узнал из  достоверных источников,  что  в  округе
Анталаха,  в  каких-нибудь  ста  километрах  от  нас,  на  плантациях ванили
начались волнения.  Столкновения между рабочими и  французскими плантаторами
привели уже ко многим арестам, и это еще больше возбуждает население.
     - Нет! - взволнованно повторяет Ранакомбе. - Покоя здесь нет!
     Все  говорит  о  том,  что  ховский  врач  не  ошибается.  Несмотря  на
официальные заверения французского правительства,  что на  Мадагаскаре все в
порядке,  по разным признакам чувствуется,  что в этом порядке появились уже
трещины.  Национально-освободительное движение,  охватившее все южные рубежи
Азии, проникает уже и на Мадагаскар. Медленно, с неизбежностью исторического
приговора, на колонизаторов надвигаются события. Какой они примут характер и
как  сложится история острова?  Мне бы  очень хотелось узнать,  что об  этом
думают трое моих гостей,  но вопрос опять щекотливый,  а  они не очень любят
откровенничать.
     - Я не представляю себе развития событий, - подсказываю им, - без того,
что Мадагаскар отойдет от Франции в будущем, когда вопрос назреет.
     У   осторожных  Раяоны  и  Ранакомбе  неясный,   обеспокоенный  взгляд.
Помолчав, врач говорит:
     - Это  не  такое простое дело.  Не  исключено,  что  в  далеком будущем
произойдет и  это.  Но людей,  думающих о таких конечных результатах,  у нас
немного.  Опыт двух последних поколений научил нас трезво оценивать события.
Мы знаем, что завоевать подлинную независимость при нынешней расстановке сил
совершенно невозможно,  но  зато все  больше мальгашей желало бы  достигнуть
широкой автономии в рамках французского империализма.
     - Или вроде доминионов английской короны? - спрашиваю.
     - Да,  многим  мальгашам,  умеющим  политически  мыслить,  это  кажется
реальным  и  достижимым  решением:   Мадагаскар,   получив  хозяйственную  и
политическую   автономию   в   рамках   французского  империализма,   станет
мальгашским.
     - А такие мысли приобрели уже какую-нибудь реальную форму?
     - Нет еще. Пока это только не созревшие идеи. Но рано или поздно должна
появиться политическая партия, которая эти идеи воплотит в жизнь*.
     ______________
     *  Такая  партия возникла в  1946  году  и  называется "Демократическое
движение Мальгашского Возрождения", сокращенно - ДДМВ.
     Независимо от деятельности этой партии недовольство туземного населения
колониальным  управлением  увеличивается  из  месяца  в   месяц.   Когда  на
Мадагаскар прибыл новый генерал-губернатор Коппе, народ в столице Тананариве
встретил его криками: "Долой Францию! Французы, возвращайтесь во Францию!"
     В  том  же  1946  году  французское правительство,  желая предотвратить
послевоенный распад колониальной системы,  предоставило своим  подданным,  в
том  числе и  мальгашам,  гражданские права.  Как эти права осуществлялись в
колониях,   вскоре   выявилось  на   примере   Мадагаскара.   Партия   ДДМВ,
представляющая интересы буржуазных кругов,  была совершенно легальной,  и  к
своей  цели  -   обрести  автономию  Мадагаскара  в  рамках  так  называемой
французской  унии  -  стремилась  открытым  путем.  Ее  руководство,  вполне
понятно, находилось в руках ховов. Но быстрое распространение влияния партии
так   обеспокоило  колонизаторов,   что   они   поспешили  создать   другую,
профранцузскую  мальгашскую  партию,  в  задачи  которой  входило  разрушить
единство мальгашей.  Когда натравливание мальгашей друг на друга не принесло
ожидаемых результатов,  в  конце марта 1947  года была организована позорная
провокация в отношении партии ДДМВ. Волнения, возникшие таинственным образом
на  Мораманга и  восточном побережье острова,  послужили предлогом для таких
кровавых расправ,  каких было мало даже в мрачной колониальной истории. Всех
членов  партии ДДМВ  признали активными повстанцами и  преступниками.  Белое
гражданское население острова получило оружие и  вместе с  военными отрядами
уничтожало   подозрительных  мальгашей   с   невероятной  злобой.   Мальгаши
совершенно не были готовы к защите,  и погибли не только члены партии,  но и
те, кто имел хотя бы малейшее отношение к политике, и даже люди, державшиеся
совершенно в стороне. По официальным данным, число убитых дошло до девяноста
тысяч человек -  ужасающий процент от  неполных четырех миллионов мальгашей.
Например,  в  самом Мораманга всех известных жителей,  в  том  числе врачей,
педагогов,  купцов, заперли в железнодорожные вагоны и до единого уничтожили
артиллерийским огнем.
     Уцелевших политических деятелей  в  Тананариве арестовали и  состряпали
судебный  процесс.  На  этом  пародийном  процессе  со  всем  цинизмом  было
показано,   как   можно  не   считаться  с   самыми  элементарными  законами
справедливости.  Пытки  и  расстрел  неугодных  свидетелей считались обычным
делом.   Многих   выдающихся  мальгашей,   даже   делегатов  законодательных
французских  палат,   приговорили  к  смертной  казни.   Приговоры  частично
приводили  в   исполнение,   частично  откладывали,   чтобы  крепче  держать
мальгашский народ  в  постоянном страхе.  Время  от  времени  с  Мадагаскара
приходили  вести  об   исполнении  приговоров.   Например,   в   Фианаранцоа
расстреляли трех мальгашских патриотов в апреле 1951 года, значит, через три
года  после главного тананаривского процесса.  Пресса французской метрополии
осуждала жестокость методов,  применяемых на Мадагаскаре.  "Юманите" писала:
"Политбюро Французской компартии клеймит этот  процесс как  махинацию,  цель
которой  удержать народ  в  ярме  вопреки всем  основам конституции.  Каждый
честный  гражданин  Франции,  республиканец  или  демократ,  должен  сегодня
громогласно протестовать".  Даже правая пресса вынуждена была присоединиться
к  суровому  осуждению  событий  в  колонии.   Например,  "Попюлер"  писала:
"Мадагаскарский процесс -  это преступление против прав человека". "Аксьон":
"Это ненависть распоясавшихся колонизаторов против демократического движения
мальгашского  возрождения,   это   желание   сломить  движение  при   помощи
компрометации  его  руководителей  в   восстании,   спровоцированном  самими
колонизаторами".  "Франс  тирер":  "Приговор суда  в  Тананариве опирается в
равной степени на  фальшивые показания и  провокации".  "Се Суар":  "Пародия
процесса  в  Тананариве является преступлением против  народа  Мадагаскара и
против   Франции".   "Фигаро":   "Требовать  сурового  запрещения  применять
следственные методы, позорящие весь наш народ, а если запрещение не поможет,
требовать неумолимого уничтожения таких методов".  "Батай сосиалист": "Мы со
всей  страстью протестуем и  выражаем все  наше  возмущение этим скандальным
актом нарушения основ конституции".
     После событий 1947 года и их последствий не может быть и речи хотя бы о
мнимом  примирении мальгашей  с  колонизаторами и  их  системой  управления.
Разрыв  будет  увеличиваться  с   каждым  годом,   пока   справедливость  не
восторжествует. (Прим. автора.)


        ""СОЗДАТЬ НЕЧТО ПРОЧНОЕ""

     Из  беседы со старостой Раяоной,  врачом Ранакомбе и  учителем Рамасо я
узнаю любопытные вещи.  Такие любопытные и важные, что они превратились чуть
ли не в политическое интервью. Возле моей хижины проходят несколько девушек,
несущих на  головах пучки зеленых овощей с  полей.  Их  приглушенное веселое
щебетание доходит до  нас,  как  песенка.  Это  похоже на  живую  картину из
ветхого завета, в которую мощным потоком вливается предвечерний шум толчения
риса в больших деревянных ступах. Архаическая картинка и шумы с незапамятных
времен  связаны  с  жизнью  мальгашской деревни  и  кажутся перенесенными из
другого мира и другой эпохи,  так она далека от темы нашего разговора. И все
же какая зависимость друг от друга!  От того,  какие бури всколыхнут Европу,
какие идеи победят в Париже,  кто в Тананариве возьмет власть в свои руки, -
от всего этого будет зависеть в  Амбинанитело судьба этих девушек с  пучками
зелени на головах и женщин, готовящих рис для семейного ужина.
     В  доводах обоих ховов некоторые вопросы для  меня неясны,  и  я  прошу
Ранакомбе объяснить их:
     - Вы  представляете план  политической  автономии  так,  как  будто  на
Мадагаскаре живет  только  один  народ.  А  ведь  здесь  насчитывается около
двадцати различных племен. Как вы думаете решить такой вопрос?
     - Пустяки.  Ведь у  нас общий язык,  и антагонизм между племенами легко
преодолим.
     - Вы тоже такого мнения, Рамасо? - поворачиваюсь к учителю.
     - Нет!
     Рамасо  сидит  в  стороне.  С  напряженным  вниманием  прислушивается к
разговору, не спуская с нас глаз.
     - Почему? - спрашивает изумленный Ранакомбе.
     Учитель глубоко набрал воздуху в  легкие,  как  бы  желая этим  придать
больше веса своим словам:
     - Потому что антагонизм между племенами существует и избавиться от него
теми  способами,  какие  предлагает  Ранакомбе,  не  удастся.  Прежде  всего
антагонизм есть  между  главным племенем ховов и  всеми другими народностями
Мадагаскара как следствие деспотического управления ховов в прошлом веке. Вы
согласны с этим, Ранакомбе?
     - Только  с  оговоркой.  Ведь  феодальный деспотизм  андрианов  ушел  в
далекое прошлое.
     - Да, но укоренившееся недоверие все еще существует.
     - Со  времени  французского  нашествия,   -   доказывает  Ранакомбе,  -
недоверие это не имеет основания и  постепенно исчезнет само собой.  Все без
исключения мальгашские племена  находятся  в  настоящее время  на  положении
подневольных, и у них один владыка.
     Рамасо смотрит на врача с насмешливой улыбкой:
     - Дорогой доктор,  вы кому хотите затуманить мозги - вазахе? Или, может
быть,  мне? Именно со времени французского нашествия увеличились разногласия
между ховами и другими более или менее отсталыми племенами. У вас появилось,
как вы выражаетесь,  среднее сословие, у других племен этого нет, там только
одни  крестьяне.   Посмотрите  на   себя:   мы   живем  на   окраине  страны
бецимизараков,  более  пятисот  километров нас  отделяет  от  ховов,  однако
местная власть в руках представителя ховского народа. А разве не убедительно
то,  что в этой хижине из троих мальгашей, имеющих образование, двое - ховы!
Представим себе,  что в  этот момент кончилось господство французов и власть
на Мадагаскаре переходит к мальгашам. В чьи руки? Конечно, в руки нескольких
тысяч представителей буржуазии -  ховов, и повторилось бы то же, что было до
нашествия французов: один класс одного племени господствовал бы безраздельно
и - кто знает - деспотически над народом своего племени и всех других племен
острова.
     - А демократического движения вы не учитываете? - напоминает Ранакомбе.
     - Нет! Не в этих условиях.
     - Наверно, были бы созданы условия для поднятия уровня отсталых племен.
     - Не верю!  Буржуазии так же присущ деспотизм, как и прежним андрианам.
Буржуазия отличается тем,  что ревниво оберегает свои привилегии и опирается
на эксплуатацию и насилие над другими.
     - В таком случае,  -  говорит Ранакомбе,  зло сощурив глаза,  - в таком
случае вы не видите возможности добиться независимости Мадагаскара?
     - О-о,   вижу!   -   отвечает  пылко  Рамасо.  -  Но  только  подлинной
независимости!
     Я с беспокойством смотрю на него. Если он откроет свои карты старосте и
врачу  -  наверняка  потеряет  должность  учителя.  Оба  хова  подозрительно
навострили уши.  Я хочу предостеречь и удержать Рамасо,  но не знаю, как это
сделать.
     - А что вы называете подлинной независимостью? - шипит староста Раяона.
     Рамасо непринужденно улыбается:
     - Вы  не  сердитесь на меня за откровенный разговор.  Но вы,  я  думаю,
согласитесь со  мной.  Я  ни  на  минуту не сомневаюсь в  искренности вашего
мальгашского патриотизма.  Однако наша  будущая политическая жизнь не  может
опираться на  относительно небольшую группу,  даже если бы у  нее были самые
выдающиеся заслуги. Наше основное население - крестьяне; крестьянин-землероб
и крестьянин-скотовод,  землероб-хова и землероб-бецимизарака, скотовод-бара
и  всякий другой мальгашский крестьянин находятся в  более или  менее равных
условиях,  и  поэтому  они  быстрее  договорятся  между  собой.  Только  при
единомыслии народных масс можно создать у  нас нечто прочное и справедливое.
Только власть народа может обеспечить на Мадагаскаре равную для всех жизнь.
     Когда учитель кончил свою речь,  наступило гробовое молчание. Затем оба
ховы почти одновременно испуганно восклицают:
     - Это же большевизм!
     А врач Ранакомбе добавляет, уже развеселившись:
     - И утопия!
     Я  не  даю  учителю ответить.  Возможно,  он  был бы  осторожен,  но  я
предпочел  не  подвергать его  опасному  испытанию.  И  чтобы  покончить  со
спорами,   вскакиваю  с  места,  хватаю  рюмку  рома  и  произношу  тост  за
благополучие мальгашей:
     - Разногласия  во  взглядах  относятся  к  будущим  и,  можно  сказать,
внутренним делам.  Пока они наступят, нужно преодолеть более близкие и более
актуальные преграды. Вы согласны со мной?
     Соглашаются, и я говорю дальше, чтобы смягчить обстановку:
     - Я  ценю и  люблю всех мальгашей независимо от того,  к какому племени
они  принадлежат и  какой у  них  оттенок кожи.  Поэтому позвольте выпить за
братство и дружбу всей мальгашской семьи!
     Гостям понравился тост. Взволнованный врач обнимает меня и восклицает:
     - А я пью за братство мальгашей с вазахами, нашими настоящими друзьями!
     - Это кто же? Богдан и я?
     - Да, вазаха, да! Это вы! - подтверждают все трое.
     Вскоре  гости  покидают хижину,  я  провожаю их.  Солнце уже  коснулось
горных вершин,  и  воздух стал свежее.  После жаркой беседы приятно вдохнуть
чистый воздух.  Кокосовые пальмы,  растущие в  изобилии вокруг нас и во всей
деревне,  золотятся  в  багряном  зареве  уходящего  солнца  и  кажутся  еще
прекраснее.
     - Очаровательна ваша страна! - говорю, любуясь закатом.
     Они прощаются со мной довольные. Последним протягивает руку Рамасо. Его
рукопожатие крепче и продолжительнее; он как бы благодарит меня.


        "НЕОБУЗДАННОЕ БОГАТСТВО ПРИРОДЫ"

     Ничто не помогает:  ни дружба со старым Джинаривело, ни частые беседы с
соседями,  ни  дух  Беневского,  недавно  поселившийся на  соседней горе,  -
деревня нам  не  доверяет,  а  моего  добросовестного друга Богдана Кречмера
просто считает самым опасным колдуном - мпакафу, то есть пожирателем сердец.
     Белому человеку можно  здесь  беспрепятственно сдирать свирепые налоги,
оглашать   несправедливые   приговоры,   проявлять   удивительные   капризы,
насиловать мальгашских девушек,  - пожалуйста, это его неоспоримое право. Но
белый  человек,   набивающий  птичьи  чучела,  извлекающий  из  грязных  луж
чудовищных насекомых и  завлекающий на  свет  лампы злых  ночных бабочек,  -
такой вазаха хуже преступника. Это мрачная тайна.
     Когда Богдан возвращается усталый с охоты в ближайшем лесу и его доброе
лицо светится хорошей улыбкой,  коричневые люди пугаются.  Я громко браню их
за трусость и издеваюсь над ними открыто, среди белого дня:
     - Смотрите, идет ваш мпакафу!
     Но они не хотят слышать страшного слова и  при солнечном свете прячутся
в темные уголки и шепчутся.
     В деревенских лужах живут громадные,  величиной с детский кулак, хищные
водяные клопы - тингалле. Гроза людей и скота. Говорят, тингалле может убить
во  время  водопоя  сильного вола.  Но  семилетний Бецихахина,  наш  большой
приятель и охотник,  не знает страха. Он внук Джинаривело и брат Беначихины.
Мальчик  голыми  руками  ловко  достает насекомых и  приносит нам.  Даже  мы
поражаемся, и нас охватывает страх.
     - Околдовали нашего Бецихахину!  - шепчут возмущенные люди и смотрят на
парнишку  с  большим  удивлением,   подозревая,  что  он  получает  солидное
вознаграждение за свои труды.
     Однажды  какая-то  девушка захотела войти  в  мою  хижину,  но,  увидав
несколько десятков дьявольских банок, пробирок и чашек, страшно испугалась и
с криком бросилась наутек. Тогда я решил снять колдовство со своей хижины, и
жертвой,  разумеется,  стал бедный виновник всех бед Богдан. По моей просьбе
деревня  предоставила  ему  отдельную  хижину,   оставшуюся  после  больного
Бетрары,  заколдованного  некогда  другим  чародеем  -  страшным  хамелеоном
рантутру.
     В  этот  же  день  я  предложил своему другу для  душевного спокойствия
прекратить на  некоторое  время  сбор  экспонатов,  а  банки  с  препаратами
спрятать поглубже в чемодан.
     - Прекратить собирать экспонаты?!  -  возмущается в  Богдане  неистовый
естествоиспытатель. - Отказаться от сказочного богатства долины? Никогда!
     И   как  бы  в   подтверждение  его  возгласа  бросается  нам  в  глаза
поразительный палочник,  медленно выползающий из-под  куста:  это  настоящая
длинная  веточка,   вооруженная  грозными  шипами,   вдруг  ожившая;  редкий
экземпляр, дразнящий, все еще не разгаданный случай мимикрии в природе.
     Сказочны богатства долины!  Вот  уже  несколько дней за  час до  заката
солнца Богданом овладевает возбуждение.  В это время дня на лугу, в укромном
местечке, на пространстве всего в полтора десятка шагов, из земли появляется
многотысячная,  миллионная армия крошечных зеленых прыгунов. Всего несколько
минут роятся они и потом испаряются,  как камфара,  -  прячутся в землю. Эта
редкая разновидность насекомых неизвестна науке,  до сих пор мы не встречали
их  нигде  на  Мадагаскаре,   только  здесь,   на  этом  крошечном  участке.
Пространство ограничено,  но  явление очень уж волнующее.  Ежедневно на этом
клочке земли взвивается вулкан насекомых.
     Моя хижина,  как и все другие хижины в деревне, стоит на сваях, и, если
как следует согнуться,  можно пролезть под домом. Но кто решится на это? Там
инкубатор хищных сколопендр.  Однажды мы  с  усилием,  достойным ловли самых
диких зверей,  поймали такую двадцатисантиметровую тварь и привязали ее, как
собаку.  Сколопендра бросается во  все стороны и  вдруг натыкается на нашего
зеленого  попугайчика,  мгновенно  обвивается вокруг  его  тельца  и  кусает
ядовитыми челюстями.  Нам  с  трудом  удается  оторвать  бешеное  создание и
втолкнуть в банку с ядом.
     Попугай не  погиб.  По каким-то таинственным причинам яд сколопендры на
попугаев не  действует,  и  наш зеленыш после пятиминутного обморока снова в
веселом настроении.  Человек на его месте выл бы от боли и страдал несколько
недель.
     Невозможно не поддаться восторгу и вместе с тем ужасу, когда смотришь в
болотистые лужицы, каких полно во влажной долине. Под дремлющей поверхностью
теплой  воды  кишит  живой  клубок,   томится  туча  обезумевших  насекомых,
раскрывается вечная драма каких-то смутных,  осужденных душ. Это тропические
гладыши, гребляки и всякое другое - водяная толпа, удивительное скопище, как
бы снедаемое вечной лихорадкой. В маленьком мире крошечных существ явственно
отражается волнующее богатство природы!
     Порой я долго присматриваюсь к лужам и ищу в воде жизненные проявления,
доступные человеческому разуму.  И  не  нахожу!  Человек не  увидит  там  ни
радости бытия, ни - что хуже - страха смерти.
     Водяной  жучок,  маленький,  живой  шарик,  забавно  кружится и  мчится
невесть куда,  точно потерявший рассудок путник,  никогда не знающий отдыха.
Бред  беспрерывного движения,  а  потом одна  только,  всегда одна и  та  же
непреодолимая трагедия. Только раз останавливается паучок: когда его схватит
хищный гребляк и тут же сожрет.
     Богдан взмахом маленького сачка ловит тысячи существ,  но потом, бросив
их в таз с водой,  торопливо умерщвляет.  Если он этого не сделает, то через
час останется только половина насекомых, так быстро они пожирают друг друга.
И  хотя,  погибая,  они  кажутся  бесчувственными к  смерти,  ужас  невольно
охватывает людей: беспокойными ночами наши тревожные сны заполняю