ЛТУСА ДЖОРДЖА


                                    1

   Их путь вел в гору по глубокому, рассыпчатому снегу, на котором не
видно было ни единого следа нарт или мокасин. Смок шел впереди, приминая
хрупкие снежные кристаллы широкими короткими лыжами. Это тяжкий труд, тут
требуются здоровые легкие и крепкие мускулы, и Смок не щадил себя. Позади,
по проложенному им следу, двигалась упряжка из шести собак; клубы пара
поднимались от их дыхания, свидетельствуя о том, как нелегка их работа и
как силен мороз. Между коренником и нартами бежал Малыш - он налегал на
шест, управляя собаками, и помогал им тянуть нарты. Каждые полчаса он и
Смок менялись местами, потому что прокладывать дорогу было еще трудней и
утомительней, чем править.
   И люди и собаки пустились в путь со свежими силами. Они умело
справлялись со своей нелегкой задачей - среди зимы, по снежной целине,
пробираться через перевал. В таких трудных условиях хорошо, если удается
за день пройти десять миль. Им это удавалось, но к вечеру, когда можно
было наконец лечь и уснуть, завернувшись в мех, Смок и Малыш изрядно
уставали. Шесть дней назад они покинули людный лагерь Муклук на Юконе. В
первые два дня они с тяжело нагруженными нартами прошли пятьдесят миль
вверх по Лосиному ручью накатанной дорогой. А потом началась борьба с
целиной, где слоем в четыре фута лежал даже не снег, а тончайшая морозная
пыль, - кристаллы ее не слипались друг с другом, и она, сухо шелестя,
рассыпалась под ногами, точно сахарный песок. За три дня они одолели еще
тридцать миль - поднялись по ручью Колюшки, миновали несколько неглубоких
долин, по которым текли на юг ручьи, впадающие в реку Сиваш. Теперь они
направлялись мимо Лысых Холмов к горной гряде, за которой по ручью
Дикобраза можно было выйти к среднему течению реки Молочной. По слухам, в
верховьях реки Молочной были залежи меди. Туда они и шли - к горе из
чистой меди, а идти к ней надо мимо того места, где река Молочная
вырывается из глубокого ущелья и исчезает в густом лесу, потом у первого
же ручья свернуть вправо и подняться на полмили вверх по течению. Стоит
только увидеть это место - и они его сразу узнают. Одноглазый Маккарти
описал его совершенно точно. Заблудиться невозможно - разве что Маккарти
наврал.
   Смок шел впереди; редкие хилые елки попадались все реже, становились
все мельче, и вдруг он заметил на самой дороге давно высохшую, мертвую
ель. Слова были излишни. Смок только взглянул на Малыша, и в ответ
раздалось зычное: "Стой!" Собаки послушно остановились и стали как
вкопанные; Малыш принялся распрягать, а Смок накинулся с топором на
мертвое дерево; собаки тут же улеглись на снег и свернулись в клубок,
плотно укрыв пушистым хвостом не защищенные шерстью лапы и заиндевевший
нос.
   Люди работали с быстротой, какую дает только долгий опыт. Скоро в
лотке для промывки золота, в кофейнике и в кастрюле уже таял снег. Смок
вытащил из нарт брусок вареных замороженных бобов с щедро нарезанными
кубиками свинины и сала, - оставалось только разогреть их. Он расщепил
брусок топором, точно полено, и бросил куски на сковороду, чтобы они
оттаяли. Промерзшие насквозь сухари тоже пришлось отогревать. Через
каких-нибудь двадцать минут уже можно было приниматься за еду.
   - Градусов сорок, - сказал Малыш с полным ртом. - Только бы не стало
холоднее. Да и теплее тоже ни к чему. Самая подходящая погода, когда надо
прокладывать тропу.
   Смок не ответил, у него тоже был полон рот бобов; усердно жуя, он
мельком взглянул на вожака упряжки, лежавшего поодаль. Серый с сединой пес
смотрел на него пристально, задумчиво, с бесконечной тоской, которая так
часто туманит глаза северных собак. Этот загадочный, гипнотизирующий
взгляд был хорошо знаком Смоку и всегда волновал его. Словно стараясь
стряхнуть оцепенение, Смок отставил свою тарелку и кружку кофе, подошел к
нартам и стал развязывать мешок с вяленой рыбой.
   - Эй, - окликнул Малыш, - ты что это делаешь?
   - Нарушаю все законы, порядки и обычаи и правила пути, - ответил
Смок. - Хочу один-единственный раз накормить собак среди дня. Они здорово
поработали, и им еще предстоит тащить нарты в гору. А главное, Быстрый
сейчас поговорил со мной, он глазами сказал мне такое, чего не рассказать
словами.
   Малыш недоверчиво засмеялся:
   - Смотри, разбалуешь собак. Скоро ты им начнешь маникюрить лапы. Я
еще присоветую кольдкрем и электрический массаж - для ездовых собак это
самое подходящее. И турецкая баня им тоже не повредит.
   - Никогда я их днем не кормил, - защищался Смок. - И больше не буду.
Только сегодня. Такая блажь на меня нашла.
   - А, это у тебя сердце что-то чует, - сказал, мгновенно смягчаясь,
Малыш. - Ну, тогда другое дело. Если человеку сердце подсказывает, это уж
всегда надо исполнять.
   - Это не предчувствие, Малыш. Просто Быстрый так подействовал на мое
воображение. Он мне в одну минуту столько сказал глазами, что я не вычитал
бы в книгах и за тысячу лет. В его взгляде скрыты все тайны бытия. Они там
прямо кишат. Беда в том, что я уж было уловил их - и вдруг опять упустил.
Я не стал умней, чем прежде, но я побывал у источников мудрости. - Смок на
минуту умолк. - Не могу тебе объяснить, - прибавил он, - но в глазах этого
пса скрыто многое: они рассказывают, что такое жизнь и весь ее ход, и
звездная пыль, и силы вселенной, и все прочее - понимаешь, все.
   - Ну, а попросту говоря, это у тебя сердце что-то чует, - упрямо
повторил Малыш.
   Смок бросил собакам по вяленому лососю; он ничего не ответил, только
головой покачал.
   - Говорю тебе, Смок, - настаивал Малыш, - это не к добру. Что-то
сегодня случится. Сам увидишь. И тогда будет видно, к чему она, эта рыба.
   - Вот ты и объясни, к чему она.
   - Не могу. Время покажет. И знаешь, что я тебе скажу? Твое сердце
моему весть подает. Ставлю одиннадцать унций золота против трех
зубочисток, что я прав. Уж когда у меня предчувствие, я не боюсь ему
верить.
   - Лучше ты спорь на зубочистки, а я на золото, - возразил Смок.
   - Ну нет. Это уж будет чистый грабеж. Выиграю-то я. Я уж знаю, когда
у меня предчувствие, я это всей кожей чую. Еще до вечера что-то случится,
вот увидишь, и тогда эта самая рыба покажет, что она такое значит.
   - Чертовщина какая-то, - презрительно фыркнул Смок, которому надоела
эта болтовня.
   - Да, уж это будет чертовщина, - не остался в долгу Малыш. - Спорю,
будет самая что ни на есть чертовщина. Ставлю еще одиннадцать унций против
трех зубочисток.
   - Идет, - сказал Смок.
   - И я выиграю! - победоносно сказал Малыш. - За тобой зубочистки из
куриных перьев!



                                    2

   Через час они одолели перевал, спустились мимо Лысых Холмов в узкое
изогнутое ущелье и вышли на крутой широкий откос, ведущий к ручью
Дикобраза. Малыш, шедший впереди, вдруг замер на месте, и Смок криком
остановил собак. По откосу медленно, еле волоча ноги, поднималось странное
шествие, растянувшееся на добрую четверть мили.
   - Плетутся, как на похоронах, - заметил Малыш.
   - И ни одной собаки, - сказал Смок.
   - Верно. Вон двое тащат нарты.
   - А там один упал, видишь? Что-то неладно, Малыш. Смотри, тут не
меньше двухсот человек.
   - Шатаются все, как пьяные. Вон еще один свалился.
   - Целое племя. И дети.
   - Смок, а ведь я выиграл, - объявил Малыш. - Вот оно предчувствие, -
тут и спорить нечего. Это оно самое и есть. Ты погляди: прямо толпа
мертвецов!
   Заметив двух путников, индейцы с диким воплем радости ускорили шаг.
   - Что и говорить, они порядком выпили, - сказал Малыш. - Видишь, так
и валятся с ног.
   - Посмотри, какое лицо у этого, впереди, - возразил Смок. - Они
голодные, вот что. Они съели своих собак.
   - Как же быть? Удирать, пока целы?
   - И бросить нарты и собак? - с упреком сказал Смок.
   - Если мы не удерем, они нас слопают. Смотри, до чего они голодные...
Эй, приятель! Что с вами стряслось? Не смотри так на собаку. Она не пойдет
в котел, понятно?
   Индейцы, шедшие впереди, окружили их, послышались стоны и жалобы на
непонятном наречии. "Ужасное, фантастическое зрелище", - подумал Смок.
Никаких сомнений, это голод. Лица у индейцев были слишком исхудалые, с
глубоко ввалившимися щеками, - не лица, а обтянутые кожей черепа. Все
новые и новые живые скелеты подходили, теснились к Смоку и Малышу, и
наконец эта дикая орда окружила их сплошной стеной. Одежда их шкур, вся в
лохмотьях, была изрезана ножом, и Смок быстро понял, почему: он увидел,
как тощий, высохший ребенок, привязанный к спине матери, сосет и мнет
беззубыми деснами грязную полоску оленьей шкуры. Другой мальчуган усердно
жевал обрывок ремня.
   - Назад! Не подходите! - завопил Малыш, вновь переходя на английский
после безуспешных попыток объясниться при помощи немногих известных ему
индейских слов.
   Мужчины, женщины и дети, шатаясь и покачиваясь на нетвердых ногах,
обступали их все теснее, отовсюду смотрели обезумевшие глаза, слезящиеся
от слабости и горящие алчным огнем. Какая-то женщина со стоном шагнула
мимо Малыша, повалилась на нарты и жадно вцепилась в них. За нею
последовал старик - задыхаясь, ловя ртом воздух, он трясущимися руками
пытался развязать ремни и добраться до тюка с провизией. Молодой индеец с
обнаженным ножом в руке тоже кинулся было к нартам, но Смок отшвырнул его.
Толпа все напирала, началась свалка.
   Сперва Смок и Малыш просто отталкивали, отбрасывали обезумевших от
голода индейцев. Потом пустили в ход рукоятку кнута и кулаки. А вокруг
рыдали и всхлипывали женщины, дети. Ремни, привязывающие груз к нартам,
были уже перерезаны в десятке мест. Под градом пинков и ударов индейцы
подползали по снегу и пытались вытащить тюки с едой. Приходилось хватать
их и отбрасывать прочь. Они были так слабы, что падали от малейшего
толчка. И при этом они даже не пробовали отбиваться от двух путников,
которые не подпускали их к нартам.
   Индейцы совсем обессилели от голода, только поэтому они не опрокинули
Смока и Малыша. В пять минут сплошная стена нападающих рассыпалась на
кучки поверженных в схватке - они жалобно стонали, бормотали что-то,
корчась на снегу, ныли и хныкали, а их расширенные, полные слез глаза
прикованы были к мешкам с пищей, которая одна могла спасти им жизнь, и на
губах выступала голодная слюна. В воздухе стоял стон, это плакали женщины
и дети.
   - Замолчите! Да молчите же! - вопил Малыш, затыкая уши и тяжело дыша
от усталости. - Ах, ты! Вот ты как! - крикнул он вдруг и, кинувшись
вперед, выбил нож из рук индейца, который подполз к нартам и хотел
перерезать горло вожаку упряжки.
   - Вот ужас... - пробормотал Малыш. Выручив Быстрого, он снова подошел
к товарищу. - Я прямо взмок весь. Что ж нам делать с этой инвалидной
командой?
   Смок покачал головой, а затем решение задачи пришло само. К ним
подполз индеец; единственный глаз его был обращен не на нарты, а на Смока,
и Смок увидел в этом взгляде усилие крепнущей мысли. Другой глаз заплыл,
под ним вздулась шишка - Смок вспомнил, что это его рук дело. Индеец
приподнялся на локте и заговорил:
   - Я Карлук. Я хороший сиваш. Я видел много-много белые люди. Я
много-много голодный. Все сиваши много-много голодный. Все сиваши не видал
белые люди. Я видал. Я теперь сытый будет. Все сиваши сытый будет. Мы
купить еду. У нас золото, много-много. Еды нет. Лето было - в реку
Молочную лосось не пришел. Зима была - олень не пришел. Еды нет. Я говорил
всем сивашам - много-много белые люди пришел на Юкон. У белые люди еда,
многомного. Белые люди любят золото. Возьмем золото, пойдем на Юкон, белые
люди дать еду. Много-много золота. Я видал, белые любят золото.
   Он взялся за висевший у пояса мешок и костлявыми пальцами стал его
развязывать.
   - А, черт! - вне себя прервал индейца Малыш. - Вели всем скво, вели
пискунам, пускай перестанут орать!
   Карлук обернулся и крикнул что-то плачущим женщинам. Мужчины, услышав
его окрик, в свою очередь, повелительно возвысили голос, и понемногу
женщины затихли и успокоили детей. Карлук оставил на время свой мешок,
поднял в воздух руку и растопырил пальцы; он повторял этот жест снова и
снова.
   - Вот сколько людей умерло, - сказал он.
   И Смок подсчитал, что семьдесят пять человек из племени унесла
голодная смерть.
   - Я куплю еду, - сказал Карлук. Он развязал наконец свою поклажу и
вытащил большой кусок тяжелого металла. Другие последовали его примеру, со
всех сторон протягивались руки с такими же кусками металла. Малыш смотрел
во все глаза.
   - Боже праведный! - воскликнул он. - Медь! Самая обыкновенная красная
медь! А они думают, это золото!
   - Золото, - убежденно повторил Карлук, уловив главное в возгласе
Малыша.
   - Бедняги, они верили, что в этом их спасение, - пробормотал Смок. -
Посмотри, этот кусок весит фунтов сорок. У них тут сотни фунтов, и они
тащили эту тяжесть, хотя сами еле бредут. Вот что, Малыш. Мы должны их
накормить.
   - Ха! Легко сказать. А ты считать не разучился? У нас еды только на
месяц. Вот и прикинь: шесть порций помножить на тридцать - будет сто
восемьдесят. А тут двести индейцев, и у всех отличный аппетит. Как это,
черт возьми, мы ухитримся накормить их хотя бы по одному разу?
   - А собачий корм? - отозвался Смок. - Двести фунтов вяленой лососины
очень выручат. Мы должны их накормить. Понимаешь, они верят, что белые им
помогут.
   - Ясно, мы не можем просто так их бросить, - согласился Малыш. - Да,
неприятная работенка нам с тобой предстоит. Уж и не знаю, что хуже. Одному
надо слетать в Муклук за подмогой. Другой останется командовать всем этим
лазаретом, и его почти наверняка самого слопают. Не забывай, пожалуйста,
мы шесть дней сюда добирались. Даже если гнать налегке и ничего в дороге
не помешает, все равно быстрей, чем за три дня, не обернешься.
   Минуту Смок соображал и прикидывал, каковы были эти пройденные ими
мили и в какой срок он их одолеет, если напрячь все силы.
   - Я буду там завтра к вечеру, заявил он.
   - Идет, - бодро согласился Малыш. - А я останусь тут, и они меня
скушают.
   - Но я возьму по рыбине для собак и на один раз еду для себя, -
прибавил Смок.
   - Ясно. Ведь в Муклуке ты будешь завтра к вечеру, не раньше.
   Смок через Карлука изложил индейцам свой план.
   - Разведите костры, длинные костры, много костров, - сказал он в
заключение. - В Муклуке много белых людей. Белые люди - хорошие люди. У
них много еды. Пройдет пять снов, и я вернусь, привезу много еды. Вот этот
человек - мой очень хороший друг, его зовут Малыш. Он остается здесь. Он
большой начальник, ясно?
   Карлук кивнул и перевел слова Смока остальным.
   - Вся еда остается здесь, - сказал Смок. - Малыш будет раздавать еду.
Он начальник, ясно?
   Карлук перевел, и индейцы кивками и гортанными возгласами выразили
свое одобрение.
   Смок не уезжал и распоряжался всем, пока дело не пошло на лад. Все,
кто мог двигаться, шатаясь или хотя бы ползком, собирали хворост и сучья.
Потом развели длинные костры, какие разжигают индейцы, чтобы можно было
всем усесться у огня. Малыш с десятком помощников взялся за стряпню;
наготове у него была короткая дубинка: голодные нетерпеливы, то одному, то
другому приходилось давать по рукам. Женщины усердно растапливали снег в
каждой посудине, какую только удалось для этого приспособить. Первым делом
все получили по крошечному ломтику сала, а затем - по ложке сахару, чтоб
хоть немного притупить голод. Вскоре на кострах, кольцом окружавших
Малыша, во множестве котелков варились бобы, а сам Малыш, строго следя,
как бы кто не схватил лишней порции, наскоро пек и раздавал тончайшие
оладьи.
   - Я тут разведу знатную стряпню, - сказал он на прощание Смоку, - а
ты знай гони. Туда рысью, а оттуда галопом. Сегодняшний день и завтрашний
у тебя - чтобы добраться туда и еще три дня на обратную дорогу. Завтра они
у меня доедят последнюю рыбу, а потом три дня у них не будет во рту ни
крошки. Так что гони вовсю, Смок. Гони вовсю.
   Но хотя Смок и отправился налегке, погрузив на нарты всего-навсего
шесть вяленых лососей, два фунта замороженных бобов с беконом да меховое
одеяло, а все-таки ехать ему пришлось не слишком быстро. Вместо того чтобы
сидеть на нартах и погонять собак, он вынужден был все время работать
шестом, направляя и выравнивая нарты. А ведь позади был длинный день, и
Смок и собаки немало поработали и порядком измучились. Уже наступили
долгие полярные сумерки, когда он одолел перевал и оставил за собою Лысые
Холмы.
   Но вот путь пошел под гору, и собаки побежали веселее; время от
времени Смок даже вскакивал на нарты и гнал во всю мочь, заставляя собак
делать по шесть миль в час. Темнота подкралась незаметно, и он заплутался
- поехал по широкой долине, где протекал какой-то неизвестный ручей; потом
ручей пошел петлять по равнинам, и Смок для скорости решил не следовать по
капризному течению, а срезать напрямик. И уже в полной тьме ему пришлось
вернуться к руслу и заново нащупывать дорогу. Час прошел в бесплодных
поисках. Убедившись, что дальше плутать безрассудно, Смок развел костер,
бросил собакам по половинке лосося и свои бобы тоже разделил пополам.
Потом лег и завернулся поплотнее в мех. Засыпая, Смок все же успел
сообразить, где он. На последней широкой равнине ручей разделялся на два
рукава. Срезая напрямик, Смок сбился с дороги. Сейчас он находился на
главном русле, за милю от той тропы, по которой они с Малышом шли
накануне. Эта тропа пересекала долину, узкий проток, выходила на другой
берег и дальше вела к невысокому подъему.
   Едва забрезжил рассвет, Смок, не проглотив ни куска, отправился в
путь: надо было протащиться милю вверх по течению, чтоб выйти на тропу.
Человек и собаки, голодные, без передышки, восемь часов кряду пробирались
напрямик, пересекая многочисленные перевалы, потом спустились по ручью
Колюшки. К четырем часам дня, когда уже стало быстро темнеть, Смок
выбрался на Лосиный ручей, по которому бежала плотно укатанная дорога.
Оставалось пройти пятьдесят миль. Смок остановил нарты, развел огонь,
бросил собакам по оставшейся половине лосося, разогрел и съел свой фунт
бобов. Потом прыгнул на нарты, заорал собакам: "Вперед!" - и они с силой
налегли на лямки.
   - Живо, звери! - кричал он. - Вперед! Живо, если хотите лопать! В
Муклуке еды сколько угодно! Ходу, волки! Ходу!



                                    3

   Шел первый час ночи. В салуне "Прииск Энни" толпился народ; гудело
пламя в печах, и в большой, жаркой, плохо проветриваемой комнате впору
было задохнуться. Непрерывное щелканье фишек и стук костей на столах, где
шла шумная игра, сливались в сплошной, однотонный гул, и так же однотонно
гудели голоса мужчин, которые разговаривали - кто сидя, кто стоя, кучками,
по двое, по трое. Весовщики хлопотали у весов, так как здесь за все
платили золотым песком, и даже за порцию виски, выпитую у стойки, надо
было отсыпать на доллар песку.
   Стены были сложены из толстых бревен, не очищенных от коры, и
проконопачены полярным мхом. Дверь в зал была отворена, там под рояль и
скрипку задорно отплясывали веселую виргинскую. Только что была разыграна
"китайская лотерея", и счастливчик, получивший у весов главный выигрыш,
пропивал его с добрым десятком приятелей. Игравшие в фараон и рулетку
держались деловито и спокойно. Тихо было и за столами, где резались в
покер, хотя каждый стол окружало плотное кольцо зрителей. Рядом серьезно и
сосредоточенно играли в Черного Джека. Шумно было только за столом, где
шла игра в кости. В безуспешной погоне за обманчивым счастьем игрок с
размаху выбрасывал кости на зеленое поле, громко приговаривая:
   - Ну-ну, дружок! Где она, четверка? Давай, давай! Беги, дружок,
принеси пирожок! Давай, давай!
   Калтус Джордж, рослый жилистый индеец из Серкла, стоял поодаль, с
мрачным видом прислонясь к бревенчатой стене. Это был цивилизованный
индеец, если жить так, как живут белые, значит быть цивилизованным, - и он
чувствовал себя жестоко оскорбленным, хотя пора бы уже ему свыкнуться со
своей судьбой.