о. Он увидел, как они  слезают
с лошадей и бегут в ущелье.  Затем  они  скрылись  в  нем.  Ленгдон  снова
повернулся к Тэру.
   Собаки не давали гризли уйти, и Ленгдон знал, Что тому не справиться  с
ними на открытом месте. Затем он  заметил  какое-то  движение  в  каменных
нагромождениях и негромко вскрикнул, поняв, в чем  дело,  когда  разглядел
Исквау, спокойно взбирающуюся на вершину горы.  Ленгдон  понял,  что  этот
второй зверь - медведица.
   Великан гризли - мужчина - остался внизу, чтобы биться. И если  собакам
удастся задержать его еще минут на десять - пятнадцать, то медведю  конец.
Брюс и Метусин выберутся к тому времени из ущелья и окажутся от него менее
чем в ста ярдах!
   Ленгдон поспешно сунул бинокль в футляр и помчался по  бараньей  тропе.
Ярдов сто пролетел одним духом, но дальше тропа разбегалась  на  множество
мелких тропинок, скользящих по глинистому склону,  и  следующие  пятьдесят
ярдов отняли у него целых пять минут.  Потом  Ленгдон  снова  почувствовал
твердую почву под ногами. Задыхаясь, он побежал дальше, и еще  через  пять
минут гребень горы заслонил от него Тэра и собак. Когда  же  он  перевалил
через  этот  гребень  и  пробежал  вниз  ярдов  пятьдесят  по  склону,  то
остановился как вкопанный. Дальше пути не было - он оказался на самом краю
крутого обрыва.
   Ленгдон находился теперь в пятистах ярдах от той площадки,  на  которой
стоял Тэр спиной к скале. Гризли повернул свою огромную голову к  собакам.
Ленгдон переводил дыхание, собирая силы для крика: Брюс и Метусин с минуты
на минуту должны были выбежать  из  перелеска.  Затем  его  вдруг  осенила
мысль, что, если они даже и услышат его крик, то все равно не поймут, чего
он хочет. Брюсу и в голову не придет, что  от  него  требуют  пощады  тому
самому зверю, за которым они гоняются чуть ли не целых две недели.
   И, когда Тэр, бросившись на собак, отогнал их на добрых двадцать  ярдов
в сторону ущелья, Ленгдон поспешно залег за камень.
   Если он еще не опоздал совсем, то спасти  гризли  теперь  может  только
одно. Стая эрделей отступила еще на несколько  ярдов  вниз  по  склону,  и
Ленгдон прицелился в нее. Одна мысль настойчиво сверлила его голову  -  он
должен пожертвовать своими собаками, иначе обречет Тэра на  гибель  в  тот
самый день, когда тот даровал ему  жизнь!  И  он,  не  колеблясь,  спустил
курок.
   Стрелять приходилось с  далекой  дистанции,  и  первая  пуля  взвихрила
фонтанчик пыли футах в пятидесяти от эрделей; надо было взять прицел выше.
Второй  выстрел,  и  снова  он  промахнулся.  Звук   третьего   слился   с
пронзительным воем, которого Ленгдон, однако, не расслышал, и одна  собака
покатилась кувырком с откоса.
   Сами по себе звуки выстрелов не испугали Тэра. Но когда он увидел,  как
один из его врагов высоко подпрыгнул и  затем  покатился  с  горы,  гризли
поспешил  в  укрытие,  за  каменные  глыбы.  Раздался  четвертый  выстрел,
пятый... При пятом выстреле собаки с отчаянным визгом кинулись  обратно  в
ущелье. Одна из них  припадала  на  перебитую  переднюю  лапу.  А  Ленгдон
вскочил на камень, служивший ему до этого опорой при стрельбе, и вгляделся
в линию горных вершин. Исквау только что достигла  вершины.  На  мгновение
задержалась и посмотрела вниз. Но вот она исчезла.
   Тэр под прикрытием  каменных  громад  и  огромных  глыб  выветрившегося
песчаника двигался по следу медведицы. После  того  как  Тэр  скрылся,  из
ущелья выскочили запыхавшиеся Брюс и Метусин. Оттуда, где они стояли, даже
по вершине горы можно было стрелять наверняка.  Поэтому  Ленгдон  закричал
как сумасшедший и замахал им руками, указывая _вниз_.
   Брюс и Метусин не замедлили попасться на эту удочку,  хотя  собаки  уже
снова яростно лаяли у камней, среди которых исчез Тэр. Охотники сейчас  же
решили, что Ленгдону оттуда, где он стоял, видно продвижение медведя и что
гризли сейчас несется в долину. И, только пробежав более ста ярдов вниз по
склону,  они  остановились  и  оглянулись  на  Ленгдона,  ожидая  от  него
дальнейших указаний. Но на этот раз Ленгдон, стоя  на  камне,  показал  им
рукой на линию горных вершин.
   Тэр в этот момент как раз переходил ее. На мгновение он, так же  как  и
Исквау, задержался и бросил последний взгляд на человека.
   И Ленгдон, прежде чем гризли исчез, помахал ему шляпой, и крикнул:
   - Счастливо, дружище... счастливо!



20. "ПРОЩАЙ, МУСКВА!"

   Ночью Ленгдон и Брюс обсуждали новые планы. А  Метусин  сидел  поодаль,
покуривая с невозмутимым видом и время от времени пристально приглядываясь
к Ленгдону, как бы все еще не в состоянии поверить  в  то,  что  произошло
сегодня днем.
   Пройдет много лун после сегодняшней ночи, и Метусин  всегда  будет  рад
случаю лишний раз поведать своим детям и внукам, друзьям и соплеменникам о
том, как он  однажды  охотился  с  белым  человеком,  который  перестрелял
собственных собак, чтобы сохранить жизнь какому-то гризли.  Ленгдон  после
этой истории уже не был для него прежним Ленгдоном, и после  этого  сезона
Метусин никогда больше не пойдет с ним на охоту. Потому что теперь Ленгдон
стал _кесквау_, то есть сумасшедшим. У него  что-то  разладилось.  Великий
Дух отнял у Ленгдона сердце и отдал его медведю гризли.
   И, покуривая свою трубку, Метусин поглядывал на  Ленгдона  с  некоторой
опаской. Его подозрение окончательно утвердилось,  когда  он  увидел,  что
Брюс  и  Ленгдон  сооружают  из  кожаной  корзины  клетку,  и  понял,  что
медвежонок будет сопровождать их в долгом путешествии. После этого у  него
уже не оставалось никаких сомнений  насчет  состояния  Ленгдона.  Ленгдона
"испортили". А подобная порча, по мнению  индейца,  не  предвещала  ничего
хорошего.
   На следующее утро вся экспедиция уже на рассвете была готова к  долгому
пути на север, и Брюс с Ленгдоном двинулись  впереди  вверх  по  склону  и
через хребет Скалистых гор в ту  самую  долину,  из  которой  они  впервые
увидели Тэра.  Вся  экспедиция  живописно  растянулась  за  ними  гуськом.
Шествие замыкал Метусин. А в кожаной корзине, притороченной  на  одной  из
лошадей, ехал Мусква.
   Ленгдон был весел и сиял.
   - Это самая удачная охота в моей жизни,  -  сказал  он  Брюсу.  -  И  я
никогда не пожалею, что мы не убил и его.
   - Много ты понимаешь! - пренебрежительно отозвался Брюс. -  Возьмись  я
за это дело по-своему, его шкура сейчас была бы  на  спине  Дишпен.  Любой
турист там, у железной дороги, отвалил бы за нее сотню долларов.
   - А для меня он живой стоит несколько тысяч,  -  ответил  Ленгдон  и  с
этими загадочными  словами  приотстал  посмотреть,  как  Мусква  переносит
путешествие.
   Медвежонок то валился из стороны в сторону, то перекатывался в корзине,
как неопытный новичок в хаудэ - широком, под балдахином седле на  спине  у
слона. Понаблюдав за ним некоторое время, Ленгдон  снова  присоединился  к
Брюсу. Еще раз шесть за следующие два-три часа подъезжал  он  к  Мускве  и
каждый раз возвращался к Брюсу все более молчаливым и задумчивым, как бы о
чем-то споря с самим собой.
   В девять часов они достигли конца долины Тэра. Прямо за ней возвышалась
гора, и здесь поток, вдоль которого они ехали, круто сворачивал на  запад,
углубляясь в узкий каньон [каменистый овраг]. К востоку начинался  зеленый
холмистый склон, по которому  лошадям  нетрудно  будет  пройти  и  который
выведет экспедицию в следующую долину, по направлению  в  Дрифтеуд.  Этого
направления Брюс и решил держаться.
   Посредине склона остановились дать лошадям  передышку.  Мусква  жалобно
взывал из своей кожаной темницы. Ленгдон слышал, но, казалось, не  обращал
ни малейшего внимания на этот плач. Он  не  отрывая  глаз  все  смотрел  и
смотрел на долину, по которой они только что проезжали.
   В свете утреннего солнца она была великолепна.  Отсюда  ясно  виднелись
заснеженные вершины, ниже которых лежало прохладное темное озеро, где  Тэр
недавно ловил рыбу. Отдаленные зеленые склоны гор казались  бархатными,  и
Ленгдону при виде всего этого подумалось, что сейчас он  в  последний  раз
слышит журчащую музыку страны Тэра.  И  она  подействовала  на  него,  как
хорал, как радостный гимн в честь того, что он  уходит  отсюда,  ничем  не
нарушив жизни гор и долин, оставляя все таким же, как было до его прихода.
Но так ли это? Разве до его ушей не доносится вместе с  этой  музыкой  гор
нечто печальное, скорбное, чья-то жалобная мольба?
   И снова неподалеку потихоньку всхлипнул Мусква.
   Тогда Ленгдон повернулся к Брюсу.
   - Решено,  -  сказал  он,  и  в  этих  словах  прозвучала  непреклонная
решимость. - Все утро я собирался с духом, и  вот  теперь  решился.  Вы  с
Метусином тронетесь дальше, как только лошади  отдышатся,  а  я  съезжу  в
долину, отъеду примерно на милю я выпущу медвежонка на волю  где-нибудь  в
таком месте, откуда он найдет дорогу в родные места.
   Он не стал дожидаться, чтобы его начали отговаривать, не  стал  слушать
возражения Брюса. Кстати, тот промолчал.  Взяв  Мускву  на  руки,  Ленгдон
направил лошадь обратно, к югу.
   Проехав с милю по долине, он  очутился  на  широком,  открытом  лугу  с
редкими зарослями ивняка и островками ели. Воздух благоухал  от  множества
цветов.
   Здесь он спешился и минут десять  посидел  с  Мусквой,  опустившись  на
землю. Вытащив  из  кармана  небольшой  бумажный  пакетик,  последний  раз
покормил медвежонка сахаром. Тяжелый комок подступил к горлу, когда  носик
медвежонка ткнулся в его  ладонь,  а  когда  Ленгдон  наконец  поднялся  и
вскочил в седло, глаза его застлал горячий, влажный  туман.  Он  попытался
рассмеяться.
   Может быть, это бесхарактерность,  но  он  любил  Мускву  и  знал,  что
оставляет в этой горной долине что-то очень близкое и дорогое.
   - Прощай, малыш, - говорил он, и голос его прерывался  от  волнения.  -
Прощай, малыш Злюка! Может, когда-нибудь я вернусь сюда и  мы  увидимся...
Ты будешь тогда большим, свирепым медведем. Но я не выстрелю... никогда...
ни разу!
   И он быстро поскакал на север.  Отъехав  ярдов  на  триста,  оглянулся.
Мусква бежал  следом,  но  расстояние  между  ними  быстро  увеличивалось.
Ленгдон помахал ему рукой.
   - Прощай! - крикнул он,  проглатывая  подступающий  к  горлу  комок.  -
Прощай!
   А еще через полчаса он, уже стоя на вершине склона горы, навел  бинокль
на долину. Мусква  виднелся  вдали  маленькой  черной  точкой.  Медвежонок
остановился и доверчиво ждал его возвращения.
   И снова Ленгдон  попробовал  было  рассмеяться,  но  ничего  не  вышло.
Перевалив через горы, он навсегда исчез из жизни Мусквы.



21. МУСКВА ИЩЕТ СВОЕГО ДРУГА

   Добрых полмили Мусква гнался за Ленгдоном. Сначала бегом, потом перешел
на шаг и наконец остановился, уселся по-собачьи, не сводя глаз с  далекого
горного склона. Если бы Ленгдон шел пешком, то медвежонок, пожалуй,  бежал
бы за ним, не думая о привале, пока не  выбился  бы  из  сил.  Но  кожаная
клетка смущала его. В ней было  тесно,  лошадь  на  ходу  так  встряхивала
клетку, что медвежонку это казалось землетрясением. А он понимал, что там,
впереди, не только Ленгдон, но и клетка.
   Некоторое время он сидел так и грустно всхлипывал. Но не  делал  дальше
ни шагу. Медвежонок  не  сомневался,  что  друг,  которого  он  уже  успел
полюбить, скоро вернется. Он всегда возвращался и еще ни разу  не  обманул
ожиданий медвежонка. Затем Мусква пустился на поиски клейтонии и  кандыка,
стараясь при этом  не  отходить  очень  далеко  от  места,  где  проходила
экспедиция.
   Весь этот день он провел в лугах, заросших цветами, у подножия  склона.
Светило солнце, было очень приятно. И он отыскал здесь немало столь  милых
его сердцу луковиц. Медвежонок рылся в земле  и  наелся  досыта.  Днем  он
соснул.
   Но, когда солнце стало садиться  и  тяжелые  тени  гор  надвинулись  на
долину, погрузив ее в темноту, ему стало страшно. Что  там  ни  говори,  а
ведь он был еще всего-навсего медвежонком в самом младенческом возрасте  и
до сих пор только одну ужасную ночь - ночь после гибели  матери  -  провел
один. Тэр заменил ему мать, а потом Ленгдон - Тэра, и до сегодняшней  ночи
ему еще не привелось по-настоящему почувствовать одиночество.
   Он  забился  в  чащу  боярышника  неподалеку  от  следа,   оставленного
экспедицией, и все ждал, настороженно прислушиваясь и  принюхиваясь.  Ярко
засверкали звезды, но сегодня их красота не могла выманить  медвежонка  из
его укрытия; И только на рассвете он,  осторожно  крадучись,  выбрался  из
своего убежища.
   Солнце снова приободрило его и сделало смелей,  и  он  побрел  обратно,
через долину.  Запах,  оставленный  прошедшими  здесь  накануне  лошадьми,
становился Все слабей и слабей и вот наконец совершенно исчез.  Этот  день
Мусква питался травой и несколькими корешками кандыка.
   Ночь застала его на вершине склона, по которому экспедиция проходила из
долины, где побывали Тэр и Исквау. Медвежонок устал, живот у него  подвело
от голода, и в довершение всего он окончательно заблудился.  Эту  ночь  он
проспал в дупле поваленного дерева.
   На следующий день отправился дальше и много еще дней и ночей бродил  по
долине в  полном  одиночестве.  Он  прошел  неподалеку  от  озерца,  возле
которого они с Тэром  повстречали  старого  гризли,  с  жадностью  обнюхал
рыбные кости и горестно всхлипнул.
   Проходил он и по берегу глубокого, темного озера.  Снова  довелось  ему
увидеть птиц,  пролетающих,  как  тени,  в  лесном  сумраке.  Проходил  по
плотине, построенной бобрами. А две ночи проспал по соседству с  запрудой,
образованной упавшими деревьями на том самом месте, откуда не так давно он
следил за Тэром, который ловил рыбу. Он уже почти  забыл  Ленгдона,  думал
больше о Тэре и вспоминал о матери. Так, как сейчас он скучал по  ним,  он
никогда не скучал по человеку. Дикая натура Мусквы взяла свое.
   Только в начале августа очутился он у края долины и перевалил через тот
самый склон, на котором Тэр впервые услышал гром ружей белых людей  и  где
впервые пули ужалили его. Медвежонку  частенько  приходилось  укладываться
спать на пустой желудок, но за эти две недели он заметно вырос  и  уже  не
боялся темноты.
   Мусква прошел по  глубокому,  не  знающему  солнечного  света  каньону,
который начинался выше грязевой лечебницы Тэра. И  так  как  отсюда  можно
было выбраться только одним путем,  то  он  наконец  очутился  наверху,  у
выхода из ущелья, через которое когда-то прошел, раненый Тэр, а следом  за
ним его преследователи: Брюс и Ленгдон. Но вот и родные  места,  его  дом:
внизу распростерлась вторая долина.
   Само собой разумеется, медвежонок не узнал ее. Все, что он здесь видел,
было совершенно незнакомо ему. Но долина была так прекрасна, полна  такого
изобилия и столько в ней было солнечного света, что медвежонок  не  спешил
выбираться из нее.
   Ему попадались целые заросли клейтониэд и кандыка.  А  на  третий  день
своего пребывания в долине он впервые самостоятельно убил живую дичь.
   Мусква чуть  не  наступал  на  маленького,  не  больше  красной  белки,
сурчонка. Зверек не успел удрать,  и  медвежонок  схватил  его.  Попировал
Мусква на этот раз на славу.
   Только еще через неделю прошел он по  пойме  ручья  возле  того  самого
склона, на котором погибла его мать. И если  бы  он  поднялся  на  вершину
склона и прошел по его гребню, то увидел бы ее кости, дочиста  обглоданные
зверьем и птицами.
   Еще через неделю медвежонок  оказался  на  небольшом  выпасе,  где  Тэр
задрал сначала карибу, а потом черного медведя.
   _Теперь-то Мусква понял, что он дома!_
   Дня два не отходил он от этой арены былого сражения и пира  дальше  чем
на двести ярдов. И день и ночь медвежонок ждал  появления  Тэра.  Потом  в
поисках пищи пришлось уйти подальше, но каждый день в тот час, когда тени,
отбрасываемые горами, начинали  удлиняться,  он  неизменно  возвращался  к
чащице, где они с Тэром устроили когда-то  свой  продовольственный  склад.
Тот самый, который  был  так  по-мародерски  разорен  и  осквернен  черным
медведем.
   Однажды в поисках кореньев он забрел очень далеко и находился  примерно
в полумиле от места, которое стало теперь его домом. В тот  момент,  когда
чья-то огромная тень неожиданно  упала  на  него,  он  обнюхивал  подножие
скалы. Медвежонок поднял глаза и с полминуты стоял, как громом пораженный.
Сердце его стучало и прыгало так, как никогда еще в жизни. Перед ним стоял
Тэр!
   Великан  гризли  стоял  неподвижно,  как  и  медвежонок,   и   спокойно
разглядывал его. Тогда Мусква с восторженным щенячьим  визгом  подбежал  к
нему.  Тэр  опустил  огромную  голову.  Еще  с  полминуты  оба   простояли
неподвижно, нос Тэра уткнулся в пушистую спину медвежонка.  А  потом  Тэр,
будто Мусква никогда и не терялся, как ни в чем не бывало зашагал вверх по
склону, и счастливый медвежонок отправился следом за ним.
   С тех пор много дней прошло в  удивительных  путешествиях  и  роскошных
пирах.  Тэр  показал  Мускве  тысячу  новых  мест  в  обеих  долинах  и  в
разделяющих их горах. Были дни удачной рыбной ловли. Еще один  карибу  был
убит в горах. Мусква все больше толстел и прибавлял  в  весе.  К  середине
сентября он уже был ростом с большую собаку.
   Затем появились ягоды, и Тэр знал, где их  искать.  Сначала  в  низинах
поспела дикая малина, затем мыльнянка. А за ними - ни с чем  не  сравнимая
черная смородина. Она росла в глубине леса, в холодке,  и  ягоды  ее  были
чуть ли не с вишню, а по сладости она почти не  уступала  сахару,  которым
кормил Мускву Ленгдон.  Черная  смородина  пришлась  медвежонку  по  вкусу
больше всего  на  свете.  Она  росла  тяжелыми,  огромными  гроздьями.  На
усыпанных ими кустах почти не было листьев, и медвежонку ничего не  стоило
за какие-нибудь пять минут обобрать и слопать целую кварту смородины.
   Но вот наконец миновала и ягодная пора. Наступил  октябрь.  Ночи  стали
очень холодными, случалось, что  солнце  не  выглядывало  по  целым  дням.
Небеса помрачнели, и по ним ползли тяжелые облака. На  вершинах  гор  снег
становился все глубже и там, на высоте, уже больше не таял.
   Снег выпал и в  долине.  Сначала  только-только  застелил  землю  белым
ковром, на котором у Мусквы мерзли лапы. Снег этот пролежал недолго.
   С севера задули холодные, сырые ветры. Монотонная музыка летней  долины
сменилась  теперь  заунывным  воем  ветра  по  ночам,  тоскливым   скрипом
деревьев. И Мускве казалось, что весь мир становится другим.
   В эти холодные, сумрачные дни Мускву  особенно  удивляло,  что  Тэр  не
уходит с ветреных склонов, - ведь ничего же не стоило взять да укрыться  в
низинах. И Тэр, если он вообще  пускался  в  объяснения  с  ним,  вероятно
сказал медвежонку, что зима уже не  за  горами  и  что  эти  склоны  -  их
последние кормильцы. Ягод в долинах уже не осталось и в  помине,  трава  и
коренья - что это за еда в такую пору... Им нечего сейчас  попусту  терять
драгоценное время на поиски муравьев и гусениц, а вся рыба ушла в глубокие
воды. В эту пору карибу становится чутким на запахи, как лиса, и  быстрым,
как ветер. И только на этих склонах еще можно кое-как пообедать сурками  и
гоферами - таков обед голодного времени. Тэр  выкапывал  их  из  земли,  и
Мусква изо всех сил помогал ему. Не раз им приходилось  выбрасывать  целые
вагоны земли, прежде чем они добирались  до  уютных  зимних  квартир,  где
спало семейство какого-нибудь сурка. А  иной  раз  им  приходилось  целыми
часами копать, пока сцапаешь трех-четырех маленьких  гоферов,  которые  не
больше красной белки, но зато жирны просто на диво.
   Так они прожили конец октября и  встретили  ноябрь.  Вот  теперь  снег,
холодные ветры и  яростные  метели,  идущие  с  севера,  взялись  за  дело
всерьез. Пруды и озера затянуло льдом. А Тэр все еще оставался на  склонах
гор. У Мусквы по ночам зуб на зуб не попадал от холода,  и  ему  казалось,
что солнце так больше никогда и не засияет по-прежнему.
   В один прекрасный день, примерно в середине ноябр