т меня. Когда
я  хочу подойти к  воде за нашей хижиной,  девушка вдруг пугается и требует,
чтобы я вернулся домой.
     - Вода сегодня злая!.. - повторяет она. - Река злая!..
     Позже Веломоди пошла в деревню и привела дедушку Джинаривело. Обычно он
бывает в  хорошем настроении,  но сегодня у старика измученное лицо и он так
неразговорчив и рассеян, словно прислушивается к чему-то. Вероятно, Веломоди
говорила ему обо мне, потому что старый друг, уходя, предостерегает:
     - Не подходи к воде, вазаха! Смотри!.. Река сегодня голодная!..
     - Крокодилы, что ли? - спрашиваю недоверчиво.
     - Нет,  нет,  нет!..  -  шепчет Джинаривело,  и лицо его выражает нечто
более грозное.
     Я киваю головой.
     Деревня  погружена  в  необычное  состояние.   Около  полудня  я  вышел
прогуляться  между  хижинами,  и  всюду  замечал  угнетенных  чем-то  людей.
Овладевшая ими печаль мне непонятна. Все чего-то ждут и чего-то боятся.
     Однако грозная опасность миновала.  Во  второй половине дня вода начала
спадать.  Люди видят это,  но по-прежнему прячутся в  хижинах и  по-прежнему
молчат.  Мне  даже кажется,  что  беспокойство их  возросло,  -  они чего-то
мучительно ждут;  еще мгновение,  и  что-то должно свершиться:  грянет гром,
обрушится удар...
     Мне  знакомо  такое  напряжение.  Мальгашские  души  часто  цепенеют  в
непонятной муке.  Настроение их  чувствуется даже в  моей хижине.  Вероятно,
присутствие Веломоди подействовало на меня,  и я сам возбужден.  Вздрагиваю,
как от удара,  и  вдруг слышу отдаленные крики людей и  приглушенные голоса.
Потом наступает мертвая тишина, но все в Амбинанитело уже знают, догадались:
случилось несчастье.
     Несчастье действительно случилось.  Утонул ребенок. Здоровый трехлетний
мальчик. Выскочил из хижины и побежал. Мать кричала ему, но он бежал, как во
сне,  точно его кто-то  звал.  Мать помчалась вдогонку,  но было уже поздно.
Когда  река  опадает,  берега  становятся скользкими.  Мальчик  оступился  и
свалился в воду.  Долго боролся -  крепкий был.  Люди стояли вокруг и видели
все. Потом ребенок ослаб. Вода поглотила его. Утонул.
     - И никто не спасал?  -  кричу на жителей деревни, которые рассказывали
мне об этом, - я не мог скрыть возмущения.
     - Нет!.. - отвечают они и удивляются моему вопросу.
     Когда тайные силы требуют жертв, с ними нельзя бороться, спасения нет.
     Я видел несчастную мать. Она не убита горем, лицо ее равнодушно, и она,
как  всегда,   толчет  рис  для  своей  семьи.  На  ее  долю  выпала  тяжкая
неизбежность -  гибелью ребенка она  оплатила таинственный долг  деревни.  И
теперь спокойна.
     А  вода  продолжала  быстро  спадать.   Лемуры  умолкли,  рисовые  поля
показались из  воды,  и  снова  на  них  закипела  жизнь,  бедствие  прошло,
наступила разрядка. Люди в хижинах, избавившись от кошмара, весело беседуют,
смеются и  шутят.  Солнце  еще  высоко  стоит  в  небе,  а  река  совершенно
успокоилась и вошла в свои берега. Была голодна и зла, схватила свою добычу,
- что  же  тут  удивительного?  Естественное  право  каждого  дикого  зверя.
Похищает,  но когда насытится -  честно уходит.  И  люди радуются,  что река
утихла и зверь удалился.  Солнце клонится к западу,  и,  как всегда, вечером
пролетают мои крылатые знакомые,  -  цапли вурумпуцы.  Их восемь.  Сегодня я
смотрю на  них  с  большим,  чем  до  сих пор,  облегчением и  дружбой.  Над
изменчивой судьбой людей и случайностями долины летят цапли,  всегда чистые,
благородные, спокойные, постоянные белые символы мудрости небес.
     А  у  людей на  земле большая радость.  Река оставила щедрый дар -  ил.
Наводнение покрыло поля жирным слоем удобрения.  И люди радуются, потому что
будет хороший урожай риса,  будет достаток,  придут веселые танцы и появятся
новые дети.  Люди  уже  танцуют.  Рядом с  забытой смертью ребенка рождается
надежда новой, плодоносной жизни. В этом, пожалуй, мудрость земли.


        "АМОД, СЫН АМОДА"

     У  главной дороги  против  моей  хижины возвышается солидное деревянное
строение китайца,  торговца продовольственными товарами.  Он привозит товары
из  Мароанцетры и  вывозит  туда  большинство сельскохозяйственных продуктов
долины.  Немного поодаль,  в глубине деревни,  у той же дороги,  стоит лавка
другого купца, индуса Амода, торгующего текстильными товарами. Китаец, тихий
и  скромный человек,  всегда честно и  по-дружески относится к мальгашам.  А
индус стал вести себя прилично только после жестокого единоборства,  которое
он  несколько лет  назад затеял с  жителями Амбинанитело и  проиграл.  Индус
полагал, что раз монополия в его руках, то он может драть шкуру, но мальгаши
принудили купца опустить нос и снизить цены.  Они приобрели велосипед и сами
стали закупать нужные товары в Мароанцетре.
     Китаец живет здесь постоянно,  Амод же обосновался в Мароанцетре, там у
него  другие,   более  крупные  дела;  сюда  же  он  частенько  приезжает  и
задерживается дня на два.  И тогда,  в хорошую погоду, он садится вечерами у
своей  лавки  на  стул,   широкоплечий,   брюхатый,  важный,  и,  неподвижно
уставившись на далекие вершины гор,  отдыхает.  Большая черная борода делает
его  похожим  на  восточного  владыку,   обдумывающего  великие  походы.   В
действительности  же  он  обмозговывает  свои  мелкие  делишки.  Разительный
контраст составляет его жирная туша и непомерное честолюбие с мальгашами, не
имеющими ни того, ни другого.
     Когда Амод в первый раз увидел меня в Амбинанитело,  он тотчас вспомнил
наше совместное путешествие из Таматаве в  Мароанцетру и  приветствовал меня
как хорошего старого знакомого.
     - Вы все-таки забрались в эту ужасную дыру? - воскликнул он.
     - Куда купец просунет свой нос, туда попадет и естествоиспытатель.
     Амод схватился за бока и в шутку стал меня корить:
     - Я с вами должен посчитаться, вы сбиваете с пути сорванца моего сына!
     - Да неужели?
     - У него свихнулись мозги: вместо того чтобы стать настоящим купцом, он
мечтает сделаться великим натуралистом.
     - Не волнуйтесь, купеческой жилки он не потеряет.
     - Вы меня успокоили. А как он работает?
     - Необыкновенно!
     Амод подозрительно смотрит на меня.
     - А вы им довольны?
     - Ужасно!
     - Это слово можно понимать и так и сяк.
     - Именно!
     Сын Амода,  четырнадцатилетний мальчишка,  тоже Амод, постоянно живет в
Амбинанитело.  После окончания местной школы он  должен был  помогать отцу в
лавке,  но вместо этого бьет баклуши.  В его черных, похожих на мальгашские,
глазах искрится острая любознательность. Глаза красивые, пламенные, алчные.
     Наш приезд в Амбинанитело вызвал у молодого Амода повышенный интерес, и
он первый стал помогать нам.  После нескольких испытательных часов я  принял
его на постоянную работу и  назначил высокое вознаграждение.  Никогда еще во
время экспедиций мне не приходилось встречать такого способного ученика.  Он
все схватывал на лету,  все понимал с первого взгляда,  угадывал наши мысли,
проявлял  старание.   На  третий  день  он  уже  умел  препарировать  шкурки
млекопитающих,  а  на  шестой -  птиц.  На седьмой день он попросил повысить
заработную плату в пять раз.
     - Во сколько? - спросил я, остолбенев.
     Когда мальчик повторил, я подсчитал, что сумма будет в два раза больше,
чем  получает на  своем  ответственном посту  шефа  кантона местный сановник
Раяона.
     - Амод,  ты  сошел  с  ума!  -  процедил я  сквозь  зубы  негромко,  но
выразительно.
     Молодой индус посмотрел на меня каким-то далеким, мечтательным взором и
только потом стал приходить в  себя,  точно пробудясь ото сна.  Отказ принял
спокойно, как нечто неизбежное, и продолжал трудиться с прежним рвением.
     Работал он быстро и ловко.  Иногда только заглядится на препарированный
экземпляр красивой птицы и стоит,  словно восхищенный ее красотой.  Позже мы
узнали  причину  его  задумчивости.  Он  подсчитывал.  Подсчитывал,  сколько
прибыли в  франках,  долларах и  фунтах даст эта птица на  мировом рынке.  В
такие минуты Амод  становился мечтателем,  который с  болезненным увлечением
погружался в  немыслимые расчеты и  витал  в  фантастической стране безумных
цифр.
     Мальчики принесли мне бабочку уранию.  Как известно,  это одна из самых
красивых  бабочек  в  мире,   истинное  чудо  по  своей  расцветке.   Словно
невменяемый,  Амод не  мог  оторвать от  бабочки горящих глаз и  чуть ли  не
пожирал ее взором.
     - Пятьсот франков... пятьсот... - шепчет он.
     Бабочка urania orientalis великолепна,  ничего не  скажешь,  но  она не
такая уж редкость на Мадагаскаре,  поэтому я  объясняю Амоду по-деловому:  в
Париже за нее дали бы самое большее пять франков.
     - Неправда!  -  восклицает  мальчишка,  и  его  злая  усмешка  выражает
нескрываемое презрение, которое питают к человеку, неловко маскирующему свои
делишки.
     На  Мадагаскаре очень  распространена птица кардинал.  Оперение самцов,
особенно в брачную пору,  сверкает огненным пурпуром.  В районе Амбинанитело
их  не  так много,  но все же нам удалось добыть два хороших экземпляра,  из
которых один немного побит дробью.  Богдан пытался привести его  в  порядок,
но, недовольный результатом, отложил препарированную птицу в сторону.
     - А  что,  эта птица не  нужна?  -  спрашивает Амод глухим от  волнения
голосом.
     - Не нужна, - отвечает Богдан, не поднимая головы от работы.
     - Так... я могу ее взять?
     - Возьми, - пробурчал Богдан.
     Амод  решил,  вероятно,  что  это  рассеянность или  глупость  Богдана,
схватил кардинала и тотчас унес домой.  Домашним он заявил, что получил вещь
стоимостью в пять тысяч франков.
     Хотя мадагаскарский кардинал отличается великолепным оперением, но, так
же как и бабочка урания, стоит немного.
     Амодом овладела денежная лихорадка.  Он считает себя богачом,  которому
работать  незачем.  И  действительно,  дни  проходят,  а  молодой  индус  не
появляется.  Раструбил по  всей  деревне,  что  нашел неисчерпаемый источник
огромного богатства,  а меня с Богданом называет обманщиками,  фокусниками и
хитрецами.   У  жителей  Амбинанитело  это  вызвало  раздражение,  отголоски
которого быстро дошли до ушей учителя.  Встревоженный Рамасо пришел к  нам с
озабоченным видом и спрашивает, сколько правды в болтовне Амода.
     - Нисколько, - заявляем.
     Учитель,  человек сведущий,  быстро разобрался в  подлинной продажной и
музейной стоимости обычной птицы.
     - Надеру Амоду уши,  -  возмущается Рамасо, - и расскажу тем, кто легко
поверил в его бредни. Хорошо, что он ушел от вас. Причинил бы немало хлопот.
     Я  согласен с  ним,  но  когда через несколько дней пришедший в  себя и
покорный Амод снова постучался в  нашу хижину,  я  не  смог отказать плуту и
снова принял его.
     Хороший и милый в обычное время, парень делается невозможным, когда его
охватывает мания подсчетов.  А  она  нет-нет  да  и  появляется.  И  в  этом
неистовстве цифр есть какая-то абсурдная логика:  в молодом Амоде растет дух
типичного капиталиста. Наша экспедиция разожгла в нем хищнические инстинкты,
и Амод, охваченный ими, не находит себе места. Когда его требование повысить
жалованье в  пятикратном размере  провалилось,  Амод  выложил новый  проект:
создать компанию в  составе его,  Богдана и меня по монопольной эксплуатации
флоры и фауны долины Амбинанитело. Рынок сбыта - Нью-Йорк.
     - Но  мы  собираем  экспонаты  для  Варшавы,  а  не  для  Нью-Йорка!  -
высмеиваем мы его предложение.
     Наш смех глубоко обижает Амода.  Ведь в его уме созрела мысль,  что он,
Амод,  сын Амода,  подлинный хозяин и  единственный правомочный эксплуататор
всех зоологических богатств в долине Амбинанитело. И Амод объявил нам войну.
Некоторых ребят ему удается сбить с толку. Восстанавливает молодежь, которая
до сих пор ловила для нас млекопитающих,  птиц и  насекомых.  Потеря для нас
невелика.  Эти  три  класса  животных большей частью  хорошо  исследованы на
Мадагаскаре и не так уж нам нужны.  Нас больше интересуют другие, до сих пор
малоизвестные существа:  мелкая пресноводная фауна, которую Богдан ловит сам
в небольших лужах.
     Несмотря на всю двуличность Амода,  я все еще не прогнал его.  Уж очень
он  старательный препаратор.  К  тому  же  я,  невзирая  ни  на  что,  люблю
мечтательного повесу.  Справедливости ради нужно сказать,  что, кроме войны,
которую он  разжигает против нас в  деревне,  ни в  чем другом упрекнуть его
нельзя. Он безукоризненно честен - иголка не пропадет.
     Амод, как всегда сообразительный, быстро замечает свой промах и готовит
нам  новый  сюрприз,  на  этот  раз  очень  чувствительный.  Однажды  Богдан
возвращается с  утренней охоты не  на шутку встревоженный.  В  луже,  где он
обычно ловит живые существа, буквально все вымерло, даже ничтожного водомера
как не  бывало.  Заглянул в  другую лужу -  та же картина:  все вымерло.  Во
второй половине дня мы вместе пошли обследовать лужи.  Так и есть. Отравлены
все лужи в долине, даже довольно отдаленные. Их отравил наш остроумный Амод,
вероятно,  плодами страшного тангуина.  Это уже настоящее бедствие,  и  наше
терпение лопнуло.  Работа  в  долине нарушена,  Богдану нечего здесь  больше
делать. Подлеца Амода прогоняем с треском.
     Удар,  так ловко направленный Амодом,  только случайно не  достиг цели.
Прошло  три  дня  после  отравления луж,  и  на  деревню обрушилось страшное
наводнение. Река Антанамбалана залила всю долину, - это было во время гибели
ребенка, - а когда вода спала, появились другие лужи с чистой водой, и в них
закипела новая, буйная жизнь крохотной фауны.


        "ХИЖИНА НА СВАЯХ"

     Еще не так давно коричневые люди сторонились моей хижины и  даже собаки
боялись ее. Ни одна собака не желала заходить.
     Две дворняги,  веселые сорвиголовы,  соревновались с ветром наперегонки
недалеко от  моей  хижины,  придумывали всевозможные пакости  глупым  курам,
устраивали бурные игры с кем попало,  но моей хижины не любили. Я делал все,
чтобы завоевать их  доверие,  бросал на  пол самые вкусные косточки.  Собаки
приближались,  заходили даже  на  веранду,  заглядывали внутрь и  обнюхивали
вкусную  приманку.  Но  вместе  с  привлекательным запахом  слышался  чужой,
подозрительный.  Они  становились серьезными и  морщились.  Они  ни  разу не
переступили порога моей  комнаты.  Для  меня это  было моральным поражением.
Недоверие  собак,   собак-барометров,  удивительно  совпадало  с  недоверием
жителей селения, коричневых людей.
     А теперь что за перемена!  Те же собаки влетают с невообразимым шумом в
хижину,  носятся,  точно  по  собственному  двору,  играют  во  всех  углах,
опрокидывают стулья и посуду,  становятся наглыми и подлизами.  Здесь,  ни в
каком  другом  месте,  а  только  здесь  они  доставляют  себе  удовольствие
выискивать  блох.  Веломоди  гонит  их,  бранит  всевозможными  словами,  но
бесполезно: дворняги любят ее, выгонит в одну дверь, они влетают в другую, а
вместе с ними появляется веселье.
     А ведь хижина моя та же,  что и прежде, только поселился в ней еще один
человек; маленькая коричневая девушка Веломоди и ее лохматый друг бабакут.
     Прежде каждое утро, когда появлялось солнце, я просыпался от радостного
пения дронго, черного дрозда, свившего гнездо на дереве вблизи хижины. Потом
дронго улетел в  другие места;  дерево опустело и  никто меня  не  будил.  Я
просыпался сам,  и  чувство одиночества не покидало меня до полудня.  Теперь
меня будят чудеснейшие звуки - девичий смех.
     Я  сказал  Веломоди,  что  она  может  приглашать в  нашу  хижину своих
подружек и  угощать всем,  что  у  меня имеется.  И  вот каждое утро девушка
принимает на  веранде своих  многочисленных ровесниц и  родственниц.  Многие
приходят к  ней даже с другого берега реки.  Повар Марово готовит цейлонский
чай  и  щедро угощает их  сахаром и  европейскими сухарями.  В  полусне,  за
тростниковой стеной,  я  слышу  девичье воркованье на  таком  мягком,  таком
мелодичном языке,  что по сравнению с ним все наши европейские языки кажутся
варварским бормотаньем и  шипеньем.  Вдруг  кто-то  смеется  погромче,  и  я
просыпаюсь  окончательно.   После   такого  пробуждения  человек  долго   не
расстается с  улыбкой,  она  не  покидает его  весь  день.  Хижину  окружает
веранда,  защищенная от дождей и  солнца широкой пальмовой крышей.  С  любой
стороны  веранды открывается непередаваемое великолепие пейзажа и  богатство
долины. Зеленые рисовые поля, отороченные каймой из красных гибискусов, гора
Беневского, возвышающаяся над ними, богатейшие плантации кофейных деревьев и
склоны других гор,  покрытых тропическим лесом,  по которому не ступала нога
человека;   живописные  хижины   селения   и   громадные  кокосовые  пальмы;
извивающаяся лента дороги,  залитая лучами жаркого солнца с красивыми людьми
на  ней и  большая река,  которую мальгаши считают диким зверем,  -  все это
похоже  на   пленительный  сон   и   напоминает  чудесные  главы   какого-то
увлекательного романа,  созданного воображением.  Никогда  и  нигде  мне  не
приходилось с  такой  силой  чувствовать,  как  зрительные ощущения вызывают
глубокие волнения души.  И за эту великую радость я благодарю пейзаж, хижину
и веранду.
     На веранде я  ежедневно пишу главы моей книги о Мадагаскаре.  В полдень
потоки света и жара обрушиваются на долину и высушивают сердца и гортани.  И
тогда  неслышной походкой  подходит Веломоди (она  всегда  ходит  босиком) и
предлагает подкрепиться. Она приносит кокосовый орех, только что сорванный с
соседней  пальмы,  разрубает его  топориком,  сливает  прозрачную жидкость в
стакан,  белую  сердцевину выкладывает на  тарелку и  подает  мне.  Жидкость
холодна,  точно со льда,  а  сердцевина ароматная,  как духи.  Плод обладает
чудодейственными качествами. Когда поешь его, усталость исчезает совершенно.
К  душному воздуху на веранде примешивается сладкий запах кокоса;  им пахнут
мои  губы и  руки,  руки и  волосы Веломоди.  Она стоит в  стороне и  кротко
улыбается.
     После  этого  писать о  Мадагаскаре трудно.  Пленительный пейзаж,  вкус
свежего кокоса и забота Веломоди - вот подлинный Мадагаскар. Но как передать
его  горячее биение  холодными словами человеческого языка  и  как  сделать,
чтобы  очарование  тропиков  стало  понятно  людям,  обитающим  в  умеренном
климате?  Увы,  прелесть здешнего пейзажа,  плодов и девушки будет жизненной
только в этой долине и неразрывно связана с этой хижиной и этой верандой.
     Когда Веломоди перебралась ко мне,  я  опасался,  что она объявит войну
многочисленным  ящерицам  геконам,  живущим  в  закоулках  хижины.  К  моему
великому удовольствию девушка не только не воюет с ними,  но даже считает их
хорошими и священными созданиями.  И геконы по-прежнему живут в моей хижине;
днем  спокойно спят  в  своих  укрытиях,  ночью весело носятся по  стенкам и
шмыгают под крышей. Геконы темного цвета, приплюснутые и уродливые, но очень
быстрые,  веселые и  полезные.  По  ночам  неутомимо ловят комаров и  других
вредителей,  шуршат в  сухом тростнике и часто победно свистят.  Без геконов
мальгашская хижина не  была бы  такой привлекательной.  В  моей хижине много
геконов.
     Как-то  утром мы  увидели на полу останки громадной сколопендры,  следы
ночной драмы.  Ядовитая тварь пробралась ночью,  вероятно,  по сваям в  нашу
хижину,  но  ящерица набросилась на  нее,  поборола и  сожрала.  Неизвестная
ящерица оказала нам услугу и совершила рыцарский подвиг, оставив нам, людям,
незначительные доделки:  утром  Веломоди  осторожно сгребла  лапы  и  клешни
сколопендры и  выбросила вон.  Какое-то  трогательное содружество ящерицы  с
человеком,  причем маленькой ящерице достается львиная,  самая  существенная
доля работы, - она охраняет, хотя и бессознательно, человека.
     Однажды  родственник Веломоди  принес  нам  карликового лемура,  самого
маленького представителя почтенной с