рода им пришлось нести самим. Они рассчитали, что
могут делать по миле в день. Это казалось очень легким, но только на
словах. Так как Джон Беллью должен был оставаться в лагере, чтобы готовить
пищу, он мог делать не более одного-двух переходов с поклажей. Таким
образом, на долю каждого из троих молодых людей выпал тяжкий жребий
ежедневно перетаскивать на милю вперед по восемьсот фунтов; считая, что
каждый вьюк весит пятьдесят фунтов, им пришлось бы ежедневно шестнадцать
раз проходить милю с грузом за плечами и пятнадцать обратно порожняком.
   - Пятнадцать потому, что последний раз нам не придется возвращаться
за поклажей, - объяснил Кит свое приятное открытие.
   При восьмидесятифунтовых тюках им предстояло бы делать девятнадцать
миль ежедневно - туда и назад, а при стофунтовых только пятнадцать.
   - Я не люблю ходить пешком, - заявил Кит, - и чем бегать туда и назад
девятнадцать раз, предпочитаю носить по сто фунтов сразу.
   Заметив недоверчивую улыбку на лице у дяди, он поспешно добавил:
   - Конечно, не сразу; я буду приучаться постепенно. Для того, чтобы
приобрести сноровку, нужно время. Начну с пятидесяти фунтов.
   Кит взял пятьдесят фунтов и всю дорогу шел весело и быстро, даже
вприпрыжку. У места, назначенного для следующей стоянки, Кит сбросил тюк и
налегке отправился обратно, за новой поклажей. Это вовсе не так трудно,
думал он. Но две мили сбили с него самоуверенность. Следующая кладь весила
шестьдесят пять фунтов. Нести оказалось уже значительно труднее, и Кит
больше не подпрыгивал. По примеру всех носильщиков, он часто опускался на
землю и отдыхал, прислонив поклажу, висевшую на спине, к камню или пню. К
третьему разу он так расхрабрился, что принял в ремни девяностофунтовый
мешок с бобами и взвалил его себе на плечи. Но прошел сто шагов и
почувствовал, что вот-вот свалится. Кит сел на землю и вытер лицо.
   - Короткие переходы и короткие перевалы, - бормотал он. - Вот в чем
штука.
   Порою он садился отдыхать, не сделав и сотни шагов, а груз после
каждого отдыха становился заметно тяжелее. Он трудно дышал, и пот лил с
него ручьями. Не пройдя и четверти мили, он сорвал с себя шерстяную
фуфайку и повесил ее на дерево. Через несколько минут он далеко забросил
шляпу. Пройдя полмили, Кит решил, что ему конец. Никогда в жизни он не
чувствовал себя так плохо. Обессиленный, он сидел на земле, и вдруг взгляд
его упал на револьвер и тяжелый патронташ, болтавшийся у пояса...
   - Хлам - лишние десять фунтов, - пробурчал он злобно и отстегнул
револьвер и патронташ.
   Он даже не дал себе труда повесить револьвер на дерево, а просто
швырнул его в кусты. Молчаливые, тяжело нагруженные путники угрюмо
двигались по дороге, и Кит заметил, что другие новички тоже бросают свое
оружие.
   Кит стал присаживаться все чаще и чаще. Протащится кое-как сто футов,
а там кровь бешено забьется в ушах, затрясутся колени - и он принужден
опуститься на землю. Остановки делались все продолжительнее. А воображение
лихорадочно работало. Впереди двадцать восемь миль пути, двадцать восемь
томительных дней, а этот первый день, судя по всему, самая легкая часть
путешествия...
   - То ли еще будет, когда дойдем до Чилкута, - говорили ему его
спутники во время стоянок. - Там придется карабкаться на четвереньках.
   - Мне до Чилкута не дойти, - отвечал Кит. - Это не для меня. Задолго
до Чилкута я упокоюсь в уютной яме, под покровом мха.
   Он поскользнулся, и, чтобы удержаться на ногах, ему пришлось сделать
огромное усилие. Все перевернулось у него внутри.
   - Если я упаду под этой тяжестью, я уже больше не встану, - сказал
Кит случайному спутнику.
   - Это еще ничего, - отозвался тот. - Вот погодите, доберемся до
ущелья. Нам предстоит переправиться через бурный поток по сосновому бревну
длиною в шестьдесят футов. Веревок, чтобы держаться, - никаких, а волны
перехлестывают через бревно и плещут по коленям. Если свалишься в воду с
кладью на спине, сразу пойдешь ко дну, потому что из ремней не выпутаться.
   - Ничего не имею против, - сказал Кит и в глубине души чувствовал, что
говорит почти правду.
   - Там гибнет по три, по четыре человека в день, - добавил рассказчик.
- Как-то раз я помог выудить из воды одного немца. На нем нашли четыре
тысячи долларов.
   - Отрадно слышать, - проговорил Кит, тяжело поднимаясь на ноги и
снова пускаясь в путь.
   Мешок с бобами и Кит превратились в ходячую трагедию. Кит сравнивал
свое положение с положением Синдбада-морехода, у которого на шее сидел
старик. И это называлось "прогулкой, достойной мужчины"! Сравнительно с
таким путешествием служба у О'Хара была блаженством. Снова и снова
приходила ему на ум заманчивая идея: кинуть мешок с бобами в кусты,
потихоньку улизнуть обратно на берег, сесть на пароход и вернуться в
цивилизованный мир.
   Но Кит не бросил мешка и не убежал. Где-то в глубине его души жила
непоколебимая твердость. Он упрямо повторял самому себе, что все,
доступное другим мужчинам, должно стать доступным и ему. Эта мысль
преследовала его, как бред, и он часто заговаривал об этом со своими
спутниками. Отдыхая, он с завистью смотрел на индейцев, с крепкими, как у
мулов, ногами, тащивших ноши вдвое тяжелее. Без отдыха шли и шли они
вперед, и Кит удивлялся их уверенности и спокойствию.
   Кит сидел на земле, громко ругался - ругаться во время ходьбы у него
не было сил - и боролся с соблазном удрать в Сан-Франциско. Миля, которую
нужно пройти с грузом, не была еще пройдена, а уж его злость сменилась
слезами. Это были слезы бессилия и отвращения к самому себе. Никогда еще
ни один человек не чувствовал себя до такой степени побежденным. Когда
последняя миля была уже на исходе, он, собрав остаток сил, коекак
дотащился до места стоянки и упал ничком с поклажей на спине. Это не убило
его, но, прежде чем встать, он пятнадцать минут пролежал неподвижно, не в
силах пошевелиться, не в силах расстегнуть ремни и снять с себя тяжелый
мешок. У него началась рвота. В таком положении нашел его Робби, которого
тоже мучила тошнота. Сознание, что Робби испытывает те же муки, что и он,
придало Киту силы.
   - Другие могут, - значит, можем и мы, - сказал ему Кит, хотя в
глубине души его терзало сомнение, не бахвальство ли это.



                                    4

   - Мне двадцать семь лет, и я мужчина, - много раз повторял себе Кит в
течение следующих дней. Он нуждался в этом напоминании. К концу недели он
научился ежедневно перетаскивать восемьсот фунтов на милю вперед, но зато
потерял пятнадцать фунтов собственного веса. Щеки у него ввалились, тело и
ум утратили гибкость. Он больше не шел, а тащился. Даже возвращаясь за
поклажей, налегке, он еле волочил ноги.
   Кит превратился во вьючное животное. Он нередко засыпал во время еды,
и сон у него был крепок, как у животного; иногда, впрочем, он просыпался с
криком от судороги, сводившей ноги. Все тело болело и ныло. Ступни были
покрыты пузырями, а когда путникам пришлось сделать две мили по острым
камням Дайской долины, ноги Кита покрылись сплошными ранами. Эти две мили
должны были стать тридцатью восемью милями. Кит умывался не чаще одного
раза в день. Ногтей он не чистил: они потрескались, обросли заусенцами и
были постоянно грязны. Ссадины на плечах и на груди, натертые ремнями,
впервые заставили его задуматься над страданиями ломовых лошадей.
   Но больше всего в первое время его мучила грубая пища. Усиленная
работа требовала усиленного питания, и желудок Кита, не привыкший к
огромным порциям бекона и неудобоваримых черных бобов, взбунтовался. Для
Кита начались ужасные дни голодовки и болезни. Он еле держался на ногах.
Наконец настала радостная пора, когда к нему вернулась способность есть;
он обжирался, как дикий зверь, и не мог равнодушно смотреть на съестное.
   Когда путешественники перетащили багаж через ущелье, планы их
изменились. Пронесся слух, что в районе озера Линдерман вырублены
последние деревья, годные на постройку лодок. Холл и Роберт, с
инструментами, пилой, одеялами и необходимой провизией, отправились на
поиски леса, поручив Киту и дяде перетаскивать остальной багаж. Кит и Джон
Беллью вместе стряпали и вместе, плечом к плечу, шагали, нагруженные
кладью. Время шло, и вершины покрывались снегом. Быть застигнутыми зимой
на этой стороне перевала - значило потерять целый год. Дядюшка нагрузил
свою железную спину целой сотней фунтов. Кит пришел в уныние, но стиснул
зубы и тоже взвалил себе на плечи сотню фунтов. Сначала ему было трудно и
больно, но он уже приобрел сноровку, и его тело, утратившее вместе с жиром
и дряблость, стало упругим и мускулистым. К тому же он наблюдал и
изобретал. Он подметил, что индейцы пользуются головными ремнями, и
приспособил их в помощь своим наплечным ремням. Это значительно уменьшало
тяжесть и давало ему возможность пристраивать к тюку еще какой-нибудь
громоздкий, но не тяжелый предмет. Таким образом, он научился нести сто
фунтов на ремнях за плечами, пятнадцать или двадцать фунтов поверх
основной поклажи, топор или пару весел в одной руке и несколько вложенных
друг в друга кастрюль - в другой.
   Но трудности все росли. Чем дальше, тем хуже становилась дорога; с
каждым днем поклажа казалась тяжелее, с каждым днем снеговая линия в горах
опускалась все ниже и ниже. Цены на переноску груза поднялись до
шестидесяти центов за фунт. О Холле и Роберте, которые ушли вперед, чтобы
свалить несколько деревьев, распилить их на доски и построить челнок, не
было ни слуху ни духу. Джон Беллью стал беспокоиться. Встретив кучку
индейцев, возвращавшихся налегке с Линдермана, он подрядил их, по тридцати
центов за фунт, отнести часть багажа на вершину Чилкута. Такой расход
почти истощил кошелек Джона Беллью. Оставшиеся четыреста фунтов одежды и
лагерных принадлежностей он решил перенести сам, а Кита отправил вперед
вместе с индейцами. Было условлено, что на вершине Чилкута Кит задержится
и будет понемножку перетаскивать багаж, пока его не нагонит дядюшка с
поклажей в четыреста фунтов.



                                    5

   Кит вместе с индейцами медленно тащился по дороге. Так как путь
предстоял длинный и трудный, Кит взвалил на себя всего восемьдесят фунтов.
Индейцы едва плелись с тяжелым грузом, но все-таки они шли быстрее, чем
привык ходить Кит. Но Кит не протестовал. Он теперь считал себя не менее
выносливым, чем индейцы.
   Пройдя четверть мили, он захотел отдохнуть, но индейцы не
остановились, и Кит пошел вместе с ними. Пройдя еще четверть мили, он
почувствовал, что не в состоянии сделать ни шагу более, однако он стиснул
зубы и зашагал, не отставая от носильщиков. Без передышки была пройдена
миля, и Кит с удивлением должен был признать, что он жив, не умер. А
потом, как это ни странно, он "втянулся", и вторая миля далась ему,
пожалуй, легче, чем первая. Третья миля чуть не убила Кита, но, изнемогая
от усталости и боли, он не стал хныкать, а продолжал идти. И как раз в то
мгновение, когда он почувствовал, что сейчас потеряет сознание, индейцы
сделали привал. Вместо того, чтобы отдыхать, не снимая груза, как
поступали обычно белые путешественники, индейцы освободились от головных и
наплечных ремней, свободно разлеглись, закурили и пустились в разговоры.
Отдыхали они целых полчаса. После получасового отдыха Кит с удивлением
почувствовал себя совершенно свежим, и отныне его девизом стало: "Долгие
переходы и долгие остановки".
   Склон Чилкута оказался именно таким, каким представлял его себе Кит
по рассказам. Не раз приходилось ему карабкаться вверх на четвереньках. Но
когда он в снежную вьюгу добрался до вершины перевала, тайная гордость
наполнила его душу; он сделал трудный переход наравне с индейцами, не
отставая от них и не жалуясь. Сравняться с индейцами стало его новой
мечтой.
   Расплатившись с ними и отпустив их, он остался совершенно один на
горном хребте, среди непроницаемой мглы, на тысячу футов выше лесной
полосы. Голодный, усталый, промокший до пояса, он готов был в эту минуту
отдать весь свой годовой доход за костер и чашку кофе. Однако ему пришлось
удовлетвориться несколькими холодными оладьями и закутаться в брезент
палатки. Он быстро уснул, но, засыпая, успел злорадно подумать, что Джон
Беллью сейчас взбирается на Чилкут, таща на себе четыреста фунтов багажа.
У самого Кита на попечении находилось не четыреста, а две тысячи фунтов
багажа, но ему предстояло спускаться с горы, а не подниматься в гору.
   Утром, измученный и замерзший, Кит вылез из-под брезента, съел фунта
два сырого бекона, взвалил на плечи сто фунтов багажа и отправился вниз по
тропе между скал. Тропа вела через узкий ледник к озеру Кратер. Какие-то
люди шли с грузом через ледник. Целый день Кит перетаскивал свой багаж к
верхнему краю ледника, и, так как расстояние было невелико, он навьючивал
на себя каждый раз по полтораста фунтов. Такая неожиданная выносливость
радостно поразила его. У встречного индейца он приобрел за два доллара три
морских сухаря. Этими сухарями и сырым беконом он закусывал несколько раз
в день. Грязный, продрогший, в мокрой от пота одежде, он и следующую ночь
провел под холстиной палатки.
   Рано утром он разостлал брезент на льду, свалил на него три тонны
багажа и поволок за собой. Там, где ледниковая тропа круто спускалась под
уклон, самодельные сани ускорили бег. Брезент с поклажей наскочил на Кита,
ударил его сзади по ногам, и Кит очутился верхом на своей поклаже. Брезент
помчался вниз вместе с Китом.
   Сотни тяжело нагруженных носильщиков, шагавших по льду,
останавливались и провожали Кита удивленными взглядами. Кит неистово орал:
"Берегись"! - и все поспешно отскакивали в сторону. Внизу, у самого края
ледника, прилепилась ко льду маленькая палатка; она так быстро вырастала
на его глазах, что Киту казалось, будто она бежит ему навстречу. Брезент
съехал с дороги, которая круто сворачивала влево, и помчался по свежему
снегу, окутанный облаком морозной пыли. Мягкий снег затормозил бешеную
скорость брезента. Кит снова увидел палатку в ту самую секунду, когда из
всей силы налетел на нее. Его корабль вывернул из земли деревянные колья
палатки, распахнул лицевые полотнища и ворвался внутрь. Кит барахтался на
брезенте среди развороченных ящиков и мешков. Палатка качалась, как
пьяная, и в морозном тумане Кит оказался лицом к лицу с испуганной
девушкой, кутавшейся в одеяла, - с той самой девушкой, которая назвала его
в Дайе чечако.
   - Хорош смок [смок - английский спортивный термин, соответствующий
русскому выражению "резаный мяч"; в некоторых случаях Лондон обыгрывает
также основное значение слова smoke - "курить"], а? - весело крикнул Кит.
   Девушка неодобрительно смотрела на него.
   - Вот вам и ковер-самолет! - продолжал Кит.
   - Уберете вы когда-нибудь у меня с ног этот ваш мешок? - сердито
спросила девушка.
   Кит привстал.
   - Это не мешок, а мой локоть. Простите.
   Ничуть не смущенная такой поправкой, она была по-прежнему вызывающе
холодна.
   - Еще спасибо, что вы не опрокинули печку, - проговорила она.
   Кит посмотрел туда, куда глядела девушка, и увидел печку из листового
железа и кофейник на ней. За кофейником присматривала молодая индианка.
Кит понюхал воздух и снова взглянул на девушку.
   - Я чечако, - сказал он.
   По выражению скуки на ее лице он понял, что она сама это знает. Но
Кит не смутился.
   - Свое огнестрельное оружие я бросил по дороге, - сказал он.
   Тогда она узнала его, и глаза ее блеснули.
   - Не думала я, что вы доберетесь так далеко, - сказала она ему.
   Кит снова жадно потянул в себя воздух.
   - Я слышу запах кофе! - Он решил идти напролом. - Вот вам мой
мизинец, отрежьте его; я на все готов; я буду вашим рабом целый год и один
день или сколько угодно лет и дней, только налейте мне чашечку из вашего
кофейника.
   За чашкой кофе он назвал себя, и она сказала ему свое имя - Джой
Гастелл. Кроме того, Кит узнал, что она здешняя старожилка. Она родилась в
фактории на Большом Невольничьем озере: ребенком она с отцом перешла
Скалистые горы и спустилась к Юкону. Теперь она снова путешествует вместе
с отцом, но его неожиданно задержали в Сиэтле дела. Он оказался в числе
пассажиров злосчастного "Певца", потерпевшего крушение, и сейчас находится
в заливе Пьюджет, куда его доставил подобравший пассажиров пароход.
   Так как девушка не вылезала из-под одеял, Кит не стал затягивать
разговора и, героически отказавшись от второй чашки кофе, освободил
палатку от себя и своего багажа. Он уносил с собой много разнообразных
впечатлений: у нее очаровательные глаза и очаровательное имя; ей не больше
двадцати - двадцати двух лет; отец ее, вероятно, француз; у нее твердая
воля и пылкий характер, и воспитание она получила где угодно, но только не
в здешних местах.



                                    6

   По обледенелым скалам, высоко над полосой леса, шла тропа, огибая
озеро Кратер, и выводила к скалистому ущелью, откуда открывался прямой
путь к Счастливому Лагерю и первым кривым карликовым елям. Тащить на себе
груз по этой кривой дороге - значило потерять много времени и окончательно
выбиться из сил. На озере стояла парусная лодка, перевозившая грузы. В
какие-нибудь два часа лодка могла бы доставить Кита и его поклажу на
другой берег. Но Кит уже истратил деньги, а перевозчик запросил по
четыреста долларов за тонну.
   - Твоя лодчонка, друг мой, - сказал Кит перевозчику, - золотое дно.
Но я могу показать тебе и другое золотое дно.
   - Покажи! - был ответ.
   - Покажу, если ты перевезешь мой багаж на другой берег. Прекрасная
идея, еще не запатентованная, и ты сможешь открыть предприятие сразу, чуть
я объясню тебе, в чем дело. Согласен?
   Перевозчик объявил, что согласен, и Кит решил, что можно довериться
его обещанию.
   - Отлично. Видишь ты тот ледник? Возьми кирку и за день пробей в нем
желоб сверху донизу. Понял? Получится - "Чилкут - Озеро Кратер.
Акционерная компания перевозок кувырком". Ты можешь спускать ежедневно не
меньше ста тонн, и работы никакой - знай клади деньги в карман. По
пятидесяти центов с тонны каждый заплатит!
   Через два часа Кит находился уже на другом берегу озера, выиграв
целых три дня. Когда Джон Беллью нагнал его, он был уже очень недалеко от
Глубокого озера - другой вулканической впадины, наполненной ледниковой
водой.



                                    7

   Последний переход, от Долгого озера до Линдермана, считается три
мили; здесь тропа - если только это можно назвать тропой - взбирается на
вершину тысячефутового хребта, сползает, извиваясь, вниз по скользким
скалам и пересекает широкое болото. Джон Беллью остолбенел от удивления,
увидев, как Кит взвалил себе на спину сотню фунтов, а сверху на эту сотню
положил пятидесятифунтовый мешок муки.
   - Ну-ка, закаленный человек! - воскликнул Кит. - Покажи, чему тебя
научило медвежье мясо и одна-единственная смена белья!
   Джон Беллью покачал головой.
   - Я уже стар, Кристофер.
   - Тебе всего только сорок восемь. Мой дед, а ваш отец, сэр, старый
Исаак Беллью, одним ударом кулака убил человека, когда ему было шестьдесят
девять лет.
   Джон Беллью, улыбаясь, проглотил пилюлю.
   - Дядюшка, мне хочется сообщить тебе важную новость. Меня воспитывали
недотрогой и неженкой, но сейчас я таскаю тяжести лучше тебя, хожу лучше
тебя и с легкостью уложу тебя на обе лопатки и намну бока.
   Джон Беллью поднял руку и торжественно произнес:
   - Кристофер, мой мальчик, я верю, что ты можешь уложить меня на обе
лопатки и намять мне бока. Больше того: я уверен, что ты можешь совершить
этот подвиг, даже имея сто фунтов на плечах. Ты хорошо поработал, мальчик,
и добился почти невероятных успехов.
   Во время последнего перехода Кит за один день проделал четыре конца
взад и вперед. Иными словами, он покрыл за день двадцать четыре мили,
карабкаясь по горам, причем двенадцать миль из этих двадцати четырех - со
ста пятьюдесятью фунтами за спиной. Это сильно утомило его, но он гордился
собой и чувствовал себя прекра