Наступил _паскувепесим_ - месяц линьки. А именно в этом месяце или чуть
раньше,  в  конце  июня,  который  называют  "месяцем  опыления",  Тэр   и
отправлялся обычно на  поиски  медведицы,  которая  приходила  к  нему  из
западных  урочищ.  Гризли  почти  во  всем   следовал   раз   и   навсегда
установившейся привычке и каждый год проделывал одно и то же  путешествие,
неизменно забираясь в эту долину реки Бэбин. Он никогда не упускал  случая
поесть по пути рыбки. И чем больше он ее ел, тем  сильнее  от  него  пахло
рыбой. Едва ли Тэр думал, что от этого  благоухания  он  становится  более
привлекательным для своей подруги. Во всяком случае, рыбы он съел столько,
что от него просто разило.
   Гризли встал со своего места и, растянувшись на плотине,  пролежал  там
часа два, пока не наступил закат. За это время он выплеснул  из  воды  еще
три форели. Мусква съел голову одной из них, а Тэр все остальное. И  снова
они пустились в странствия.
   Они вступили в совершенно новый для Мусквы  мир.  Ни  одного  знакомого
звука не было  здесь  слышно.  Умолкла  монотонная  песня  ручьев  верхней
долины. Не слышно  было  голоса  сурков,  куропаток  и  вечно  озабоченных
гоферов. Вода в озере  была  глубокая,  темная,  неподвижная.  Черные,  не
знающие солнца омуты таились  под  самыми  корнями  деревьев  -  настолько
близко лес подступал к озеру. Здесь  не  было  скал,  которые  так  трудно
преодолеть, но  повсюду  встречались  сырые,  скользкие  стволы  деревьев,
частые завалы бурелома и разбросанные там и сям заросли кустарника. И даже
воздух был совсем другой. Ни движения - тишина.  Они  брели  по  чудесному
ковру из мягкого мха, в котором даже Тэр утопал  по  самые  плечи.  Шли  в
загадочный  мрачный  лес,  полный  таинственных  теней,  в  котором  стоял
терпкий, едкий запах гниющих растений.
   Тэр шагал уже не так быстро. Молчание, мрак и гнетущий запах, казалось,
настораживали гризли.  Он  ступал  бесшумно,  то  и  дело  останавливался,
осматриваясь и прислушиваясь. Принюхивался  к  омутам,  скрытым  у  корней
деревьев. При каждом новом звуке медведь замирал на  месте.  Голова  низко
опускалась к земле, уши  поднимались.  Несколько  раз  Мусква  видел,  как
какие-то тени проплывали во  мраке.  Это  пролетали  большие  серые  совы,
которые зимой становятся белоснежными. А  один  раз,  когда  уже  начинало
смеркаться, они набрели на существо очень свирепого вида, которое при виде
Тэра в страхе метнулось прочь. Это была рысь.
   Еще не совсем стемнело, когда Тэр и Мусква бесшумно  вышли  из  чащи  и
очутились сначала на берегу ручья,  а  потом  у  большого  пруда.  Пахнуло
теплом и запахом чего-то нового, незнакомого. Запах, казалось, исходил  из
пруда, посредине которого виднелись какие-то круглые строения, похожие  на
огромные шалаши, обмазанные толстым слоем глины, и пахло не  рыбой  -  это
медвежонок уже знал.
   Здесь жили бобры, и всякий раз, как Тэр забредал в эту часть долины, он
неизменно наведывался в колонию бобров. Случалось, что  тут  перепадал  на
завтрак или на ужин какой-нибудь толстый бобренок. Но сегодня  медведь  не
был голоден да к тому же торопился. И все же он  задержался  на  несколько
минут, притаившись в тени, у берега.
   Бобры уже приступили к ночным работам. Какие-то поблескивающие  зигзаги
скользили по водной глади. Мусква не мог понять, что это такое, но  вскоре
разглядел темные плоские головы и заметил, что большинство их двигалось от
берега пруда по направлению к длинной,  низкой  перемычке,  отгораживавшей
воду с востока ярдов на триста.
   Для Тэра эта  запруда  оказалась  новинкой,  и,  прекрасно  зная  своих
искусных друзей - если ему и случалось закусить кем-нибудь из них, то ведь
только изредка, - он понял, что бобры расширяют  границы  своих  владений,
сооружая новую плотину.
   Тэр и Мусква наблюдали, как два толстых труженика с  громким  всплеском
столкнули  в  воду  четырехфутовое  бревно.  Один  потянул  его  на  место
строительства, а второй вернулся к какой-то другой работе. Чуть позднее на
том берегу с  треском  повалилось  дерево  -  еще  один  работник  успешно
завершил свой труд.
   Тэр направился к плотине. И в ту же минуту что-то оглушительно треснуло
и громко плеснулось в воде. Это старый бобр увидел Тэра и, подавая  сигнал
тревоги, так шлепнул плоской стороной своего широкого  хвоста  по  гладкой
поверхности воды, что удар прозвучал в тишине, словно ружейный выстрел.  И
сейчас же пруд со всех сторон огласился плеском. Вся вода сразу закипела и
забурлила - штук двадцать потревоженных рабочих в панике плыли под водой к
своим обмазанным глиной твердыням. Мускву это общее возбуждение  захватило
настолько, что он чуть было не прозевал Тэра.
   Медвежонок догнал гризли уже  у  самой  плотины.  Некоторое  время  Тэр
критически осматривал новое сооружение. Потом попробовал, выдержит ли  оно
его  вес.  Постройка  оказалась  прочной,  и  по  этому  мосту  медведь  с
медвежонком прошествовали на другой берег. Вскоре Тэр ступил на  отчетливо
видную тропу, протоптанную карибу, и она, обогнув озеро, привела их  через
полчаса к ручью, который брал свое начало в озере и тек от него на север.
   Мусква мечтал об одном: чтобы  Тэр  наконец  сделал  привал.  За  время
короткого дневного сна ноги медвежонка не успели отдохнуть и теперь  ныли,
нежные подушечки на его лапах распухли и ободрались, на них  страшно  было
ступить. Весь день они шли не останавливаясь, и, будь на то  воля  Мусквы,
он в течение целого месяца не  сделал  бы  ни  одной  мили  пешком.  Идти,
конечно, было не так уж неприятно, но медвежонку  приходилось  то  и  дело
гнать рысью, чтобы успеть за Тэром. Так бежит малыш, уцепившись  за  палец
взрослого, который идет широким шагом. А Мускве и уцепиться-то было не  за
что.
   Подошвы медвежонка  жгло  точно  кипятком,  нежный  носик  был  порезан
кустарником и острой, как нож, болотной травой, спина болела.  И  все-таки
он не отставал.
   Но вот под ногами снова пошли песок и галька. Идти стало легче. Звезды,
миллионы звезд высыпали на небе, ясные, сверкающие...
   По всему было видно, что Тэр настроился идти и ночью. И неизвестно, чем
бы кончилось это ночное путешествие для медвежонка, если бы силы  небесные
не сговорились дать ему передышку.
   Еще  примерно  с  час  звезды  были  ясными,   а   Тэр,   этот   изверг
бесчувственный, все шел себе да шел. У Мусквы уже лапы заплетались одна за
другую. Но вот где-то в  отдалении,  на  западе,  прозвучал  низкий  рокот
грома. Рокот усиливался, нарастал, стремительно надвигаясь на них прямо  с
теплого Тихого океана.
   Тэр забеспокоился и, повернув голову в сторону грома, принюхался. Синие
огненные зигзаги вспарывали черный покров ночи, который то  и  дело  снова
затягивался, как огромный занавес. Звезды исчезли. Протяжно завыл ветер. И
вот хлынул дождь.
   Тэр отыскал скалу, которая образовала впадину с навесом над ней, и  они
с Мусквой успели забиться туда еще до начала  ливня.  Долгое  время  дождь
хлестал как из ведра. Казалось, воды Тихого океана выплескивались сюда. Не
прошло и получаса, как ручей вздулся, превратившись в бурный поток.
   Молнии  и  удары  грома  приводили  Мускву  в  ужас.  При  невероятных,
ослепляющих вспышках  молний  Мусква  мог  видеть  Тэра,  но  вдруг  снова
наступала кромешная тьма. Казалось, вершины гор рушатся в долину  и  земля
вздрагивает... И Мусква все ближе подбирался к  Тэру,  пока  не  устроился
наконец между передними его лапами и не прижался к лохматой груди гризли.
   Тэра не беспокоили эти шумные судороги  природы.  Единственно  чего  он
боялся - это намокнуть. Он  принимал  ванну  только  тогда,  когда  солнце
сверкало и рядом была какая-нибудь уютная нагретая скала, на которой можно
было растянуться.
   Еще долго после своего первого неистового низвержения ливень  никак  не
мог уняться. Но теперь это даже нравилось Мускве. Под укрывшей их  скалой,
прижавшись к Тэру, медвежонок чувствовал себя очень уютно и быстро заснул.
   Долгие часы продолжалось одинокое бдение  Тэра.  Время  от  времени  он
клевал носом, но беспокойство, не утихавшее в нем, не давало  ему  уснуть.
Вскоре после полуночи дождь перестал,  но  было  еще  очень  темно,  ручей
разлился и вышел из берегов... И Тэр остался под скалой.
   Мусква выспался на славу. Когда Тэр зашевелился  и  разбудил  его,  уже
наступил день. Медвежонок выбрался из-под скалы следом за гризли, чувствуя
себя несравненно лучше, чем вчера вечером, хотя лапы его еще ныли  и  тело
ломило.
   Тэр снова двинулся по течению ручья. По берегам его тянулись  отмели  и
бесчисленные болотца, буйно заросшие мягкой травой со множеством съедобных
кореньев. Здесь росли и стройные лилии на длинных стеблях, до которых  Тэр
был большой охотник.
   Но, чтобы такому огромному гризли насытиться подобными  вегетарианскими
деликатесами, понадобился бы целый день. А Тэр очень  торопился.  Любовный
угар Тэра длился всего несколько дней в году. Но и сам  Тэр  и  его  образ
жизни в эти дни изменялись  неузнаваемо.  Забота  о  хлебе  насущном  и  о
нагуливании жира отступала  у  гризли  на  время  счастливого  супружества
куда-то на второй план. Иными словами, он в эти дни  жил  не  только  ради
того, чтобы набить себе брюхо, а ел лишь для поддержания бренной оболочки.
Потому-то, пока дело дошло до обеда, Мусква чуть не умер с голоду.
   Но вот наконец -  день  еще  был  в  самом  разгаре  -  Тэр  подошел  к
обмелевшему затону, не свернуть к которому было бы просто преступлением.
   В ширину затон не достигал и двенадцати футов, но  форели  в  нем  было
очень много. Это были те рыбы, которые  в  половодье  поднялись  вверх  по
ручью, но не успели достичь озера. Вода  спала,  а  они  остались  в  этом
затоне; в ожидании нового подъема воды, когда можно будет уйти в  глубокие
реки Бэбин и Скину, они жили в этой ловушке. С одного края вода была здесь
глубиной в два фута, с другого же - всего в несколько дюймов.
   Гризли вошел в более глубокую часть, и Мускве, оставшемуся  на  берегу,
было видно сверху, как сверкающие в воде форели кинулись к отмели. Тэр  не
спеша двинулся на них, и, как только он  оказался  в  воде  на  глубине  в
восемь дюймов, рыбы в панике одна за  другой  попытались  проскочить  мимо
медведя опять в глубину. Раз за разом огромная правая лапа  Тэра  взметала
огромные столбы воды. Первый же из этих всплесков сбил Мускву  с  ног.  Но
зато  вместе  с  водой  на  берег  была  выплеснута  двухфунтовая  форель.
Медвежонок тут же оттащил рыбу от берега и набросился на нее.
   От  могучих   ударов   лапы   Тэра   в   водоеме   началось   настоящее
столпотворение. Рыбы метались от одного берега к  другому.  А  гризли  тем
временем выбросил на берег почти целую дюжину рыб.
   Мусква так увлекся едой, а Тэр - ловлей, что  оба  прозевали  появление
гостя. Они увидели его почти одновременно: Тэр - из воды, а Мусква -  стоя
над рыбой. И оба остолбенели от изумления.
   Гость был тоже гризли. Он принялся поедать рыбу, выловленную  Тэром,  с
таким  хладнокровием,  словно  наловил   ее   сам.   Такого   неслыханного
оскорбления и столь дерзкого вызова  никто  не  помнил  в  этой  медвежьей
стране. Даже Мусква  и  то  понял  это  и  выжидающе  посмотрел  на  Тэра.
Предстоял еще один бой, и, предвкушая его, медвежонок облизнулся.
   Тэр не спеша вылез из воды. На берегу он снова помедлил. Оба гризли  не
сводили глаз друг с друга. Пришелец смотрел на Тэра, не переставая  грызть
рыбину. Ни тот, ни другой не рычали. Мусква не заметил ни одного  признака
вражды. А затем, к вящему изумлению медвежонка, Тэр приступил к еде  шагах
в трех от незваного гостя!
   Может быть, человек и лучшее создание природы, но по части  уважения  к
старости подчас уступает медведю гризли. Тэру, например, и в голову бы  не
пришло грабить старого медведя, драться с ним, прогонять старика от  мяса,
даже если оно нужно самому Тэру. А далеко не о каждом  представителе  рода
человеческого можно сказать то же самое.
   Гость был старым да к тому же еще больным медведем. Ростом он почти  не
уступал Тэру, но так одряхлел, что грудь его стала  вдвое  уже,  а  шея  и
голова до смешного тощи.
   У индейцев племени кри есть особая кличка для такого медведя. Они зовут
его _Кьюйес Вопаск_ - медведь, который вот-вот умрет от старости.  Индейцы
ни за что не тронут  такого  медведя,  хотя  белый  человек  убивает  его.
Сородичи относятся к такому медведю  снисходительно  и  подпускают  его  к
своей добыче, если он окажется по соседству.
   Старый медведь, стоявший перед Тэром и Мусквой,  был  измучен  голодом.
Когти у  него  выпали,  шерсть  поредела,  на  шкуре  проступали  плешины,
беззубые, красные десны еле-еле  разжевывали  пищу.  Если  он  дотянет  до
осени, то заляжет в берлогу на последнюю свою спячку. Там и умрет. А может
быть, его час пробьет и того раньше. И тогда  Кьюйес  Вопаск,  почуяв  его
приближение, забьется в какую-нибудь глухую пещеру или глубокую  расщелину
в скалах и там отойдет с миром.
   Вот поэтому-то ни Брюс, ни Ленгдон ни разу не слышали, чтобы кто-нибудь
из людей нашел в Скалистых горах  кости  или  труп  гризли,  который  умер
естественной смертью!
   ...Огромный,  затравленный  зверь,  которого  мучила  рана  и  которого
преследовал  человек,  казалось,  понял,  что  это  последний  пир  Кьюйес
Вопаска, слишком старого, чтобы самому ловить рыбу, слишком старого, чтобы
охотиться, и слишком старого даже для того, чтобы  откопать  нежные  корни
дикой лилии. И Тэр не мешал ему. Они мирно уничтожали рыбу.  А  потом  Тэр
снова тронулся в путь, и маленький Мусква последовал за ним.



13. ПИПУНЕСКУС

   Вот уже два часа подряд тянулась эта бесконечная прогулка -  Тэр  тащил
за собой Мускву все дальше на север. С тех пор как  козья  тропа  осталась
позади, они отшагали добрых  двадцать  миль.  А  для  медвежонка  с  рыжей
мордочкой  это  было  равно  кругосветному  путешествию.  При   нормальных
условиях он не забрел бы от родных мест в такую даль лет до двух, а  то  и
до трех.
   Много  времени  отнимали  крутые  горные  склоны.  Но  Тэр  наверстывал
упущенное,  выбирая  самые  удобные  тропинки   вдоль   ручья.   Милях   в
трех-четырех от водоема, у которого  они  покинули  старого  медведя,  Тэр
неожиданно свернул на запад. И вот они снова взбирались на гору.
   Они поднялись на четверть  мили  вверх  по  заросшему  травой  оползню,
который - к счастью для Мусквы  с  его  больными  лапами  -  вывел  их  на
гладкую, совершенно ровную поверхность сброса.  Отсюда  они  выбрались  на
склоны, ведущие во вторую долину. Это была  та  самая  долина,  в  которой
милях в двадцати южнее Тэр убил черного медведя.
   С того момента, как Тэр оглядел свои владения с их северной границы,  в
нем произошла перемена, за которую Мусква, владей он даром речи,  смиренно
возблагодарил бы всевышнего. Тэр вдруг как-то  сразу  утратил  нетерпение,
подгонявшее его все время. Минут пятнадцать простоял он, заглядывая вниз и
принюхиваясь. Не спеша гризли спустился в долину и, дойдя до зеленых лугов
и поймы ручья, пошел навстречу ветру, который тянул с юго-запада.
   Ветер не доносил  желанного  запаха  подруги.  Однако  инстинкт,  более
безошибочный, чем рассудок, подсказывал гризли, что она где-то неподалеку.
Он не принимал в "расчет такого возможного, например, обстоятельства,  как
несчастная случайность, -  ведь  медведица  могла,  скажем,  заболеть  или
попасться охотникам, которые убили бы ее. Тэр всегда начинал свои поиски с
этого места и рано или поздно находил медведицу. Гризли знал  ее  запах  и
исхаживал эти низины по нескольку раз вдоль и поперек, так  что  появление
этого запаха не могло ускользнуть от него.
   Совершенно естественно, что в эти напряженные часы поисков гризли почти
совсем забыл про  Мускву.  Еще  до  заката  по  меньшей  мере  раз  десять
переходил Тэр взад и вперед ручей, и медвежонку приходилось то идти вброд,
то барахтаться в воде, то ползти за ним по дну ручья. Бедняга чуть было не
утонул и, возмущенный, почти решил уже отстать от  Тэра.  На  десятый  или
двенадцатый раз Мусква взбунтовался и не пошел за Тэром на другую  сторону
ручья. Но гризли скоро вернулся.
   Дальше события развивались совсем уж неожиданно. Солнце  уже  садилось.
Слабый ветерок вдруг изменил направление  и  задул  с  запада,  принеся  с
западных горных склонов в полумиле отсюда  запах,  который  заставил  Тэра
замереть на  месте  и  с  полминуты  не  двигаться,  а  затем  погнал  его
торопливой иноходью, самым безобразным аллюром, на который только способно
четвероногое. Мусква шаром катился  за  ним,  но,  хотя  и  бежал  во  все
лопатки, с каждым  шагом  отставал  все  больше.  И  медвежонок  наверняка
потерял бы Тэра, если бы тот не задержался  у  подножия  склона  ближайшей
горы, уточняя направление. Когда же гризли кинулся вверх по склону, Мусква
увидел его и с воплем припустился следом.
   На высоте двухсот  -  трехсот  ярдов,  там,  где  горный  склон  полого
спускался, переходя в лощину,  втягивая  носом  воздух,  стояла  красавица
медведица из чужих краев и с ней один из ее прошлогодних  медвежат.  Когда
Тэр перевалил за гребень горы, то оказался ярдах в пятидесяти от  нее.  Он
остановился и смотрел на нее. Исквау тоже смотрела  на  него.  И  началось
медвежье ухаживание.
   Торопливость, нетерпение, порыв, казалось, разом угасли. Да и у  Исквау
был  теперь  совершенно  безразличный  вид.  Минуты  две-три  Тэр   стоял,
оглядываясь кругом. За это время Мусква успел догнать его и уселся  рядом,
ожидая новой баталии.
   Исквау перевернула большую каменную глыбу и занялась поисками гусениц и
муравьев, как если бы  Тэра  здесь  и  не  было.  А  Тэр,  чтобы  не  дать
перещеголять себя, с такой же стоической невозмутимостью сорвал клок травы
и проглотил его. Исквау ступила шаг или два, и Тэр  тоже  ступил  шаг  или
два. Как  будто  совершенно  случайно,  само  собой  получалось,  что  они
продвигались навстречу друг другу.
   Мусква был озадачен, да и медвежонок постарше - тоже. Они сидели, точно
две собачонки, на  задних  лапках  и  удивленно  ждали,  что  же  за  этим
последует.
   Пять минут понадобилось Исквау и  Тэру,  чтобы  расстояние  между  ними
уменьшилось до пяти футов. Затем они церемонно принялись обнюхиваться. Как
только дело дошло до этого, медвежонок постарше присоединился к  семейному
кругу.
   Он уже достиг возраста, необходимого для получения  длиннейшего  имени,
индейцы называют таких медвежат _пипунескус_ - годовалый.
   Пипунескус решительно направился к Тэру  и  матери.  Казалось,  Тэр  не
заметил его. Но вдруг длинная правая лапа гризли мелькнула  в  неожиданном
апперкоте - ударе снизу, - от  которого  Пипунескус  взвился  в  воздух  и
полетел, кувыркаясь, в сторону Мусквы.
   Мать, все еще нежно обнюхиваясь  с  Тэром,  не  обратила  ни  малейшего
внимания на изгнание своего отпрыска. Но  Мусква  решил,  что  это  начало
новой смертельной битвы. Издав боевой клич, он кинулся вниз  по  склону  и
что было сил навалился на Пипунескуса.
   Пипунескус был маменькиным сынком. Он  принадлежал  к  тем  медвежатам,
которые упорно не отстают от своих мамаш и на  второй  год  жизни.  С  ним
нянчились, пока ему не сравнялось пять месяцев. Медведица и после этого не
переставала добывать для него лакомства. Он был толстый, гладкий  и  очень
избалованный. Настоящий неженка...
   Мусква  же,  напротив,  за  эти  несколько  дней  набрался   настоящего
мужества. И, хотя он был втрое меньше Пипунескуса и его лапы ныли, а спина
болела, он обрушился на противника, словно пуля, выпущенная из ружья.
   Все еще не опомнившийся от оплеухи Тэра, Пипунескус при  этом  яростном
нападении завопил, призывая на помощь мать. Ему еще ни разу не приходилось
сражаться, и он только перекатывался с боку на спину, царапаясь и испуская
истошные вопли, в то время как  острые  зубки-иглы  Мусквы  раз  за  разом
вонзались в его нежный бок.