Мускве удалось цапнуть его за  нос.  Укус  был
глубоким, и если у неженки Пипунескуса была вообще хоть капля мужества, то
при этом и она улетучилась. И,  пока  Мусква  крепко  держал  его  зубами,
Пипунескус вопил что есть мочи, извещая свою маменьку, что его убивают.  А
Исквау продолжала себе любезничать с Тэром и  не  обращала  на  эти  крики
никакого внимания.
   Освободив  наконец  окровавленный  нос,  Пипунескус,  пользуясь   своим
огромным преимуществом в весе, стряхнул с себя Мускву  и  кинулся  наутек.
Мусква  доблестно  преследовал  противника.  Дважды  обежали  они   вокруг
водоема, и Мусква несся  за  ним  по  пятам,  пока  насмерть  перепуганный
Пипунескус, зазевавшись на мгновение, не налетел на скалу и не  растянулся
во весь рост на земле. Сейчас  же  Мусква  снова  оказался  на  нем  и  не
перестал бы кусаться и рычать, пока не выбился бы из сил, если бы случайно
не увидел, что Исквау и Тэр не спеша спускаются с горы в долину.
   Почти в тот же миг он забыл о драке. Его большой друг Тэр, вместо  того
чтобы разорвать медведицу  на  части,  уходит  вместе  с  ней!  Медвежонок
опешил. Пипунескус, придя немного в себя, тоже  уставился  на  них.  Затем
медвежата посмотрели друг на друга. Мусква облизнулся, как бы выражая этим
противоречивость  своих  чувств  -  колебание  между  соблазном  изувечить
Пипунескуса и властным голосом долга,  зовущим  его  следовать  за  Тэром.
Пипунескус разрешил эти сомнения. С жалобным ревом кинулся он за матерью.
   Тревожное время наступило для двух медвежат.  Всю  ночь  Тэр  и  Исквау
провели в густом ивняке у поймы. Вечером Пипунескус опять было подкрался к
мамаше,  но  Тэр  снова  отшвырнул  его  на  середину   ручья.   Повторное
доказательство неудовольствия Тэра окончательно убедило Мускву в том,  что
взрослые медведи не расположены  терпеть  общество  медвежат.  Результатом
этого открытия было заключение перемирия между ним и Пипунескусом, которое
длилось всю ночь.
   Тэр и Исквау ушли недалеко. За всю ночь они не отошли от подножия  горы
дальше двухсот - трехсот ярдов. Поэтому Мусква  воспользовался  случаем  и
отдохнул. Но поспать по-настоящему  так  и  не  пришлось,  он  по-прежнему
упорно держался своего решения не упускать Тэра из  виду.  Весь  следующий
день Исквау и Тэр не выходили из зарослей.
   Как только наступило утро, Мусква пустился на промысел. Сочная  молодая
трава была ему, конечно, по вкусу, но ей одной сыт не  будешь.  Он  видел,
что Пипунескус роется в мягкой земле у самого ручья, и в конце  концов  не
выдержал и прогнал его от недорытой ямки, взяв дальнейшие  поиски  в  свои
руки. Покопавшись еще немного, он вытащил из земли белую луковицу.
   Подобного лакомства ему еще не попадалось - даже форель  не  шла  ни  в
какое сравнение с ним. Это было самое вкусное из того, что ему  доводилось
пробовать, если не считать рыбу. Луковица эта - корень клейтонии, и если с
ней можно было хоть  что-нибудь  сравнить,  то,  пожалуй,  только  кандык.
Клейтонии росли здесь в изобилии, и Мусква без устали откапывал их  корни,
пока лапы не разболелись не на  шутку.  Но  зато  и  наелся  уж  в  полное
удовольствие.
   Тэр еще раз оказался невольным виновником драки Мусквы с  Пипунескусом.
Уже к вечеру, когда  оба  взрослых  медведя  лежали  рядышком  в  зарослях
кустарника, Тэр вдруг ни с того ни с сего разинул свою  огромную  пасть  и
издал низкий, протяжный, раскатистый рев, очень похожий  на  тот,  который
прозвучал, когда он задрал насмерть черного медведя. Исквау подняла голову
и стала громко вторить ему.  Оба  они  делали  это  в  самом  великолепном
расположении духа и испытывали во время  этого  дуэта  полное  блаженство.
Почему медведи у себя на свадьбе находят удовольствие в дуэтах, от которых
кровь стынет в жилах, остается тайной,  и  объяснить  ее,  пожалуй,  могут
только сами медведи.
   Рев длился с минуту, и Мусква, который лежал возле  кустарника,  решил,
что пробил славный  час  -  Тэр  приканчивает  мамашу  Пипунескуса.  Глаза
медвежонка мгновенно отыскали неженку. На  беду  себе,  Пипунескус  в  это
время крался по опушке кустарника, и Мусква не дал ему и рта раскрыть.
   Черной молнией кинулся он  на  Пипунескуса  и  сбил  того  с  ног,  как
маленького ребенка. Несколько минут они кусали, колотили и  царапали  друг
друга. Вернее, все это делал главным образом Мусква,  так  как  Пипунескус
тратил свои силы в основном на вопли. Наконец большой медвежонок  вырвался
и опять пустился наутек. А Мусква загнал его в кустарник,  выгнал  оттуда,
прогнал до ручья и обратно, заставил мчаться вверх по откосу, а потом вниз
и преследовал, пока сам не выбился из сил и не свалился с ног.
   И в это самое время Тэр вышел из чащобы. Он был один.
   Казалось, Тэр  впервые  после  позапрошлой  ночи  обратил  внимание  на
Мускву. Он повел носом в одну, а затем  в  другую  сторону,  повернулся  и
пошел прямо к тем дальним склонам, с которых  они  спустились  сюда  вчера
днем.
   Мусква обрадовался, но был и  озадачен  этим.  Очень  уж  хотелось  ему
забраться в чащу кустарника и порычать там, подергать за шкуру  медведицу,
которая, без сомнения, лежит там сейчас бездыханная,  а  заодно  добить  и
Пипунескуса. Но, поколебавшись немного, Мусква припустился за Тэром.
   И вот он снова шагает по пятам за гризли.
   На этом и кончилась семейная жизнь Тэра и первая битва Мусквы. И  снова
они бредут на восток, навстречу самой страшной опасности -  опасности,  от
которой никуда не уйдешь, которая смертельна.
   Немного позже вышла из кустарника и Исквау.  Так  же  как  и  Тэр,  она
принюхалась к ветру. Затем повернула в, противоположном направлении  и  не
спеша,  уверенно  двинулась  вверх,  навстречу  закату.  За  ней  бросился
Пипунескус.



14. ПОЯВЛЕНИЕ СОБАК

   Дойдя до склона, ведущего к сбросу, который разделяет две  долины,  Тэр
повернул на юг, по направлению  к  тем  местам,  милях  в  восемнадцати  -
двадцати отсюда, где был убит черный медведь.
   Мусква полагал, что они с Тэром надолго распростились с Пипунескусом  и
его мамашей. Но самом же деле Тэр испытал пока еще только  первые  радости
медвежьего медового месяца. Теперь  он  удалялся,  чтобы  побыть  наедине,
поразмыслить и подкормиться. Да и Исквау тоже, хотя она и двинулась  прямо
на запад, еще не возвращалась к  себе.  Скорее  всего,  послезавтра,  если
судьба не вмешается в это  дело  по-своему,  они  встретятся  снова  и  на
следующее утро или к вечеру  следующего  дня  опять  расстанутся.  Так  их
встречи будут повторяться в течение двух  недель,  а  то  и  месяца,  пока
Исквау не станет неприветливой и злой. Тогда  она  отправится  к  себе  до
следующего года, и  не  исключено,  что  ее  последнее  "прости"  окажется
увесистой оплеухой, которую она залепит Тэру. Но замыслы живущих на  земле
то и дело рушатся самым  плачевным  образом.  Судьба,  которой  предстояло
стать между ними, в этот момент мчалась на лошадях по долине.
   Эту  первую,  сверкающую  звездами  ночь  после  разлуки  с  Исквау   и
Пипунескусом огромный гризли и медвежонок с рыжей мордочкой пробродили без
сна. Тэр не стал охотиться. Он взобрался по крутому склону вверх, а  затем
по глинистому откосу расщелины  спустился  к  подножию  горы  и  вышел  на
зеленую лужайку, густо заросшую кандыком. Это четырехлепестковый цветок на
тонком,  высоком  стебле,  с  двумя  листьями,  как  у  лилии,  и  сладким
луковицеобразным корнем. Всю ночь Тэр выкапывал и ел эти корни.
   Мускве, который до отвала наелся клейтонией, есть не  хотелось.  И  так
как днем он, если не считать драки, только и делал, что отдыхал, то  ночь,
сияющие звезды, красавица луна показались ему восхитительными.
   Луна взошла  около  десяти  часов,  и  такой  огромной  и  великолепной
медвежонок не видел ее еще ни разу за всю свою недолгую  жизнь.  Свет  ее,
стекая  с  горных  вершин,  как  лесной  пожар,  охватил  Скалистые   горы
таинственным красным пламенем. Вся низина реки  была  освещена  почти  как
днем. Небольшое озеро  у  подножия  горы  тихо  мерцало,  а  питающие  его
ручейки, которые сбегали с гор  из-под  тающего  на  высоте  тысячи  футов
снега, низвергались вниз сверкающими  каскадами,  в  которых  лунный  свет
дробился и играл, словно это была искрящаяся алмазная россыпь.
   Там и сям пестрели кустарник, пихты и ели, как будто нарочно высаженные
здесь. На вершине заросшего зеленью склона горы, невидимое для глаз Тэра и
Мусквы, спало стадо горных баранов.
   Мусква бродил с Тэром, обследуя чащи кустарника, черные  тени  сосен  и
елей, берег  озера.  Здесь  он  обнаружил  лужицу  жидкой  грязи,  которая
оказалась просто спасением для  его  измученных  ног.  И  в  течение  ночи
медвежонок раз двадцать забирался в нее.
   Даже на рассвете Тэр все  еще,  казалось,  не  торопился  уйти  отсюда.
Солнце уже было довольно высоко, а он все блуждал и блуждал по  лужайке  и
по берегу озера, выкапывая  попадающиеся  коренья,  набивая  брюхо  мягкой
травой. Мускве, который позавтракал луковичками кандыка, это было по душе.
Он только не понимал, почему Тэр не  заберется  в  озеро  и  не  нашвыряет
оттуда форели. Медвежонок еще не знал, что рыба водится не во всякой воде.
   В конце концов он сам отправился на рыбную ловлю и сейчас же  преуспел,
нарвавшись на одетого в твердый панцирь  черного  водяного  жука,  который
впился ему в нос своими острыми, как иглы, клешнями,  исторгнув  из  груди
медвежонка отчаянный вопль.
   Было часов десять, и в залитой солнцем ложбине медведю стало жарко, как
у печки, в его толстой шубе. Тэр бродил меж скал около водопада,  пока  не
обнаружил прохладное местечко. Он отыскал  небольшую  пещерку,  в  которой
было холодно, как в погребе. Все вокруг нее - и шифер, и песчаник  -  было
темным, холодным, скользким от множества струек талой  воды,  сбегавшей  с
горных вершин. Именно такие уголки выбирал обычно Тэр  в  жаркие  июльские
дни. Но Мускве здесь казалось темно, мрачно и в тысячу раз менее  приятно,
чем на солнышке. Часа через два он оставил  Тэра  в  этом  холодильнике  и
принялся обследовать уступы, не имея ни малейшего представления о том, как
они опасны.
   Несколько минут все шло прекрасно. Затем медвежонок ступил  на  зеленую
шиферную плиту, по которой тончайшей прозрачной  паутинкой  стекала  вода.
Точно так же бежала она по этой плите уже сотни лет и отполировала ее, как
жемчужину. Плита  стала  скользкой,  точно  ее  смазали  жиром.  Мусква  и
опомниться не успел, как ноги у него разъехались, и в следующее  мгновение
он уже скользил вниз, прямо в озеро, до которого было футов сто.
   Он несся кувырком через мелкие лужицы.  Точно  мячик,  перелетал  через
крохотные водопадики. У него даже дух захватило.  Он  ослеп  и  ничего  не
соображал от испуга. С каждым ярдом скорость его падения  все  возрастала.
Его душераздирающие вопли разбудили Тэра.
   На том месте, где потоки с гор спадают в  озеро,  образовался  отвесный
обрыв. И Мусква перелетел через него, причем инерция его падения оказалась
так велика, что медвежонка швырнуло с  разгона  чуть  ли  не  на  середину
озера. С громким плеском шлепнулся он в воду и скрылся.
   Он погружался все глубже и глубже во тьму  и  холод,  туда,  где  нечем
дышать. А затем спасательный пояс, надетый на него самой  природой  -  его
жир, - снова поднял его на поверхность, и медвежонок забарахтался,  хлопая
по воде всеми четырьмя лапами. Это было его первое плавание. На  берег  он
выбрался совершенно обессиленный и измученный. И, когда Тэр  спустился  со
скалы, медвежонок все еще лежал, тяжело дыша.
   В свое время мать Мусквы задала ему хорошую взбучку, когда он напоролся
лапой  на  иглу  дикобраза.  Она  наподдавала  ему  за   каждую   подобную
оплошность, считая трепку лучшим лекарством. Воспитание медвежат и состоит
главным образом в подобного рода поучениях, и, окажись мать Мусквы  сейчас
здесь, она бы снова проучила его таким же образом. А  Тэр  только  обнюхал
медвежонка,  убедился,  что  тот  цел  и  невредим,  и  тут   же   занялся
откапыванием кандыка.
   Не успел он доесть только что вырытый  корень,  как  вдруг  замер  и  с
полминуты  простоял  в  неподвижности,  как  статуя.  Мусква,  вскочив   и
отряхнувшись,  тоже  прислушался.  Оба  медведя  что-то  услышали.  Легко,
неторопливо Тэр выпрямился, встав на задние лапы. Он повернулся на  север,
уши его  насторожились,  чуткие  ноздри  напряглись.  Он  не  почувствовал
никакого запаха, но зато услышал!
   Доносился еле различимый незнакомый звук, которого здешние горы еще  не
слышали. Лаяли собаки.
   Минуты две Тэр сидел на задних лапах. Ни один  мускул  его  гигантского
тела не шевелился, только ноздри чуть вздрагивали. Сюда, в низину,  в  эту
глубокую впадину под горой, даже звуку трудно было  проникнуть.  Мгновенно
опустившись на четвереньки, гризли полез вверх по зеленому склону горы, на
вершине которой  прошлой  ночью  отдыхало  стадо  горных  баранов.  Мусква
кинулся за ним.
   Поднявшись футов на сто, Тэр остановился и, оглядываясь, снова поднялся
на задние лапы. Теперь и Мусква смотрел на север.  Внезапный  порыв  ветра
помог отчетливо расслышать лай.
   Меньше чем в полумиле от  Тэра  и  Мусквы  свора  специально  обученных
эрделей Ленгдона, захлебываясь лаем, мчалась по горячему следу. Лай звучал
яростно, заливисто, и это говорило отставшим на полмили Брюсу и  Ленгдону,
что собаки недалеко от зверя.
   Голоса собак взбудоражили Тэра. Инстинкт опять подсказывал гризли,  что
какой-то новый враг вторгается в его мир. Он  не  испугался.  Но  инстинкт
властно настаивал на отступлении, и медведь стал взбираться выше  и  выше,
пока не достиг части горы, которая была  загромождена  каменными  глыбами.
Там он снова остановился.
   Он ждал. Какова бы ни была эта опасность, надвигалась она  с  быстротой
ветра. Гризли и Мусква  слышали,  как  она  вырвалась  на  склон,  который
отделял впадину вокруг озера от долины. Вершина этого  склона  приходилась
как раз на уровне глаз Тэра, и он увидел, как вожак стаи показался на краю
этой вершины и на миг замер, четко  обозначившись  на  фоне  неба.  Вскоре
появились и остальные.
   С полминуты собаки стояли неподвижно, вглядываясь в приозерную  впадину
под собой и втягивая ноздрями терпкий запах, которым она  была  пропитана.
Тэр наблюдал за врагом не шевелясь,  и  только  низкое,  страшное  рычание
зарождалось у него в груди.
   Он снова начал отступать лишь после того, как вся свора кинулась вниз и
залилась звонким лаем. Но его отступление не походило на  бегство.  Гризли
не боялся. Он продолжал свой отход потому, что так было нужно.
   Тэр не напрашивался на неприятности. У него не было ни  малейшей  охоты
удерживать этот луг и озерцо за собой. Есть другие  луга  и  озера,  а  по
своей природе Тэр не был охотником до драк.  Но  он  был  готов  к  драке.
Медведь продолжал недобро ворчать. А в груди его медленно разгорался гнев.
   Тэр прятался между утесами. Он шел по уступу горы, и Мусква не отставал
от него. Гризли  взобрался  по  крутому  откосу  скалы  и  запетлял  между
огромными каменными глыбами. Но он все время выбирал путь, который был  бы
по силам медвежонку. Только один раз он полез  было  с  выступа  скалы  на
нависший сверху пласт песчаника, но, увидев, что Мусква не взберется сюда,
спустился обратно и пошел другим, более легким путем.
   Лай собак слышался далеко внизу, в приозерной впадине. Затем  он  начал
быстро приближаться, нарастая снизу, точно несся на крыльях. И Тэру  стало
ясно, что свора мчится вверх по зеленому склону. Он снова задержался.
   На этот раз ветер донес запах собак,  отчетливый  и  резкий.  От  этого
запаха каждый мускул огромного тела гризли напрягся,  и  в  груди  медведя
разгорелся злобный, неукротимый  огонь.  Собаки  принесли  с  собой  запах
человека!
   Теперь Тэр взбирался вверх побыстрее. Заливчатый,  яростный  лай  собак
звучал уже, казалось, не более чем в сотне ярдов, когда гризли  ступил  на
узкий карниз, образованный сдвигом каменных пород.
   С одной стороны карниза подымалась перпендикулярно  каменная  стена.  С
другой шел отвесный  обрыв  футов  в  сто  глубиной.  Сам  же  карниз  был
загроможден огромной каменной глыбой, обрушившейся сюда с  горы  так,  что
остался только узкий проход.
   Великан гризли довел медвежонка до этой каменной глыбы к началу прохода
и сделал на площадке резкий разворот, пропустив Мускву вперед, а сам  стал
между ним и собаками. Перед  лицом  настигающей  опасности  мать-медведица
загнала бы Мускву в  какую-нибудь  спасительную  расщелину  в  скале.  Тэр
поступил иначе. Поднявшись на задние лапы во весь  рост,  он  стал  грудью
навстречу опасности.
   Пройдя футов двадцать по карнизу, Тэр зашел за выступ отвесной скалы  и
страшными, налитыми кровью глазами  осмотрел  уготованную  им  для  гостей
ловушку.
   Свора  приближалась  с  оглушительным  лаем.  К  выступу,  за   которым
притаился Тэр, собаки бежали плечом  к  плечу.  Миг...  и  первая  из  них
выскочила на арену, которую выбрал для боя Тэр.
   Стая  мчалась  такой  тесной  группой,  что,  когда  передние   собаки,
неожиданно наскочив из-за крутого поворота прямо на Тэра, попытались резко
осадить, задние, налетев на них с разгона, швырнули их  прямо  на  гризли.
Тэр с ревом врезался в стаю.
   Его огромная лапа протянулась вперед, и Мускве показалось, что он одним
махом  подгреб  под  себя  сразу  полстаи.  Чудовищные   челюсти   медведя
сомкнулись и разом перегрызли спину ближайшей собаке.  Второй  он  так  же
быстро свернул шею. Затем гризли кинулся вперед и,  прежде  чем  остальные
собаки успели опомниться, влепил  одной  из  них  удар,  от  которого  она
перелетела через край обрыва и шлепнулась о камни с  высоты  сотни  футов.
Все произошло в какие-нибудь полминуты. Но за это время  остальные  девять
собак уже успели отскочить в сторону.
   Эрдели Ленгдона были настоящими бойцами. Все они как  один  происходили
из рода бойцов, а Брюс и Метусин так натаскали их, что им теперь  был  сам
черт  не  брат.  Трагическая  судьба  трех  собак  не  очень-то   напугала
остальных.
   Быстрые, как молния, они окружили  гризли,  низко  припав  на  передние
лапы, каждая готовая в любой момент отскочить в сторону или назад  и  уйти
от внезапных нападок медведя. Их лай перешел в частое,  злобное  тявканье,
которое дает знать охотникам,  что  жертва  загнана  и  ей  теперь  некуда
податься. В этом  и  состоит  их  роль  -  изводить  и  выматывать  зверя,
замедлять его  бегство,  заставлять  то  и  дело  задерживаться,  пока  не
подоспеют охотники, чтобы добить его. Борьба между Тэром и собаками -  это
страшное, но благородное и захватывающее состязание. Появление же людей  с
винтовками превращает состязание в бойню.
   Но если у собак были свои уловки, то  и  у  Тэра  имелись  свои.  После
трех-четырех бесполезных выпадов, от которых  эрдели,  более  подвижные  и
быстрые, чем он, легко  уклонялись,  гризли  стал  пятиться  к  скале,  за
которую забился Мусква. И, по мере того как он отступал, собаки наступали.
   Их лай, который становился все громче, и очевидность того, что Тэру  не
прогнать собак и не разорвать их в клочья, нагнали на Мускву такой  страх,
какой ему раньше и не снился. И тут медвежонок вдруг повернулся и бросился
в ближайшую расщелину.
   Тэр продолжал пятиться, пока не уперся в камень. Повернув голову  вбок,
гризли  поискал  глазами  медвежонка.  Но  того  и  след  простыл.  Дважды
поворачивал  Тэр  голову.  Убедившись,  что  Мусква  исчез,  медведь  стал
отступать дальше. Он отступал, пока не загородил собой узкий проход  сбоку
- запасной выход, который он берег на крайний случай.
   Собаки бешено лаяли на него. Они захлебывались  от  ярости,  шерсть  на
загривках стояла дыбом, клыки оскалились до самых  десен.  Все  напористей
наседали они на гризли. Они вызывали его:  попробуй,  остановись,  кинься,
поймай хоть одну, раз ты такой ловкий!
   Собаки, увлеченные