он учтиво просит дать ему все газеты.
     - Все?
     - Да, все-все, как можно больше! - горячо просит он.
     Я  даю ему те,  что уже прочитал от  корки до  корки;  другие храню как
бесценное сокровище.  Пятую  рюмку я  по-дружески не  советую пить,  но  он,
упрямый и честолюбивый,  должен выпить.  Выпивает и...  не выдерживает.  Ему
нехорошо. Мутит. Ослабевшего, почти без памяти отвожу гостя домой.
     На следующий день рано утром, чуть ли не на рассвете, доносится громкий
голос старосты.  Он  что-то приказывает домашним и  своему заместителю.  Его
отрывистый голос звучит внушительно;  деревня должна знать,  что шеф кантона
трезв,  как никогда,  и с утра на ногах. К завтраку он присылает мне письмо,
отпечатанное на машинке,  - извиняется за вчерашнее. Потом заводит граммофон
и   ставит  пластинки  самого  торжественного  и   религиозного  содержания.
Граммофон замаливает его грехи.
     В  течение дня выяснилось,  почему Раяона воспылал такой любовью к моим
газетам, - цивилизация и гигиена. В стороне стоит уборная. Раньше можно было
пользоваться листьями или  вообще ничем не  пользоваться.  Но  теперь Раяоне
нужна бумага.  А  чтобы церемонии придать более солидный вид,  он каждый раз
прибегает к целехонькой газете -  двум развернутым листам. Раяона знает, что
прогресс цивилизации определяется количеством использованной бумаги.
     На  другой день я  не  на шутку рассердился:  жертвой цивилизации стали
"Ведомости  литерацке" -  богатый  номер,  посвященный Японии,  я  не  успел
досмотреть его.  Объем и глянцевая бумага,  вероятно,  были чересчур сильным
соблазном для шефа.  Исчезновение я заметил слишком поздно, когда газета уже
была использована.
     Через неделю "цивилизация" снова напомнила о себе.
     Из Амбохибола,  деревни на другой стороне реки, один туземец принес мне
любопытного,  хотя и обыкновенного зверька -  танрека. Это еж, весь усеянный
щетинистыми шипами,  самый большой из  семейства ежей и  даже из  всего рода
насекомоядных.  Вид  этот,  между  прочим,  хранит великую тайну:  ближайший
родственник танрека живет по ту сторону земли,  на острове Куба. Как он туда
попал,  одни  боги  ведают.  Тайну  хранят  мрачные космические катастрофы и
неразгаданная история зверька.
     Я  уже давно хотел иметь живого танрека и очень обрадовался,  когда его
принесли,  но  тут же  вздрогнул от  возмущения.  Какая жестокость!  Мальгаш
привязал танрека за нижние зубы и тащит полузадушенное животное с чуть ли не
вырванной челюстью. Пропащий инвалид.
     К тому же мальгаш разоделся,  как на маскарад. На нем немыслимые штаны,
шелковая рубаха,  дорогая шляпа  и  осеннее французское пальто  из  плотного
материала,  ужасно смешное в  тропическую жару.  Все осматривали пришельца с
подлинным изумлением.
     - Пять  франков!  -  крикнул напыщенный франт и  бросил танрека к  моим
ногам.
     Пять франков за танрека -  цена так же высока и  нелепа,  как и осеннее
пальто. Этот человек потерял ощущение действительности.
     Вокруг нас собирается толпа зевак.  Среди них бедняк, на котором только
набедренная  повязка.  Бедный,  но,  вероятно,  хороший  человек  подошел  к
танреку, освободил его от пут и нежно стал гладить. Обессиленный зверек даже
не пытался удирать.
     Я  фотографирую бедняка с  танреком и  даю  ему  за  это пять франков -
неслыханный дар.  А  владельцу зверька предлагаю только один франк.  Бедняк,
услыхав это,  заливается громким смехом,  извивается,  приседает,  не  может
сдержать бешеного восторга.  Другие жители деревни присоединяются к  нему  и
тоже  хохочут  до  упаду.  И  только  хозяин  несчастного танрека  сжимает в
бессильном гневе кулаки и, возмущенный, летит к старосте жаловаться.
     - Это неправильно! - говорит спокойно и с достоинством Раяона. - Где же
пропорция,  где смысл? - И объясняет мне, что голыш - прощелыга и бродяга, а
хозяин танрека - богатый и солидный человек, ему причитается соответствующая
плата, он человек цивилизованный...
     Плохо, что я не надел шлема и стоял с непокрытой головой на солнцепеке.
Неожиданно во мне закипает бешенство, и я взрываюсь:
     - Цивилизация - это прежде всего доброе сердце!..
     И внезапно обрываю.  Не могу говорить дальше.  Я хотел прочесть нотацию
двум коричневым людям,  хотел их пристыдить - и не могу: пафос улетучился. Я
слишком высоко забрался.
     В самом деле,  что-то не так. Лучше надеть шлем на голову, улыбнуться и
принять  неизбежный  ход  событий.  Посмеяться  над  забавной  карикатурой и
порадоваться,  что  "цивилизация" в  Амбинанитело приходит  именно  в  такой
форме, а не в другой, более опасной.


        "ПИРАТЫ И ЛЮБОВЬ"

     Буйная  природа Амбинанитело подчинена железным законам извечной борьбы
нового со старым.  Ветви растений тянутся к  солнцу и  с безудержной силой и
яростью сталкивают в  тень  все,  что  росло  здесь вчера;  давят,  убивают,
стирают в порошок.  Уничтожающая мощь природы все сметает на своем пути,  не
щадит ничего ни  в  мире  растений,  ни  в  сознании людей.  Давние события,
которые  некогда  потрясали целые  племена,  удивительно быстро  исчезают  в
волнах забвения.
     Иногда  лишь  в  каком-то  обрывке  разговора  случайно,  на  мгновение
приоткроется клочок тайны.  След, затерянный поколениями в дебрях запутанных
легенд и непонятных фади, внезапно, на секунду, становится реальным фактом.
     Где-то  на  дереве  вблизи  моей  хижины послышался голос  мальгашского
дрозда - дронго.
     - Он -  фади!  - предостерегает меня Джинаривело, показывая на птицу. -
Никогда не стреляй в дронго.
     Оказывается,  дронго некогда спас жителей долины от смерти или рабства.
Своим криком он направил преследователей по ложному следу.
     - Каких преследователей? Откуда они явились?
     - Легенда  говорит,   что  жили  они  у   моря,   в  устье  нашей  реки
Антанамбалана. Это были плохие люди, они постоянно совершали набеги, хватали
наших предков и продавали их в рабство...
     - Это были белые пираты?
     - Легенда так говорит.
     Еще  несколько  подробностей,   и  история  ясна,  след  найден.  Фади,
связанное  с  милой  птицей,   безошибочно  приводит  к  периоду  пиратского
владычества  в   начале  XVIII  века,   к   событиям,   которые  в   истории
захватнических войн считаются самыми удивительными.
     Преступный выродок  пират  Плантен  благодаря  исключительной наглости,
соединенной с  какой-то кошмарной романтикой и безумным зверством,  совершил
незаурядные подвиги. То, чего полвека спустя не смог достигнуть Беневский, а
только  через  полтора века  ценой  невероятных усилий  и  громадных людских
потерь добились французы,  проделал Плантен.  С  оружием в руках он завоевал
Мадагаскар и стал его владыкой.
     Это кажется сказкой из  "Тысячи и  одной ночи",  какой-то  карикатурой,
повторившей на Мадагаскаре троянскую войну.
     И  хотя  французские  и,   разумеется,   английские  летописи  стыдливо
замалчивают  эту  авантюру,  достоверные  описания  свидетелей  подтверждают
удивительные приключения.  Стоит напомнить о них хотя бы потому, что столица
владыки-пирата находилась совсем близко от нашей долины.
     Англичанин Джон  Плантен родился на  острове Ямайке во  второй половине
XVII века. Не получив никакого образования, он не умел ни читать, ни писать.
Единственное,  чему он  научился в  родительском доме,  это извергать потоки
отборнейшей  брани.   Когда  ему  минуло  двадцать  лет,   он  сговорился  с
английскими пиратами,  разбойничавшими в американских водах, и присоединился
к ним.
     В  то  время  Индийский океан был  истинным Эльдорадо для  всякого рода
грабителей.  Корабль,  на  котором плавал Плантен,  отправился на восток.  В
обществе   грубых   авантюристов  этот   герой   славился  беспощадностью  и
жестокостью,  к  тому  же  он  был  удачлив и  быстро поднимался к  вершинам
пиратского искусства.  Грабя европейские и азиатские торговые суда,  Плантен
составил громадное состояние.
     Мечтой каждого корсара было  вернуться после  солидного улова в  родные
края и провести там остаток жизни.  Увы,  такой счастливый конец в последнее
время не  всегда удавался:  Восточно-Индийская компания терпела колоссальные
убытки,  причиняемые пиратами, и объявила им войну не только на море, но и в
самой  Англии.   Те,   кому  удалось  пробраться  на   родину  контрабандой,
безжалостно преследовались. К тому же английское правительство великодушно и
обманчиво обещало амнистию,  а  когда заблудшие овечки объявлялись,  их чаще
всего отправляли на виселицу.
     Создавшееся положение заставило пиратов толпами ринуться на Мадагаскар,
к  берегам  которого они  не  раз  причаливали и  на  его  больших просторах
находили пристанище.  Мадагаскар тогда  был  разделен на  несколько десятков
миниатюрных мальгашских государств, начальники которых громко именовали себя
королями. Они вовсю пользовались жизнью и неустанно вели междоусобные войны.
Короли приглашали пиратов,  этих кровавых дел мастеров,  в союзники.  Однако
такие союзы быстро распадались: пираты, где только могли, захватывали власть
в свои руки, держали население в страхе и создавали собственные государства.
     Такое государство основал в  долине реки  Антанамбалана Джон  Плантен и
объявил себя королем залива.  Он привез с  собой несметные сокровища и банду
головорезов и  с  их помощью тиранил местное население.  Он воздвиг огромную
крепость-замок  и,  используя межплеменные распри,  сколотил личное  войско,
состоящее  из  тысячи  мальгашских  воинов.   В   своем  "дворце"  он  завел
многочисленный гарем,  богато  одевал жен-мальгашек в  шелка  и  увешивал их
драгоценностями.  Для поднятия престижа у Плантена были два вассала, которые
провозгласили его верховным владыкой.  Речь идет о шотландце Джеймсе Адере и
датчанине Хансе  Бургене,  таких же  пиратах,  как  он.  Вассалы основали по
соседству свои маленькие государства, и все трое помогали друг другу.
     Жизнь  проходила по  усыпанному розами пути  и  перемежалась набегами в
глубь острова для захвата рабов.  Тогда-то,  вероятно, в долине Амбинанитело
родилось  фади  птицы  дронго.  Вдруг  до  Плантена докатился слух,  что  на
Мадагаскаре живет невиданной красоты девушка королевской крови. Тут началась
кровавая  мелодрама  Мадагаскара,   размеры   которой  превзошли,   пожалуй,
троянскую битву.
     Чудо-дева  была  внучкой  мальгашского  короля  государства  Масселеге,
которого англичане прозвали "кинг Дик" (в  то  время англичане любили давать
английские клички всем живущим на Мадагаскаре).  Звали ее Элеонора Браун, по
фамилии отца-англичанина,  который когда-то  жил на  острове и  давно оттуда
уехал.
     Слух  об  очаровательной полуевропейке Элеоноре воспламенил воображение
Плантена,  и он послал к королю Дику послов с просьбой отдать внучку в жены.
Король Дик ничего не  имел против,  но  при его дворе в  Масселеге кормилась
целая стая англичан,  в прошлом тоже пиратов. Они были враждебно настроены к
донжуану и уговорили своего шефа отвергнуть предложение Плантена.
     Получив отказ,  властелин залива затрясся от  ярости и  настрочил новое
послание,  в  котором  пригрозил королю,  что  если  тот  не  отдаст  внучку
добровольно, он, Плантен, двинет войско, отберет девушку насильно, а ее деда
сожжет  на  медленном огне.  Возмущенный наглым тоном,  король Дик  вторично
отказал пирату и