Многие годы он исполнял работу белого человека бок о бок с
белыми людьми и нередко исполнял лучше, чем они. Он носил такие же штаны,
шерстяные фуфайки и теплые рубашки. У него были часы не хуже, чем у белых,
и свои короткие волосы он зачесывал на косой пробор. Питался он теми же
бобами, беконом, так же пек себе лепешки. Но ему было отказано в самом
главном развлечении и отраде белых - в виски. Калтус Джордж недурно
зарабатывал. Прежде он делал заявки, покупал и перепродавал участки. Он
работал в доле с золотоискателями и сам принимал других в долю. Сейчас у
него были отличные собаки, и он по санной дороге перевозил грузы с
Шестидесятой Мили в Муклук, получая двадцать восемь центов с фунта, а за
бекон и все тридцать три цента, - такой уж был порядок. У него полон
кошель золотого песка, хватило бы на множество выпивок. Но ни в одном
кабаке ему не дадут выпить. Виски - веселящее и согревающее душу, лучшее и
неоспоримое благо цивилизации - не для него! Только тайком, из-под полы и
втридорога мог он доставать спиртное. Это уязвляло его самолюбие, и долгие
годы не притупили в нем чувства обиды. А в этот вечер и обида и жажда
особенно мучили его, и белые, с которыми он так упорно соперничал, были
ему сегодня ненавистны, как никогда. Белые любезно разрешали ему
проигрывать золото за их игорными столами, но ни из дружеских чувств, ни
за деньги не отпускали ему в своих кабаках и стаканчика спиртного. Вот
почему он был безнадежно трезв, безнадежно последователен в своих
рассуждениях и, следовательно, мрачен.
   Плясовая в зале оборвалась бурным финалом, который, впрочем, не
потревожил трех отъявленных пьяниц, храпевших под роялем. "Пара за парой -
в буфет!" - провозгласил распорядитель танцев, едва музыка умолкла. И все
парами двинулись по широкому коридору в главное помещение - мужчины в
мехах и мокасинах, женщины в пышных платьях, в шелковых чулках и бальных
туфельках, - как вдруг входная дверь распахнулась, и в салун, шатаясь от
усталости, ввалился Смок Беллью.
   Все глаза обратились к нему, шум постепенно утих. Смок хотел
заговорить, но ему пришлось сначала бросить рукавицы, которые повисли,
болтаясь на шнурках, и отодрать ледяную корку, наросшую вокруг рта от
дыхания, пока он мчался пятьдесят миль по морозу. Помедлив минуту, он
подошел к стойке и облокотился на нее.
   Один лишь игрок за дальним столом даже не повернул головы и все
бросал кости, приговаривая: "Ну-ну, дружок! Давай, давай!" Но пристальный
взгляд банкомета, остановившийся на Смоке, привлек его внимание, и он тоже
оглянулся. Рука, готовая бросить костяной кубик, застыла в воздухе.
   - Что случилось, Смок? - спросил Мэтсон, хозяин салуна "Прииск Энни".
   Смоку наконец удалось очистить лицо от льда.
   - У меня там собаки... загнал их до полусмерти... - хрипло проговорил
он. - Кто-нибудь позаботьтесь о них, а я сейчас расскажу, в чем дело.
   Несколькими отрывочными фразами он обрисовал положение. Игрок в
кости, чьи деньги все еще лежали на столе и чье капризное счастье
по-прежнему не давалось ему в руки, подошел к Смоку и заговорил первым:
   - Надо помочь. Дело ясное. А как? Ты, наверно, уже что-нибудь
придумал. Что предлагаешь? Выкладывай.
   - Я вот как думаю, - сказал Смок. - Надо сейчас же снарядить
несколько легких нарт. Скажем, по сто фунтов провизии на каждые.
Снаряжение погонщика и корм для собак - это еще пятьдесят фунтов. Такие
упряжки мигом домчат. Отправим сейчас же хотя бы пять таких нарт - с
самыми резвыми собаками, с лучшими погонщиками. По нетронутому снегу они
будут вести по очереди. Пусть отправляются сейчас же. И то, даже при самой
большой скорости, пока они доберутся до места, у индейцев три дня не будет
во рту ни крошки. А как только эти уедут, снарядим еще несколько нарт
побольше. Подсчитайте сами. Два фунта съестного в день на человека: меньше
нельзя, а то им не дойти. Это значит четыреста фунтов в день, а там
старики и дети. Выходит, раньше чем за пять дней им до Муклука не
добраться. Вот теперь и скажите, что вы думаете делать.
   - Сложимся и купим провизию, - сказал игрок в кости.
   - Провизию я и сам куплю, - нетерпеливо сказал Смок.
   - Нет уж, - прервал игрок в кости, - ты тут не один. Мы все этим
займемся. Дайте-ка кто-нибудь таз. Это - минутное дело. Вот для почина.
   Он вытащил из кармана тяжелый мешочек с золотом, развязал - и в таз
полилась струя крупного золотого песка и самородков. Человек, стоящий
рядом, выругался и, схватив игрока за руку, зажал край мешка, чтобы
остановить эту струю. В тазу на глаз было уже шесть, а то и восемь унций
золота.
   - Осади назад! - крикнул сердитый человек. - Не у тебя одного есть
золото!
   - Ого! - усмехнулся игрок в кости. - Что это ты больно рвешься
вперед, думаешь, тут расхватывают заявки?
   Люди теснились и толкались, спеша внести свою долю, а когда все
добились своего, Смок приподнял обеими руками тяжелый таз и широко
улыбнулся.
   - Тут хватит, чтоб прокормить все племя до конца зимы, - сказал он. -
Так как же насчет собак? Нужны собаки побойчее, пять хороших, легких
упряжек.
   Тотчас был предложен десяток упряжек, и все обитатели Муклука, в
полном составе вошедшие в комитет помощи голодающим, судили, принимали и
отвергали одну упряжку за другой.
   - Да разве тут годятся твои тяжеловозы? - сказал кто-то Длинному
Биллу Хаскелу.
   - Они отлично тянут, - ответил тот, - да скорость у них не ахти
какая. Ты погоди, для тяжелых нарт они подойдут в самый раз.
   Как только отбирали подходящую упряжку, ее хозяин шел запрягать и
готовиться к отъезду, и человек пять-шесть спешили ему помочь.
   Одну упряжку отвергли потому, что она только сегодня вернулась из
поездки и собаки устали. Владелец другой предложил своих собак, но с
виноватым видом показал перевязанную лодыжку, которая мешала ему поехать
самому. Эту упряжку взял Смок, хоть его и уговаривали хором, что он
вымотался и вовсе ему незачем ехать.
   Длинный Билл Хаскел заявил, что у Толстяка Олсена упряжка, правда,
лихая, но сам Олсен - настоящий слон. Толстяк весил ровным счетом двести
сорок фунтов, и все его могучее тело задрожало от негодования. Слезы
ярости навернулись ему на глаза, и он до тех пор ругался по-норвежски,
пока его не определили в отряд тяжелых упряжек; игрок в кости
воспользовался случаем и перехватил легкую упряжку Олсена.
   Пять упряжек были отобраны, нагружены и готовы к отправке, но комитет
нашел пока только четверых подходящих погонщиков.
   - А Калтуса Джорджа забыли! - крикнул кто-то. - Он отличный гонщик, и
он сегодня отдыхал.
   Все взгляды обратились на рослого, сильного индейца, но лицо его было
неподвижно, и он ничего не ответил.
   - Возьми упряжку, - сказал ему Смок.
   Индеец опять не ответил. Казалось, электрический ток пронизал толпу,
все насторожились, почуяв неладное. Люди все тесней обступали Смока и
Калтуса Джорджа, стоящих теперь друг против друга. И Смок понял: с общего
молчаливого согласия он сейчас выразитель воли своих товарищей в том, что
происходит и что должно произойти. К тому же он был зол. В самом деле, как
может кто-либо оставаться в стороне, когда все так и рвутся наперебой
помочь голодным! В дальнейшем развитии событий Смок никак не мог
проникнуть в ход мыслей Калтуса Джорджа, - он не представлял себе, что у
этого индейца могут быть какие-то иные побуждения, кроме самых эгоистичных
и корыстных.
   - Ты, конечно, возьмешь упряжку, - повторил Смок.
   - Сколько? - спросил Калтус Джордж.
   Все разом глухо заворчали, все лица исказились презрительной
гримасой. Сжав кулаки, готовые вцепится в того, кто нанес им такое
оскорбление, золотоискатели придвинулись вплотную.
   - Погодите, ребята! - крикнул Смок. - Может быть он просто не понял.
Сейчас я ему растолкую. Послушай, Джордж. Разве ты не видишь, тут никто не
требует платы. Каждый отдает все, что может, только бы те двести индейцев
не умерли с голоду.
   Он замолчал, выжидая, чтобы его слова дошли до сознания Калтуса
Джорджа.
   - Сколько? - повторил Калтус Джордж.
   - Погодите, вы все! Слушай, Джордж. Мы хотим, чтобы ты все как
следует понял. Эти голодные индейцы - твои сородичи. Другое племя, но тоже
индейцы. И ты видишь: белые выкладывают свое золото, дают нарты и собак,
каждый так и рвется в погонщики. Только самые лучшие достойны пойти с
первыми упряжками. Вот Олсен чуть не в драку лез, когда его не брали. Ты
должен гордиться: все считают тебя первоклассным погонщиком. Тут вопрос не
в том, сколько тебе заплатят, а в том, скоро ли ты доедешь.
   - Сколько? - повторил Калтус Джордж.
   Толпа, минуту назад доброжелательная и отзывчивая, мгновенно
рассвирепела.
   - Убить его! - неслось со всех сторон. - Проломить ему башку! Дегтя и
перьев сюда!
   Калтус Джордж стоял невозмутимый среди этой бури негодования; Смок,
отталкивая самых неистовых, заорал во все горло:
   - Стойте! Кто тут распоряжается? - Кругом примолкли. - Давайте
веревку, - прибавил он тише.
   Калтус Джордж пожал плечами, лицо его искривила угрюмая, недоверчивая
усмешка. Знает он их, этих белых. Сколько лет он работал вместе с ними,
сколько миль отшагал, ел их лепешки, бекон и бобы, - он успел их изучить.
Это племя держится своих законов - вот что отлично знал Калтус Джордж. Оно
всегда наказывает того, кто нарушает их закон. Но он, Калтус Джордж, не
нарушал никаких законов. Он знает законы белых. Он всегда соблюдал их. Он
никого не убил, не обокрал, не обманул. Закон белых вовсе не запрещает
запросить цену и торговаться. Белые сами запрашивают и торгуются. Вот и он
так делает, Они же его и научили. А кроме того, если он недостоин пить
вместе с ними, значит, недостоин и заниматься вместе с ними делами
милосердия и вообще принимать участие в их нелепых затеях.
   Ни Смок и никто другой из присутствующих не догадывались о том, что
происходит в мозгу Калтуса Джорджа, чем вызвано его странное поведение и
что за ним кроется. Сами того не подозревая, они были также сбиты с толку
и не способны понять его, как он не мог понять их. В их глазах он был
себялюбивая, грубая скотина; в его глазах себялюбивыми скотами они были.
   Принесли веревку. Длинный Билл Хаскел, Толстяк Олсен и игрок в кости,
разъяренные, торопливо и неловко надели индейцу на шею петлю и перекинули
веревку через балку потолка. За ее конец ухватились человек десять,
готовые вздернуть Калтуса.
   А Калтус Джордж не сопротивлялся. Он-то знал, что все это чистейший
обман, блеф. Белые - мастера обманывать. Недаром покер - их любимая игра.
И разве они не обманывают, когда покупают, продают, заключают сделки? Еще
как! Он сам наблюдал, как один белый вел свои дела с таким видом, словно у
него на руках большая карта, а была у него одна дрянь.
   - Стойте! - скомандовал Смок. - Свяжите ему руки, чтобы не
барахтался.
   "Опять пугают", - решил Калтус Джордж и покорно дал связать себе руки
за спиной.
   - В последний раз спрашиваю, Джордж, - сказал Смок, - поведешь ты
упряжку?
   - Сколько? - повторил Калтус Джордж.
   Сам себе удивляясь, ибо он никогда не думал, что способен на такое, и
в то же время взбешенный безграничным эгоизмом индейца, Смок подал знак. И
Калтус Джордж удивился не меньше, когда петля вдруг затянулась и его
рывком подняло в воздух. Невозмутимости индейца как не бывало. На лице его
промелькнули, сменяя друг друга, изумление, ужас, боль.
   Смок с тревогой наблюдал. Его самого никогда еще не вешали, и он
чувствовал себя новичком в этом деле. Тело Калтуса судорожно забилось,
связанные за спиной руки силились разорвать путы, из горла вырвался хрип.
Неожиданно Смок поднял руку.
   - Хватит! - распорядился он.
   Ворча, недовольные, что наказание так быстро пришло к концу, люди,
тянувшие веревку, опустили Калтуса Джорджа на пол. Глаза Калтуса
выкатились, ноги не держали его, он шатался из стороны в сторону и все
силился высвободить руки. Смок догадался просунуть пальцы под веревку на
шее индейца и быстрым движением ослабил петлю. Калтус Джордж наконец
вздохнул.
   - Пойдешь ты с этой упряжкой? - спросил Смок.
   Калтус Джордж не ответил, он был слишком занят: он дышал.
   - Ну да, мы, белые, свиньи, - заговорил Смок, злясь на себя за то,
что ему пришлось играть такую роль. - Мы готовы душу продать за золото и
все такое. Но бывают случаи, когда мы обо всем забываем и действуем, не
спрашивая себя, сколько на этом можно заработать. И уж тогда, Калтус
Джордж, никто нам не становится поперек. А теперь мы хотим знать только
одно: пойдешь ты с этой упряжкой?
   Калтус Джордж колебался. Он был не трус. Может, это все еще обман,
нелепая забава белых, и, уступив, он останется в дураках. А пока он не
знал, на что решиться. Смок в глубине души терзался тревогой: этот упрямый
индеец, пожалуй, добьется того, что его и в самом деле повесят.
   - Сколько? - спросил Калтус Джордж.
   Смок поднял руку, давая сигнал.
   - Я пойду, - поспешно сказал Калтус Джордж, прежде чем веревка
затянулась.
   - ...и когда спасательная экспедиция меня отыскала, - рассказывал
потом Малыш в салуне "Прииск Энни", - этот самый Калтус Джордж примчался
первым, обогнал Смока на три часа. А все-таки, не забудьте, Смок пришел
вторым. И, скажу я вам, они приехали вовремя. Когда я услыхал, как Калтус
Джордж орет на перевале на своих собак, эти чертовы сиваши уже слопали мои
мокасины, и рукавицы, и все ремни, и футляр от моего ножа, а кое-кто уже
стал и на меня посматривать этакими голодными глазищами... понимаете, я
ведь потолще их.
   А Смок? Он был еле жив. Он еще покрутился немного, помогал готовить
еду для этих двухсот несчастных сивашей, да так, сидя на корточках, и
заснул и во сне все еще видел, что подкладывает снег в ведро. Я ему
приготовил свою постель и сам его уложил, вот чтоб мне провалиться! Он до
того вымотался, что и укрыться не мог. А зубочистки я все-таки выиграл.
Вот и выходит, что Смок недаром скормил собакам те шесть рыбин, верно?




                    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОШИБКА ГОСПОДА БОГА


                                    1

   - Стой! - закричал собакам Смок и всей тяжестью налег на шест,
останавливая нарты.
   - Что это на тебя напало? - недовольно спросил Малыш. - Тут воды уже
нет, можно ехать спокойно.
   - Да, - ответил Смок. - Но ты посмотри, вправо отходит тропа. А я
думал, в этих местах никто не зимует.
   Собаки тотчас улеглись на снег и стали выгрызать намерзшие между
пальцами льдинки. Еще пять минут назад это был не лед, а вода. Собаки
провалились сквозь присыпанную снегом ледяную корку, под нею скрывалась
ключевая вода, которая просочилась с берега и образовала озерко поверх
трехфутовой толщи льда, сковавшей реку Нордбеска.
   - Первый раз слышу, чтобы на Нордбеске был народ, - сказал Малыш,
разглядывая почти незаметную тропу: прикрытая двухфутовым слоем снега, она
исчезала в устье небольшого ручья, впадавшего в Нордбеску слева. - Может,
они тут охотились и давным-давно укатили со всеми своими пожитками.
   Не снимая рукавиц, Смок обеими руками сгреб с тропы верхний слой
рыхлого снега, посмотрел, подумал, отбросил еще немного снега и снова
подумал.
   - Нет, - решил он наконец, - следы ведут в обоих направлениях, но в
последний раз ехали туда, вверх по ручью. Не знаю, что это за люди, но
сейчас они наверняка там. Больше тут никто не проезжал, пожалуй, с месяц.
Почему они там застряли, хотел бы я знать?
   - А я хотел бы знать, где мы сегодня остановимся на ночевку, - сказал
Малыш, уныло глядя на юго-запад: небо там уже темнело, сгущались вечерние
сумерки.
   - Пойдем по этой тропе, по ручью, - предложил Смок. - Сухостоя и
хвороста тут сколько угодно. Можно сделать привал в любую минуту.
   - Привал-то, конечно, всегда можно сделать, но, если мы не хотим
помереть с голоду, надо поторапливаться и никуда не сворачивать.
   - Мы, наверно, что-нибудь найдем на этом ручье, - продолжал
уговаривать Смок.
   - Да ты только погляди, у нас еды совсем не осталось! И собаки на что
похожи! - воскликнул Малыш. - Погляди только... Ну, да черт с ним, ладно!
Все равно будет по-твоему.
   - Да это нас и на один день не задержит, - уверял Смок. - Может,
всего-то надо какую-нибудь лишнюю милю пройти.
   - И из-за одной мили люди помирали, - возразил Малыш и с угрюмой
покорностью покачал головой. - Что ж, пошли искать себе лиха. Подымайтесь,
эй вы, хромоногие! Вставай! Эй, быстрей! Вставай!
   Вожак повиновался, и упряжка устало двинулась, увязая в рыхлом снегу.
   - Стой! - заорал Малыш. - Придется прокладывать тропу.
   Смок вытащил из нарт лыжи, прикрепил их к мокасинам и зашагал
впереди, утаптывая и приминая снег.
   Это была нелегкая работа. И собаки и люди уже много дней недоедали, и
силы их были на исходе. Они шли по руслу ручья, круто сбегавшего к реке, и
с трудом одолевали тяжелый, непрерывный подъем. Высокие отвесные скалы с
обеих сторон сходились все тесней, и скоро путники уже двигались по дну
узкого ущелья. Отсвет долгих северных сумерек не проникал за высокие
каменные стены, и в ущелье было почти темно.
   - Настоящая западня, - сказал Малыш. - Точно лезешь в преисподнюю.
Тут так и жди беды.
   Смок не ответил; полчаса они молча пробивались вперед, и молчание
снова нарушил Малыш.
   - У меня предчувствие, - проворчал он. - Да, да, у меня предчувствие.
Сказал бы я тебе, да ты слушать не станешь...
   - Ну, ну, валяй, - отозвался Смок.
   - Так вот, чует мое сердце, что мы здесь надолго застрянем. Наживем
себе лиха, проторчим целую вечность, да еще с хвостиком.
   - А что твое сердце чует насчет еды? - довольно нелюбезно осведомился
Смок. - У нас нет в запасе еды на целую вечность, да еще с хвостиком.
   - Насчет еды ничего не чует. Наверно, уж как-нибудь извернемся. Но
одно я тебе прямо скажу, Смок. Я готов съесть всех наших собак, но только
не Быстрого. На Быстрого у меня рука не поднимется. Я этого пса слишком
уважаю.
   - Рано ты нос вешаешь! - насмешливо сказал Смок. - Мое сердце чует
больше. Оно чует, что собак есть не придется. Уж не знаю, на лосином мясе,
на оленине или на жареных рябчиках, а только мы тут даже раздобреем.
   Малыш фыркнул, не находя слов, чтобы выразить свое негодование, и они
снова на время умолкли.
   - Вот оно начинается, твое лихо, - сказал Смок, останавливаясь и
пристально глядя на что-то лежащее у тропы.
   Малыш оставил шест, подошел к товарищу и тоже стал разглядывать
лежавшее на снегу тело.
   - Это не голодный, - сказал Смок.
   - Погляди на его губы, - сказал Малыш.
   - Совсем закоченел, - сказал Смок и потянул мертвеца за руку; рука не
согнулась, но с нею приподнялось все тело.
   - Если его бросить оземь, он расколется на куски, - заметил Малыш.
   Человек лежал на боку, скованный морозом. Он не был засыпан снегом -
значит, лежал здесь недолго.
   - Только третьего дня снег сыпал вовсю, - сказал Малыш.
   Смок кивнул, нагнулся над мертвым телом и повернул его лицом вверх.
Висок был прострелен; Смок огляделся и кивком указал на валяющийся в снегу
револьвер.
   Через сотню ярдов им попался еще один труп - он лежал ничком на
тропе.
   - Две вещи совершенно очевидны, - сказал Смок. - Оба они толстые.
Значит, не голодали. И они не нашли золота, иначе не покончили бы
самоубийством.
   - Да еще самоубийство ли это, - возразил Малыш.
   - Несомненно. Тут только одни следы - их собственные, и у обоих виден
ожог от пороха. - Смок оттащил второй труп в сторону и носком мокасина
подкинул револьвер, вдавленный в снег тяжестью упавшего тела. - Вот и у
этого револьвер под боком. Говорил я, что мы тут что-нибудь найдем.
   - Видно, все находки еще впереди. С чего бы этим сытым парням пускать
себе пулю в лоб?
   - Когда уж мы это узнаем, так будем знать и все беды, какие ты чуял,
- ответил Смок. - Пойдем дальше. Смеркается.
   Было уже совсем темно, когда лыжа Смока вдруг зацепилась за
неподвижное мертвое тело и он свалился поперек нарт, на которых лежал еще
один покойник. А когда он отряхнулся от снега, насыпавшегося за шиворот, и
чиркнул спичкой, они с Малышом у