ку; это одна шайка! Им наплевать на закон.
     - А  вышестоящие  власти,   например  в  Тананариве,   никаких  мер  не
принимают?
     - Да  поймите  вы,  вазаха,  подлинную сущность колониализма:  защищать
интересы только  хозяев.  Ну,  если  насилие  над  туземцами достигнет таких
размеров,  когда могут пострадать интересы колонизаторов,  например в случае
вооруженного  восстания,   только   тогда   вмешиваются   власти.   Рабочие,
вынужденные насильно работать на плантациях в Анталахе, продолжали бунтовать
и  избили некоторых слишком ретивых надсмотрщиков.  Тогда  были  призваны на
помощь  войска  и  произведены  дальнейшие  аресты.   Предполагалось  изъять
руководителей сопротивления.  Дело дошло до  террора и  пыток над некоторыми
заключенными.  В  настоящее время в  Анталахе внешне как будто спокойно,  но
население взбудоражено,  множество людей  заключено в  тюрьмы  и  обстановка
весьма накалена...
     - Как вы считаете, Рамасо, чем это кончится?
     - Чем  кончится?  Тем,  чем всегда.  У  плантаторов -  деньги и  помощь
властей,   рабочие  же  еле  перебиваются  и  плохо  организованы.  Конечно,
проиграют.  Будут радоваться, если арестованных выпустят из тюрьмы, и станут
работать на еще худших условиях. Но одно несомненно: сознание обиды растет.
     В  то время,  когда Рамасо рассказывает эту грустную историю,  приходят
опоздавшие гости.  И  тут  у  меня  возникают мучительные сомнения.  Ведь  у
племени бецимизараков сейчас тяжелые заботы в  связи с событиями в Анталахе.
Удобно ли  в  такое время навязывать жителям Амбинанитело свои  заботы?  Мои
волнения по сравнению с  делами туземцев кажутся ничтожными и  эгоистичными.
Не лучше ли отказаться от кабари и отложить его на более подходящее время?
     Говорю обо всем Рамасо. Но он другого мнения. Кабари должен состояться,
это не  только мое личное дело.  Речь идет о  моральном облике всей деревни.
Люди должны доказать,  что умеют уважать доброжелательно настроенных, хотя и
чужих людей,  приехавших сюда  в  качестве друзей.  Именно сейчас подходящий
момент заклеймить темноту и суеверие.
     - Только  не  давайте  обмануть  себя,   -   предостерегает  Рамасо,  -
подарками. Ведь вам нужны другие проявления гостеприимства!
     Кажется,  наступает время начать собрание. Но меня опережает Безаза. Он
гладит  рукой  курчавые  волосы,  нервно  трет  подбородок,  покрытый редкой
растительностью,  наконец,  торжественно встает и обращается ко мне. В очень
длинной  и  туманной  речи,  изобилующей  цветистыми  оборотами  и  медовыми
словечками,  он просит, чтобы я отведал все, что принесла деревня, и признал
ее дружбу. Слова, слова, слова...
     - Попробую даже твой мед,  Безаза,  и  утолю голод.  Но  гостеприимство
разве на  этом кончается?  Нет,  бананы и  кокосовые орехи не одурманят меня
своим душистым запахом. Довольно играть в кошки и мышки.
     Чувствую,  гости озадачены. Они научили меня своим приемам: призываю на
помощь соседнюю гору  Амбихимицинго,  гору Беневского.  В  жизнь коричневого
человека постоянно вплетается природа:  птицы,  хамелеоны,  лемуры, деревья,
горы,  реки.  И  вот  теперь гора Беневского вошла в  хижину и  зачаровывает
собравшихся мальгашей.
     - Дух Беневского,  - говорю им, - по сей день обитает не только на этой
горе,  о чем прекрасно знают Берандро и Джинаривело, но и на севере, на моей
далекой родине.  Беневский сперва боролся за наше дело,  а потом за ваше, он
стал  вашим  великим  королем -  ампансакабе и  оставил потомкам завещание -
книгу.  В  этой  книге он  рассказывает о  своих друзьях,  ваших предках,  и
особенно расхваливает их гостеприимство.  Мой народ очень интересуется вашей
историей и  послал меня сюда,  чтобы я  мог  рассказать,  все  ли  еще жизнь
бецимизараков так  достойна,  как  во  времена Беневского.  Что я  должен им
сказать о  вашем гостеприимстве?  Я  приехал к  вам  с  дружески настроенным
сердцем и  карманами,  наполненными подарками.  А  с чем вы меня принимаете?
Сегодня,  через  столько недель знакомства,  вы  предлагаете мне  рис,  кур,
бананы, то есть то, что можно всегда достать за деньги. И это все, что может
дать ваша дружба? А где же ваш древний, святой мальгашский обычай?!
     Слова,   которые  переводит  Раяона  с   французского  на  мальгашский,
обрушиваются на  них  как  удары  и  затрагивают самые чувствительные струны
мальгашской души. Старейшины озабоченно молчат. Только один Безаза осторожно
спрашивает:
     - Скажи нам, чего же ты хочешь?
     Взгляды всех напряженно устремляются в мою сторону.
     - Убедительного доказательства,  - отвечаю, - что вы нас обоих считаете
настоящими друзьями.  Нужны поступки,  а не слова, даже если они приправлены
сладчайшим медом или украшены цветами.
     Но Безаза с невинным видом упрямо повторяет тот же вопрос:
     - Скажи ясно, какие поступки тебе нужны?
     Хитрец думает втянуть меня в западню!..
     Если  я   открыто  выложу  сейчас  свои  желания  -   совершу  огромную
бестактность и нарушу этикет.  И я молча перевожу вызывающий взгляд с одного
на другого.
     - Разрешите мне,  -  подает голос Рамасо, - выяснить некоторые вопросы.
Вазаха приехал в  нашу деревню несколько недель назад,  и  мы  все ежедневно
видим его. Никто не может теперь сомневаться, что вазаха наш настоящий друг.
И именно сегодня, когда на наше племя свалились беды, его дружба для нас тем
ценнее,  что он как писатель может защищать наше дело во всем мире.  Разве в
этом кто-нибудь сомневается?
     Все молчат, никто не возражает.
     - И неумным кажется,  -  продолжает Рамасо,  - недружелюбие тех из нас,
кто хмуро смотрит на него.
     - А имеются ли доказательства такого недружелюбия? - спрашивает Безаза.
     - Да,  вот хотя бы такое:  хижина вазахи все еще пустует,  до сих пор у
него нет подруги...
     - Может быть,  ему не нравятся наши рамату? - замечает какой-то шутник,
однако никто не желает слушать насмешника, и все громко протестуют.
     - Ты,  Рамбоа,  лучше всех  знаешь,  где  собака зарыта!  -  восклицает
Рамасо. - Ты и твои дружки распеваете по ночам всякий вздор, а девушки верят
вашим бредням и боятся вазахи.
     Не знаю, хорошо ли поступил Рамасо, подняв вопрос о девушках. Я немного
смутился.   Правда,  несколько  дней  назад  учитель  мне  втолковывал,  что
необходимо заключить временный союз,  воламбите,  с  какой-нибудь  девушкой:
мол,  это укрепит связь с  деревней,  но  говорить об этом теперь,  на таком
многочисленном собрании, мне казалось неуместным.
     Рамасо замолчал, и все уставились на меня, словно требуя объяснения. Я,
как полагается по хорошему тону, обращаюсь к истории и отвечаю аллегорией:
     - Прежде в вашей реке Антанамбалана не было совсем крокодилов, и только
полтора века назад король Рабе привез из  Анталахи первого живого крокодила.
Вам известно,  как король Рабе высоко расценивал гостеприимство:  даже такое
страшное чудовище он  считал  своим  гостем и  отдавал дань  святому обычаю,
ежегодно торжественно дарил ему девушку...
     Люди долины Амбинанитело знакомы с  удивительной историей короля Рабе и
крокодила.  Знают ее и охотно слушают снова, а некоторые признательно кивают
головой.  Слушать  старинные легенды  коричневым людям  нравится  всегда  не
менее, чем вкушать сладкий плод манго.
     Помолчав немного, добавляю с улыбкой:
     - А мы,  двое белых людей, ваши гости. Мы не крокодилы и, вопреки пению
глупого Зарабе, девушек пожирать не собираемся.
     Тут  встает старик Джинаривело,  мой  добрый друг,  который знает,  что
такое труд  писателя и  что  значит книга.  Ведь  в  моей книге его  некогда
поразили  фотографии деревьев  в  канадских лесах,  и  он  изрекает властным
голосом:
     - Ты наш друг! И на своей родине ты должен хорошо написать о нас.
     Наклоном головы благодарю его,  но пожимаю плечами и  показываю глазами
на  угол хижины,  где сидит группа мужчин с  осовелыми лицами,  родственники
Безазы.  Они  тоже пьют ром,  но  угрюмо молчат и,  притворяясь задумчивыми,
упорно не отрывают глаз от пола.  Видно,  строптивые противники. Если они не
поднимут глаз и не примут участия в общей беседе, сегодняшние труды пропадут
даром.  Богдан не  спускает с  них  глаз и  все подливает ром.  Но  ничто не
помогает: сидят нахмурившись.
     - Смотрите,  смотрите,  гора!  -  кричит  мой  приятель Берандро и  как
безумный бросается во двор.  Солнце садилось за горами. В долине протянулись
вечерние тени,  ближайшая гора  Амбихимицинго,  которая  стоит  против  моей
хижины,  охвачена последними лучами солнца и  горит  красным пламенем словно
зачарованная.  На  склонах  ярко  сверкают деревья гвоздичных плантаций,  на
вершине золотится старый лес. Всю природу вокруг, даже цепь ближайших, более
низких вершин,  покрыл спокойный фиолетовый полумрак;  тем призрачней пылает
только одна гора.
     Великолепное зрелище,  которое  повторяется почти  ежедневно в  это  же
время,  сегодня,  после моих  слов и  возгласа Берандро,  приобретает новое,
таинственное значение. Гора кажется мальгашам ожившим призраком. Им чудится,
что она бросает кому-то грозный вызов, подает таинственные знаки.
     - Гора Беневского! - взволнованно восклицает Берандро.
     Не уловка ли это доброжелательного мальгаша?
     И вдруг мои гости,  возбужденные и будто разгадавшие таинственные знаки
горы, громко выражают свои чувства, некоторые даже кричат. Все возбуждены, у
всех блестят глаза. Раяона и Рамасо не могут перевести ни слова; все говорят
одновременно.  Даже родственники Безазы сорвались с  места,  смотрят на гору
как безумные и высказывают свои догадки. Какой-то массовый психоз. Он прошел
так же  быстро,  как и  вспыхнул.  Все успокаиваются,  замолкают и,  немного
смущенные, садятся на свои места.
     После  короткого,  негромкого разговора между собой мальгаши приходят к
какому-то решению и старик Джинаривело говорит:
     - Деревня Амбинанитело признает и  любит своих белых гостей и  в  честь
древних обычаев и  в знак прочной и искренней дружбы желает дать тебе в жены
мальгашскую девушку. Ты согласен, вазаха?
     - Если таков ваш обычай и таково доказательство дружбы,  я, разумеется,
согласен.
     - А есть ли у тебя, вазаха, определенное желание в отношении вади?
     Я подумал об одной милой девушке,  но,  боясь свершить бестактность, не
говорю о ней, а только шутливо объясняю.
     - Я  хотел  бы  иметь  вади  молодую,   красивую,   веселую,  здоровую,
благородную...
     Возврат  к  мирским  делам  приносит явное  облегчение.  Обильный поток
качеств моей будущей вади вызывает ясную улыбку на всех лицах.
     Джинаривело спрашивает:
     - Моя внучка Беначихина подойдет?
     Он уверен в  моем согласии и,  не дожидаясь ответа,  посылает одного из
младших родственников за девушкой.
     - Постойте! - Я хочу удержать их, но мой голос тонет в общем шуме.
     Тут  же  всех поражает новость:  возвратившийся посланец сообщает,  что
Беначихины в деревне нет. Ушла вместе с Зарабе на отдаленные рисовые поля.
     - Позор на нашу голову!  -  Джинаривело искренне огорчен,  это видно по
его глазам.
     Я кусаю губы, чтобы не расхохотаться.
     - Прикажу вернуть ее силой! - негодует дед.
     - Оставь Беначихину в покое!  Не надо ее!  -  восклицаю я и обращаюсь к
посланцу: - А Веломоди в деревне?
     - Да.
     - Поди спроси, хочет ли она стать моей вади!
     Мои  слова  снова  поражают присутствующих.  Через  минуту все  узнают:
Веломоди согласна стать моей вади.
     К  Джинаривело быстро возвращается хорошее настроение,  и  он  радостно
говорит:
     - Это хорошо! Сегодня вечером семья приведет ее к тебе.
     День  проходил,   и   солнце  клонилось  к   закату  под   знаком  злых
предчувствий,  закипавшей в душах бури и сплошной неизвестности.  Теперь все
ясно: наступает тихий вечер. Гора Беневского, наконец, присмирела, погасла и
засыпает во мраке, как и все другие горы.


        "МОЯ ВАДИ"

     С наступлением темноты в хижину приводят Веломоди.  Гурьбой вваливается
вся родня,  не только дедушка Джинаривело и мать,  но и многочисленные дяди,
тети, племянники и другие родственники. Вежливые, хорошие люди. Вся компания
ест, пьет и веселится.
     Среди приглашенных гостей, конечно, присутствуют Рамасо и Раяона. Сидят
на почетных местах вместе с  Джинаривело и  моей тещей -  рафузуко.  У  всех
прекрасное  настроение,  все  развлекаются,  произносят подходящие к  случаю
приветствия.
     - И чтобы сын твой,  -  поднимает рюмку Раяона, его слегка затуманенные
глаза смеются, - чтобы сын твой, вазаха, стал знаменитым вором скота.
     Известное  и  излюбленное  мальгашское напутствие,  направленное в  мой
адрес,  вызывает у присутствующих бурю восторга,  тем более,  что произносит
его шеф кантона, блюститель законов.
     Гости наклоняются к  Веломоди,  сидящей тихо и скромно у стенки в тени.
За весь вечер она не проронила ни слова. Одной из старших теток, сестре моей
тещи, не нравится молчание Веломоди, и она с лицом сердитого лемура говорит:
     - К ней трудно применить нашу поговорку:  не уподобляйся сверчку, голос
которого наполняет весь лес,  хотя сам он крошечный... Голос Веломоди что-то
не заполняет хижины. А ты, вазаха, знаешь подходящие поговорки?
     - Знаю.
     Все с большим любопытством смотрят на меня.
     - Я знаю много растений,  - повторяю услышанную когда-то мудрость, - но
только сахарный тростник мне по вкусу.
     Другими словами:  много девушек существует на  белом свете,  но  только
одна мне нравится.
     Гостям по душе такая учтивая аллегория.
     На  прощание молодая еще  теща  обнимает мою  голову и  крепко целует в
щеку;  это  вызывает сильное удивление семьи.  Прежде  они  совсем не  знали
поцелуев, да и теперь не слишком увлекаются ими.
     Потом  теща  совершает обряд,  который всем,  кроме  Рамасо  и  Раяоны,
кажется  существенным дополнением к  торжеству.  Рафузуко приносит из  кухни
горящие головни и  выбрасывает их  из  обеих  дверей хижины далеко во  двор.
Головни описывают дугу, рассыпается фонтан ярких искр.
     - Зачем это? - спрашиваю.
     - Чтобы  отогнать злых  духов,  кружащихся вокруг хижины,  -  объясняет
теща.
     - Около моей хижины духов нет, - успокаиваю я ее.
     - О, вазаха, откуда ты знаешь? Духи есть везде!
     - Не беспокойся. Я защищу Веломоди.
     Около полуночи семья попрощалась,  и хижина опустела. Вскоре я проводил
последнего гостя - Богдана.
     Вернувшись в хижину,  я застал Веломоди на том же месте - в темном углу
у стены.  Она просидела там весь вечер,  тихая, как мышонок, и скромная, как
овца.  Теперь она смотрит на меня, и я вижу только ее глаза, вернее два ярко
горящих уголька, пронзающих меня из мрака.
     Я понял,  как удачно складываются события:  Веломоди в роли моей вади -
старый   обычай   гостеприимства  в   Амбинанитело,   проявление   искренней
доброжелательности, подлинная живая связь между мной и жителями деревни.


        "ЗЛАЯ РЕКА"

     Цапли вурумпуцы -  белые,  нарядные,  парящие высоко в  небе птицы.  Их
всегда  восемь.   Ежедневно,  вероятно  с  незапамятных  времен,  подчиняясь
извечному инстинкту,  они в  одно и  то же время появляются над долиной:  за
полчаса до захода солнца.  И всегда летят над рекой, словно связаны с нею. А
когда проносятся над деревней, их бесшумный белый полет напоминает мелькание
светлых мыслей.  Цапли  -  прекрасные существа.  Мальгаши любят их.  Птицы с
достоинством шагают по  рисовым полям,  точно хозяева.  Белые цапли на полях
так  же  неотделимы от  мадагаскарского пейзажа,  как крылатые хищники кани,
которых здесь называют папанго.  Высоко в  небе они  вычерчивают над  каждой
мальгашской деревней круги и высматривают цыплят. Цапли охотно ютятся вблизи
скота:  вероятно,  ловят  больших клещей и  мух,  лакомившихся теплой кровью
животных.  Но  основная их  еда -  лягушки или маленькие рыбки,  обитающие в
болотах на рисовых полях.
     Появление над  рекой восьми цапель означает,  что  день в  Амбинанитело
пришел  к  концу.  Я  прекращаю  писать,  закрываю  тетрадь  и  иду  к  реке
Антанамбалане.   Здесь  я   ежедневно  любуюсь  одной  и  той  же  картиной:
поразительной мощью горной реки.  Свое начало она берет недалеко в горах, но
уже здесь река огромна,  не  менее Вислы в  низовьях.  Откуда в  этом горном
хаосе столько воды?
     Белые  цапли вурумпуцы полетели к  истокам реки;  мои  мысли вплелись в
птичий полет и устремились за ними.  Тайна истоков всегда манит человека, он
тянется к ним, как цапли.
     Но  сумерки густеют,  лес  на  склоне гор  темнеет,  вершины все острее
сверлят небо.  И вот тут фантазия мальгашей пробуждается:  река уже не река,
это зверь.  Дикий,  страшный,  точно вырвавшийся из клетки бешеный пес.  Она
рвется из клубящих гор и живет,  как живут крокодилы, змеи, белые цапли. Чем
ночь глубже, тем зверь грознее.
     И тогда Веломоди, моя вади, толкает меня. Ей страшно, пора возвращаться
домой.  Когда мы шли к  реке,  Веломоди,  как и  пристало хорошо воспитанной
мальгашке,  шагала позади меня.  Вечером же  она  боится реки и  ее  духов и
осторожно ступает впереди, так близко, что ее спина касается моей груди. Моя
близость  придает  ей  уверенности.  Такое  простое  доказательство  доверия
доставляет мне радость и  наполняет гордостью:  девушка признает непобедимую
силу белого человека, который сумеет защитить ее от грозных мальгашских бед.
Весь обратный путь мы  молчим и  чувствуем,  что нас обоих связывает крепкий
узел мальгашского союза.
     На  рисовых полях  громко квакают лягушки.  Как-то  Богдан сказал,  что
мадагаскарские лягушки  по  внешнему  виду  мало  чем  отличаются от  наших,
европейских, но голоса совсем не похожи.
     Это  верно.   Лягушки,  которых  мы  слышим  каждый  вечер,  орут,  как
многотысячная,  разбушевавшаяся толпа людей.  Сходство настолько велико, что
на  ум приходят неожиданные сравнения.  Сейчас мне мерещится какой-то бурный
митинг в большом городе.
     - Тысяча людей говорит! - смеясь, обращаюсь я к Веломоди.
     - Это не люди, это духи разговаривают. - скромно поправила меня девушка
и тут же добавила: - Хорошие духи!
     Веломоди с  облегчением вздохнула -  хижина  рядом  и  квакают лягушки.
Теперь  она  уже  совсем  успокоилась:  со  всех  концов  деревни  доносится
лягушачий  хор,  напоминающий  все  тот  же  многоголосый  человеческий гул.
Наступила ночь, добрые духи окружили селение плотным кольцом голосов и будут
так митинговать до рассвета, охраняя покой людей.
     К  утру  эти  лягушки умолкают,  но  зато  вступают другие,  еще  более
удивительные.  Они  скрипят,  точно  несмазанная телега.  И  снова обман так
велик,  что  можно поклясться:  вокруг деревни кружит обоз  скрипящих телег.
Скрипят они  долго,  до  утра,  пока не  выглянут первые лучи солнца,  тогда
телеги умолкают.
     Однажды  утром  меня  разбудил  фальшивый крик,  неслыханная какофония.
Взбесились лягушки,  подражающие людским голосам;  орут громче,  чем обычно,
хотя уже  белый день.  И  немазаные телеги -  другая разновидность лягушек -
тоже  разбушевались  не  на  шутку,   и  телеги  мчатся  сломя  голову.  Шум
невозможный. Со двора вошла Веломоди, от волнения с трудом говорит:
     - Река...
     Я вышел из хижины,  и глазам предстала грозная картина. Вода залила всю
долину  Амбинанитело,   все  рисовые  поля.  Должно  быть,  где-то  в  горах
разверзлись водные  хляби.  За  ночь  река  поднялась на  несколько метров и
затопила все  вокруг.  Вода  повсюду.  На  сплошном безбрежном озере  уцелел
только  один  песчаный  островок -  наш  холм,  на  котором  стоит  селение,
отрезанное от всего мира.
     Большая вода  изменила всю  жизнь.  Трудно узнать прежнее Амбинанитело.
Растения стали другими и звери тоже. Лягушки на радостях разорались что есть
мочи, птицы жалобно щебечут, лемуры воют, даже люди стали какие-то странные.
Не узнаю Веломоди.  Глаза широко раскрыты, рассеянна, не слушае