помощника.
     Он же  наблюдает "рост якорной цепи"  -- матросское выражение,  которое
сочетает   в   себе   всю   содержательность,    точность    и    образность
профессионального  жаргона  простых  людей,  острым   наблюдательным  глазом
подмечающих во всем главное и находящих всегда надлежащее выражение -- мечта
писателя!  Поэтому матрос никогда не  скажет "бросить якорь",  а  капитан  с
кормы  кричит помощнику на  бак импрессионистскую фразу: "Ну, как там растет
цепь?"  И в этом слове "растет"  очень хорошо  отображено  долгое, медленное
движение каната, который появляется над водой, косо натянутый, как струна. И
капитану лаконично и  почтительно отвечает  голос хранителя  якорей: "Встает
прямо по носу, сэр",  или  "Растет  прямо  вверх, сэр", или другое что-либо,
разъясняющее, как обстоит дело.
     Ни  одна команда на борту  плывущего домой торгового  судна не отдается
так громогласно  и  не встречается такими могучими  и  дружными криками, как
команда: "Людей к лебедке!" Ожидавшие этой  команды  матросы выскакивают  из
полубака,  хватают  ганшпуги,  и  топот  ног и  звяканье  цепей сливаются  в
волнующий аккомпанемент заунывному пению  "встающего" якоря и оглушительному
хору голосов. Когда наблюдаешь этот взрыв шумной деятельности всего экипажа,
то чудится, будто проснулось и  подало голос  самое судно, которое  до  этой
минуты "спокойно спало на своем якоре", по  образному  выражению голландских
моряков.
     И  в самом  деле, когда  судно со  спущенными  на  горизонтальных  реях
парусами, все,  от клотика до ватерлинии, отражается в сверкающей зеркальной
глади закрытой бухты, глаза  моряка видят в нем совершеннейшее олицетворение
дремотного покоя.  В  недавнем прошлом  поднятие  якоря  на  торговом судне,
уходящем  из  чужого  порта домой, было шумной церемонией и шум был веселый,
радостный  -- словно  вместе с  якорем, символом  надежды,  люди  на корабле
готовились  поднять  из глубины моря и удержать в крепких  руках каждый свою
личную надежду,  мечту о родном доме,  об  отдыхе, о свободе, о  разгуле,  о
неутомимых  наслаждениях после долгих  и тяжких трудов  между небом и водой.
Это шумное  ликование  моряков  в  минуты  выхода их судна  в обратный  рейс
составляет разительный контраст с бесшумным входом его  в чужеземный порт --
когда оно, со спущенными  парусами,  движется  вперед  к выбранной стоянке и
ненатянутые  полотнища   тихо   колышутся  над  головами  матросов,  стоящих
неподвижно на палубах, в то время как капитан с юта внимательно вглядывается
вдаль. Постепенно  оно замедляет  ход -- вот  уже едва движется,  и  на баке
видны только три фигуры, они  с напряженным  вниманием следят за  катбалкой,
ожидая последней команды после целых девяноста дней плавания: "Отдай якорь!"
     Это -- последнее  слово, знаменующее  конец рейса, заключительное слово
тяжких   трудов,  перенесенных   лишений   и   всех   достижений   судна.  В
существовании, которое измеряется переходами от порта до порта, всплеск воды
при падении якоря и громыхание его цепи заканчивают долгий период. Судно как
будто сознает это, и легкая внутренняя дрожь  сотрясает весь  его корпус.  С
каждым проделанным рейсом ближе неизбежный конец, ибо  плавание, как и жизнь
человеческая, не может длиться вечно. Эти звуки для судна подобны бою часов,
и в наступившей затем тишине оно как будто размышляет об уходящем времени.
     "Отдай  якорь"  --  последняя торжественная команда. А  дальше  --  уже
обычные распоряжения. Еще  раз слышится  голос  капитана: "Давай сорок  пять
саженей от берега", затем и капитан скрывается на некоторое время. В течение
многих  дней он предоставляет своему  старшему  помощнику выполнять все, что
полагается в порту, следить за якорем и руководить обычной работой матросов.
Много дней  не  разносится по  палубам  громкий  голос  капитана, суровый  и
отрывистый  голос  начальника,--  пока,  наконец, не  наступит  день,  когда
закроют люки,-- и в  настороженной тишине прозвучит с кормы команда: "Люди к
лебедке".


     ИСКУССТВО МОРЕПЛАВАНИЯ


     VII


     В  прошлом  году,  просматривая  одну  газету  (газета  эта  серьезного
направления, но сотрудники ее  упорно желают -- о ужас! -- "бросать" якорь и
плавать  "на" море), я наткнулся на статью о  сезонном спорте -- плавании на
яхтах.  И представьте  себе, статья  мне  понравилась. Для человека, который
очень  редко  плавал  по  морю для удовольствия  (хотя  всякое  плавание  --
удовольствие) и,  уж  конечно, никогда  не  интересовался гоночными  яхтами,
критические замечания автора статьи о гандикапах во время гонок были понятны
-- и только. Но не буду скрывать, что  перечисление  всех больших состязаний
за текущий год не вызвало во мне  ни малейшего  любопытства. Что же касается
столь восхваляемых  автором  52-футовых линейных яхт, то я очень рад, что он
их одобряет, но описания, которые  в уме  яхтсмена создадут четкую  картину,
мне ничего не говорят.
     Автор восхищается этой категорией гоночных яхт; и я готов верить ему на
слово, как всякий, кто любит суда всех видов и сортов, Я склонен восторженно
и  почтительно  отнестись к 52- футовым яхтам,  когда  их одобряет  человек,
который  так сочувственно и с таким пониманием  дела скорбит о том, что этот
вид спорта приходит в упадок.
     Разумеется, гонки яхт -- это организованное развлечение праздных людей,
удовлетворяющее  тщеславие  некоторых  богатых  англичан  почти  столько же,
сколько их врожденную  страсть к морю. Но  автор статьи, о которой я говорю,
справедливо и вдумчиво отмечает, что для множества людей (кажется 20 000, по
его словам) это  не  развлечение,  а  средство  существования,  это, как  он
выражается,  своего рода  промысел.  А  духовная  сторона  всякого  ремесла,
производящего или не производящего оправдание его;  "идейность" такой работы
для куска хлеба состоит в том, чтобы профессионал "приобрел и  сохранял" как
можно  более высокую квалификацию. Такое  искусство, искусство техники, есть
нечто большее,  чем  простая  добросовестность.  Оно  шире:  тут  и  честное
отношение  к делу, и талант, и мастерство сочетаются в  одном  возвышенном и
бескорыстном  чувстве,  которое  можно  назвать  "трудовой  доблестью".  Оно
создастся  из  накопленных традиций, питаемых личной  гордостью, проверяемых
профессиональными  навыками,  и  его, как и всякое  более высокое искусство,
поддерживает и воодушевляет похвала знатоков.
     Вот почему существенно важно добиваться мастерства в своем деле,  самых
тончайших оттенков совершенства. В погоне за куском хлеба можно естественным
образом достигнуть величайшей эффективности в работе.  Но  есть нечто  более
высокое,  чем простая  ловкость опытного  мастера:  тайное чувство  любви  к
своему делу и гордости, почти вдохновение, всегда  безошибочно угадываемое в
мастере и придающее его творению ту законченность, которая и есть искусство.
     Как люди исключительного  благородства  устанавливают  высокий стандарт
общественной  совести, далеко  превышающий уровень честной посредственности,
так  и  профессионалы,  мастерство  которых  переходит  в  искусство,  своим
неустанным  стремлением  к  совершенству  повышают   уровень  добросовестной
ремесленной  работы  во  всех  профессиях  на  суше  и  на море.  Следует  с
величайшей  заботливостью создавать  надлежащие  условия  для  роста  такого
высокого и живого искусства, совершенства и в труде и в забаве, чтобы они не
погибли от незаметно подкрадывающегося внутреннего разложения.
     Поэтому  я с глубоким  сожалением прочел в статье о гоночных яхтах, что
искусство мореплавания на этих яхтах уже теперь не то, каким было еще совсем
недавно, несколько лет назад.
     Такова  была  основная  идея  статьи, написанной, видимо,  человеком не
только  сведущим, но и  понимающим -- явление  гораздо более  редкое, чем вы
думаете,  ибо  того  рода  понимание, о  котором  я  говорю,  рождается лишь
любовью,  а  любовь,  хотя  и сильнее смерти,  вовсе не  удел всех и  не так
неизбежна,  как смерть.  Настоящая любовь, будь то  любовь к людям, к вещам,
идеям или к своему делу, -- редкость. Она - враг поспешности. Она ведет счет
уходящим дням,  она не  забывает  о  людях,  ушедших  из  жизни,  о  высоком
искусстве, медленно зревшем  много дет, но обреченном быстро сойти со сцены.
Любовь и  скорбь  проходят рука  об  руку в  этом мире перемен, быстрых, как
отражения бегущих облаков в зеркале моря.
     Судить о  яхте  по  ее  успехам в гонках было  бы  несправедливостью по
отношению и  к экипажу и к судну.  Это значило бы не  ценить совершенства ее
форм и  мастерства  тех, кто  ей служит,-- ибо ведь мы, люди,  всегда служим
тому, что  мы  создали. Мы в вечном  рабстве у творений нашего мозга и наших
рук.  Человек  рожден,  чтобы отслужить  свой срок на земле, и  есть  что-то
прекрасное в том, что он служит из побуждений бескорыстных. Искусство весьма
требовательно к своим рабам.
     И, как уверяет с жаром влюбленного автор статьи, которая вызвала у меня
эту  вереницу мыслей, плавание  на яхте -- тонкое искусство. Он говорит, что
состязания довели искусство мореплавания до высокой степени совершенства. Но
к капитану яхты предъявляются разнообразнейшие требования, и если для самого
спорта полезно, что о яхте судят по ее удачам в состязаниях, то на искусство
мореплавания  это оказывает явно разрушительное действие. И тонкое искусство
гибнет.


     VIII


     Плавание на яхтах и гонки  создали  категорию  моряков-специалистов  по
косому  парусному вооружению, людей  словно  рожденных  и  выросших на море:
зимой они  рыбачат, летом  уходят в  море на яхте;  им  известны  все  тайны
управления  судами  этого  типа.  Именно  стремление  их  к победам  подняло
развлекательный спорт на  высоту настоящего искусства. Я  уже говорил, что я
профан в  гоночном деле и очень мало знаком с особенностями косого парусного
вооружения, но преимущества таких судов  очевидны, в особенности для катанья
и  спорта. Ими легче управлять,  здесь  можно  быстро  и  точно регулировать
размеры  парусов в зависимости  от ветра, и огромным  преимуществом является
сплошная  поверхность  парусов.   Здесь  можно   на  минимальном  количестве
рангоутных дерев  поместить  максимальное  количество  парусов.  Легкость  и
концентрация энергии -- вот главные достоинства косопарусных судов.
     Флотилия таких судов, стоящая на  якоре,  пленяет  своеобразным хрупким
изяществом  своих  линий.   Когда   они  движутся,   паруса  их   напоминают
распростертые крылья, легкость хода радует  глаз.  Это морские птицы, они не
плывут,  а словно  летят  над  водой,  и  движение  их кажется  естественным
движением живых существ.
     Эти парусные суда поражают своей простотой и красотой, откуда на них ни
посмотри. Шхуна,  ялик или  катер,  управляемые хорошим моряком, маневрируют
так, как будто  они наделены  способностью  мыслить и быстро  выполнять свои
решения. И какой-нибудь ловкий маневр вызывает у нас умиление и радость, как
всякое проявление сообразительности живого существа или  грациозная четкость
его движений.
     Из   названных  мной   трех  разновидностей  судов  с   косым  парусным
вооружением катер, гоночное судно par excellence имеет наиболее внушительный
вид  благодаря тому, что все  его паруса  соединены  в  один. Огромный парус
придает катеру гордую величавость, когда он тихо скользит вдоль линии берега
или огибает  мол  перед вашим восхищенным  взором.  На якоре  шхуна выглядит
лучше;  она производит впечатление большей мощности  и равновесия  благодаря
своим двум  мачтам, размещенным  вдоль  корпуса с  наклоном  к корме.  Легче
всего, по-моему, управлять яликом.
     Итак, для гонок -- катер, для  дальней увеселительной поездки -- шхуна,
для крейсирования в отечественных водах -- ялик.
     Управление  всеми   ими  --  несомненно  тонкое  искусство.  Для  этого
требуется  не  только знание основных правил  мореходства, но  и специальное
знакомство со свойствами судна. В теории все суда управляются одинаково, так
же как отношения наши  со всякими людьми строятся на  одних  и  тех же общих
принципах. Однако  если хотите  добиться в жизни тех  побед, которые  даются
лишь любовью и доверием окружающих, не подходите одинаково к двум людям, как
бы  схожи  характером они вам ни казались. Могут существовать какие-то общие
правила  поведения,  но  отношения  между  людьми  не  подчиняются   никаким
правилам. Подход к людям -- такое  же искусство, как управление кораблями. И
те  и другие живут в ненадежной стихии, подвергаются  разным  неуловимым, но
сильным влияниям и хотят, чтобы вы оценили их  достоинства, а не  занимались
выявлением их недостатков.
     Чтобы  создать  полное  единение  со своим  кораблем,  моряку  не  надо
выяснять,  на  что этот  корабль  не  способен. Прежде  всего  следует точно
узнать, на что  он способен и чего можно от  него  ожидать,  когда  для него
наступит момент показать себя,
     На первый взгляд как  будто все равно,  как  именно  вы будете выяснять
трудный вопрос о предельных возможностях судна.  На самом же деле это далеко
не  все  равно. Все дело  в подходе к этой задаче. В конце концов  управлять
судном -- дело более мудреное, чем управлять людьми.
     И это искусство, как и всякое другое, должно  основываться на свободе и
глубокой искренности чувств, которые, подобно закону природы, подчиняют себе
бесконечный  ряд  различных  явлений.  Ваши  усилия  должны идти от  чистого
сердца. Вы  разговариваете по-разному с угольщиком и с профессором. Но разве
это значит  быть двуличным? Ничуть. Важно то, что в обоих этих  людях, столь
похожих и  столь различных, вы  искренне видите  товарищей своих на  опасном
жизненном пути. Конечно, какой-нибудь обманщик, думающий только о том, чтобы
выиграть свою жалкую игру, пустит в ход всякие хитрости. Людей -- кто бы они
ни  были, профессора или угольщики,-- обмануть легко. Более  того,  они даже
имеют   удивительное   свойство   поддаваться  обману,   какую-то  странную,
необъяснимую склонность сознательно позволять обманщику водить себя за нос.
     Но  судно  -- это  наше  творение,  и  сотворили  мы  его,  побуждаемые
стремлением идти все вперед и вперед. Судно не потерпит, чтобы им командовал
шарлатан,  оно не  станет мириться с ним, как  мирится общество, например, с
мистером  А.,  видным  государственным  деятелем, или мистером Б., известным
ученым, да и с кем угодно, кому повезло в игре. Хоть я и не охотник до пари,
но  готов  держать пари на большую  сумму,  что  ни  один  из  первоклассных
шкиперов  гоночных  яхт  не был шарлатаном.  Слишком  трудно было бы  такому
человеку управлять судном -- ведь тут имеешь дело не с толпой, а с отдельным
судном, как бы с индивидуумом.
     В  каждом человеке есть что-то  от толпы, какая-то  частица  ее души  и
темперамента.  Как бы  серьезно  мы  ни воевали друг с  другом,  мы остаемся
братьями,  нас  роднят даже  самые низменные  стороны  нашего  интеллекта  и
нестойкость наших чувств. Не то с судами. Они не  имеют друг с другом ничего
общего. Эти  чуткие существа глухи к нашим ласковым уговорам, одними словами
их не улестишь, нужно что-то большее, чтобы заставить их выполнить нашу волю
и  завоевать  нам  славу.  И  это  очень  хорошо  --  иначе  среди  мастеров
мореплавания было бы  больше дутых репутаций. Повторяю:  суда не имеют ушей,
но я знавал суда, которые, право, как будто имели глаза. Чем же другим можно
объяснить то,  что  один тысячетонный барк  отказался  слушаться руля и  тем
самым  спас  от  страшного  столкновения два судна  и  спас репутацию  очень
хорошего  капитана? Я был два года близко знаком с этим  барком и ни разу ни
до,  ни после  этого  случая  не  замечал за ним никакого непослушания. А  с
капитаном, которому барк верно служил (вероятно, потому, что чувствовал, как
любит  его капитан),  я  был знаком еще больше времени и  должен  отдать ему
справедливость: это происшествие (хоть и окончившееся столь благополучно) не
только  не поколебало,  но еще усилило его доверие к своему барку. Да,  наши
суда  не имеют ушей --  и потому обмануть их нельзя. Я  хочу подкрепить свою
мысль относительно  взаимной верности, связывающей  капитана  и  его  судно,
мастера  и его искусство, следующим  утверждением, которое может  показаться
парадоксом, на  самом же деле вполне естественно: если шкипер гоночной  яхты
думает только о  том, чтобы победить в состязании и прославиться, он никогда
не  завоюет себе высокой репутации. Настоящий моряк, подлинный хозяин  судна
(говорю это уверенно на основании моего большого  опыта) стремится к одному:
сделать  все, что в  его силах, при  помощи вверенного ему  судна. Забыть  о
себе,  посвятить  всего  себя  служению  своему великому  искусству, --  вот
единственный путь для моряка.
     Здесь, пожалуй,  уместно  будет  поговорить  о  разнице между  моряками
прошлого (которые и сегодня еще с нами) и моряками будущего, их преемниками.
История  повторяется,  но  никогда  не  возродить  нам  умершего  искусства.
Неповторимый  голос его ушел из  моря навсегда, отзвучал,  как песня  убитой
дикой  птицы.  Нет  того, на что раньше откликалась душа радостью, искренним
увлечением. Плавание на парусных судах -- искусство, и прекрасная  тень  его
уже  уходит от  нас  в мрачную долину  забвения.  Плавание вокруг  света  на
современном  пароходе  (хотя не следует преуменьшать  всей ответственности и
этой задачи) не дает  моряку того ощущения близости к природе,  без которого
невозможно  никакое  искусство.  В  управление  современные  пароходом моряк
вкладывает меньше  души, но оно требует от него большей точности. Оно не так
трудно, как управление парусным судном, но зато не дает того удовлетворения,
ибо здесь нет тесной близости  между  художником и средствами его искусства.
Другими словами, в работе моряка на пароходе меньшую роль играет его  любовь
к своему  делу. Результаты этой работы  заранее точно  измерены во времени и
пространстве,  как нельзя  измерить  творческие  достижения  художника.  Это
обязанности,  которые  может выполнять  любой  человек,  не  слишком  сильно
страдающий от морской болезни, их можно выполнять  охотно, но без увлечения,
добросовестно, но без любви. Точность -- вот что  здесь  требуется. В строго
упорядоченной  работе  нынешнего моряка нет места той неуверенности, которая
сопутствует  художнику  в каждом новом начинании.  Он  не переживает великих
часов веры в себя и не  менее великих часов сомнений и угрызений. В наши дни
дело  моряка  -- ремесло и,  конечно, как во всяком ремесле, в нем есть своя
романтика, своя честь, своя награда, свои тяжкие  тревоги и  часы блаженного
удовлетворения.  Но в  современном  мореплавании нет  поэзии борьбы человека
один  на  один с  чем-то  безмерно более  могучим,  чем он.  Труд  моряка на
парусных судах  был  напряженным,  целиком захватывавшим  творчеством, исход
которого решали боги. А в  наши дни это уже не подвиг, не достижения таланта
и  темперамента  отдельного  человека,  а  просто  --  умелое  использование
покоренных сил природы, еще один шаг на пути к полной победе над ней.


     IX


     Еще недавно каждый рейс судна,  на  котором поспешно начинали брасопить
реи, как только ступит на борт лоцман с карманами, полными писем, походил на
состязание,   состязание  с  временем,   стремление   добиться  результатов,
превосходящих  все  ожидания. Как  всякое  подлинное  искусство,  управление
судном имело свою технику, и о ней всегда с упоением  толковали моряки,  для
которых их работа была не только средством к существованию, но и выходом сил
и темперамента. Использовать  наилучшим,  наивернейшим  способом  бесконечно
изменчивые настроения неба и  моря -- не для передачи на полотно, а для нужд
своего дела -- навсегда стало их призванием. Они вкладывали в него всю душу,
и  черпали  в  нем  не  меньше  вдохновения, чем  любой  человек, когда-либо
водивший  кистью