хода.  Дженни крутанула штурвал, и
яхта  стала  медленно  разворачиваться.  Плавучий якорь  тащился за  кормой,
"Айлин Мор" напоминала перепуганную лошадь,
     --  Полундра!-- вдруг  заорал Берт.-- Сзади! У подножия каменного шпиля
набирала силу очередная волна, высокая,  как гора. С  её изломанного гребня,
будто растрёпанные на ветру волосы, стекали седые,  желтоватые от пены струи
воды. Казалось,  она разнесёт  судёнышко  в щепки, но нас  защищал  каменный
пьедестал.  Волна  с  грохотом разбилась об него,  превратившись в  огромную
пенную простыню и накрыв нас, будто лавина. Наши крики потонули в её плеске.
Стеклянный козырёк  разлетелся,  как яичная  скорлупа,  и пенная вода залила
рубку. Яхта накренилась, закачалась и исчезла под водой. Я ничего не видел и
не мог дышать. Страшная  тяжесть навалилась на грудь, я отчаянно  вцепился в
штурвал и лишь чудом не сломал руки. Нас  несло  так стремительно, словно мы
мчались вниз с гигантской  горы. Потом "Айлин Мор" вздрогнула и выровнялась,
волны швырнули яхту к небу, вода хлынула с палубы  и из рубки, потащила меня
за  ноги. Я  услышал  рёв бешено  вращавшегося  в  воздухе винта. Мы снова с
грохотом рухнули на воду. Слава Богу, что нос яхты по-прежнему смотрел прямо
на "Трикалу". Линь  плавучего  якоря оборвался,  и яхта  оказалась во власти
волн. Штурвал плясал у меня в руках, но я удерживал "Айлин Мор" на курсе. Мы
снова зарылись в  прибойную волну,  но на этот  раз яхта накренилась не  так
сильно. Мало-помалу  вода  стекала  с  палубы, и я увидел, что море  впереди
сравнительно спокойное.  Вторая волна  пронесла  нас сквозь брешь, как доску
для серфинга.
     --  Прошли!-- крикнул  я Дженни.  Она лежала на палубе,  мокрые  волосы
скрывали лицо. Берт растянулся поперёк её ног. Мак сумел устоять на ногах.
     --  В  машинное  отделение, Мак!-- крикнул я.-- Сбавь обороты до малого
вперёд!
     Дженни  пошевелилась, потом  заворочалась и  посмотрела  на меня  диким
взглядом. Я думал, она закричит, но Дженни взяла себя в руки, ощупала голову
и сказала:
     -- Должно  быть,  ударилась, когда  падала.  Она села, отбросив  с лица
мокрые волосы. Берт застонал.
     -- Что с тобой?-- спросила Дженни.
     --  Рука!  Ой,  помогите!  Кажись,  сломал.  Движок  сбавил обороты.  Я
направил  яхту к пляжу и, когда мы были под ржавой  кормой  "Трикалы", велел
Маку глушить мотор. Потом я пробрался на нос и бросил якорь.
     Вид у "Айлин  Мор" был  такой,  словно  её потрепало тайфуном. Но мачты
стояли,  и  привязанная к  корме  резиновая лодка оказалась  неповреждённой.
Серьёзный ущерб понесла только рубка. Стенка, выходившая на левый борт, была
продавлена, все стёкла побиты.
     --  Как  твоя рука,  Берт?--  спросил  я. Он  поднялся  и привалился  к
сломанному штурманскому столику.
     -- Ничего страшного. Дженни улыбнулась.
     --  По-моему,  нам здорово  повезло,-- сказала  она и  чмокнула меня  в
щёку.-- Ты лучший моряк на свете, дорогой.  А теперь пошли  вниз, там должна
быть сухая одежда. Да и повязки надо наложить, а то мы все порезаны.
     Только теперь я увидел кровь у неё  на  шее. Под палубой царил  ералаш.
Всё,  что могло оторваться,  оторвалось. Койки слетели с креплений, фонари и
посуда побились, ящики открылись. Но здесь было сухо. Люки и прочный рангоут
"Айлин Мор" выдержали напор. Мы были на плаву и не нахлебались воды. Пока мы
зализывали  раны, Мак  спустил  резиновую лодку. Мы бросили  в  воду  второй
якорь,  закрепив  и нос,  и корму  "Айлин  Мор",  потом пошли  на  вёслах  к
"Трикале". Её корма едва касалась воды, волны разбивались о  нижние  лопасти
винтов, руль порыжел от ржавчины, да и корпус тоже. Пароход  плотно лежал на
галечном пляже  и имел крен на правый борт около 15 градусов. Невероятно, но
он не переломился, и корпус не был повреждён. Два носовых якоря зацеплены за
обрамлявшие  пляж  низкие  утёсы.  Кормовые  тоже  закреплены,  один  --  за
невысокий риф, второй лежал на дне, цепь уходила в воду.
     Мы обогнули  корму. С голых бортов не свисало ни одного конца. Пристать
к пляжу означало рискнуть резиновой лодкой, и мы вернулись на "Айлин Мор" за
тонким  линем,  по  которому  я  и  забрался  на  "Трикалу" рядом  с  ржавой
трёхдюймовкой. Ржавчина покрывала всё кругом, хлопьями летела из-под ног, но
палубный настил казался прочным.  Рядом  с  мостиком у правого борта я нашёл
сваленный в  кучу и  прикреплённый  к леерам верёвочный трап. Я отнёс его на
корму, и вскоре вся компания уже стояла на палубе.
     --  Интересно,  серебро ещё  тут?--  спросил  Берт,  перебираясь  через
фальшборт.
     Мы отправились к кормовой надстройке.
     --  Вот  уж  не  чаял  опять  увидеть  эту  чёртову  караулку,  где  мы
дежурили,-- сказал  Берт. На двери  не было висячего замка. Мы навалились на
неё, и она, к  нашему удивлению, подалась. Ящики с серебром стояли точно так
же,  как  мы  их оставили, между ними всё ещё висели наши койки, вокруг была
разбросана наша одежда.
     -- Похоже, никто сюда не заходил,-- сказала Дженни.
     --  Эй,-- воскликнул Берт,-- смотри, Джим.  Вот  с этого ящика  сорвана
крышка. А мы с  Силлзом  вскрывали совсем  другой.  Странное дело, ничего не
пропало, все слитки на месте. А ведь на двери даже замка нет.
     -- На этих широтах  не так уж  много взломщиков,-- напомнил я ему. Но и
меня удивила  беспечность  Хзлси.  Я подошёл к  двери и  разглядел  на краях
проступавший сквозь  ржавчину  чистый  металл.  Я  сковырнул бурые  хлопья и
увидел отчетливые следы зубила.
     -- Берт, взгляни-ка.
     -- Сварка,-- сказал он, подходя ко мне.
     -- Значит,  Хэлси  заварил дверь, прежде чем уйти?-- спросила Дженни.--
Кто же тогда её взломал?
     -- Вот именно,-- подал голос  я.-- Взломал и не взял при этом ни одного
слитка.
     Я был сбит с толку. Но серебро здесь, и это главное.
     -- Ладно, стоит  ли теперь голову  ломать,-- сказал  я.--  Всякое могло
случиться, пока эти пятеро мошенников были на борту. Скоро стемнеет. Давайте
осмотрим судно, пока ещё видно.  Вполне вероятно,  что тайну  этой  двери мы
никогда  не  раскроем.  Мы  отправились  на  мостик.  Всё  здесь  оставалось
по-прежнему,  словно пароход  был на плаву.  Кроме ржавчины и  толстого слоя
соли, время не оставило тут никаких отметин. В закутке  для карт даже  лежал
бинокль.  Я  посмотрел  на  нос.  Там, будто  реликвия давно  забытой войны,
торчала --одинокая трёхдюймовка.  Старый брезент, сорванный с деррик-кранов,
колыхался  на  ветру. За высоким носом виднелся склон острова. Я не  заметил
там  никаких  следов  растительности,  ничего,  кроме   истрескавшегося,  но
гладкого  камня, словно камень  этот  был отполированным на  наждачном круге
алмазом. С  близкого расстояния он выглядел точно  так же, как и издалека,--
чёрный, мокрый,  лоснящийся. По спине у меня пробежал холодок. Я ещё никогда
не бывал в таком безлюдном и мрачном месте. А вдруг мы не сможем выйти через
брешь  обратно? Остаться в плену у  этого острова  --  всё равно  что живьём
угодить в преисподнюю.
     Внизу,  в  каютах, царил  полный  порядок,  никаких  следов  поспешного
бегства.  Я  вошёл в каюту  Хэлси и порылся в  ящиках. Бумаги, книги, старые
журналы,  кипа карт и  атласов,  циркули,  линейки. Две  книжные  полки были
забиты пьесами. Попался  на  глаза томик Шекспира и "Шекспировские трагедии"
Брэдли, но ни писем, ни фотографий я не нашёл. Ничего такого, что помогло бы
мне узнать о биографии Хэлси.
     Дженни позвала меня, и  я подошёл  к  двери.  Они  с  Бертом  стояли  в
офицерской кают-компании.
     --  Смотри,--  сказала Дженни,  когда я переступил  порог, и указала на
стол.  Он  был накрыт на одного человека. На  подносе лежало всё необходимое
для  чаепития  --  сухари,  олеомаргарин,   банка  паштета.  Тут  же  стояла
керосиновая лампа.
     -- Как будто тут  кто-то живёт,-- проговорила Дженни.-- А вот и примус.
И фуфайка на спинке стула. По-моему, лазить по заброшенным  судам -- занятие
не  из приятных. Так и кажется, что на борту есть кто-то живой. Помню, как в
детстве я бегала по  строящемуся сухогрузу на клайдской верфи. Такого страху
натерпелась... Я подошёл  к  столу. В  кувшинчике было  молоко. Оно казалось
свежим, но на этих широтах было так  холодно, что  продукты  могли храниться
вечно. Паштет тоже не испортился. И вдруг я замер, увидев часы.
     -- Джим, что это ты разглядываешь?--  голос Дженни звучал встревоженно,
почти испуганно.
     -- Часы,-- ответил я.
     -- И что в них такого?-- воскликнул  Берт.-- Ты что,  никогда прежде не
видел карманных часов?
     -- Таких, в которых завода хватало бы  на  год,-- никогда,-- ответил я.
Тонкая  секундная стрелка мелкими ровными толчками бежала по кругу. Мы молча
смотрели на неё. Прошла минута.
     -- Господи, Джим!-- Дженни схватила меня за руку.-- Давай выясним, есть
тут кто живой или нет. У меня мурашки по спине бегают.
     --  Пошли  на  камбуз,--  сказал я.--  Если на  борту люди, они  должны
питаться.
     Мы двинулись по длинному коридору тем же путём, которым я  ходил к коку
поболтать  и  выпить какао. Сейчас  в коридоре этом было холодно и сыро.  За
распахнутой дверью на  камбузе  воздух казался теплее, пахло пищей. На койке
кока что-то шевельнулось.
     -- Что это?!-- вскричала Дженни.
     Нас охватила тревога. Команда этого судна --  двадцать три человека  --
пала от рук убийц. Мало ли что... "Не будь ослом",-- выругал я  себя. Дженни
вцепилась мне в  руку. Из темноты на  нас  уставились два  зелёных глаза,  и
мгновение спустя оттуда вышел  принадлежавший коку кот, тот  самый,  который
выпрыгнул  из шлюпки в последний миг перед её спуском на  воду. Он крадучись
двинулся  к  нам, мягкие лапы ступали бесшумно, хвост плавно  покачивался, и
волосы  зашевелились у меня на голове. Мне вспомнилось, как кот вырывался из
рук  хозяина и царапал его. Эта тварь  инстинктивно чувствовала, что  шлюпка
утонет! Я  взял  себя  в руки.  Кот не мог завести часы, он не стал  бы есть
сухари.  Я подошёл к плитке и ощупал её. Сталь была ещё тёплая. Пошуровав  в
топке кочергой, я увидел тусклые красные угольки.
     --  На борту  какой-то человек,-- сказал я.--  Он-то  и взломал дверь в
помещение  со  слитками. Теперь вам  ясно,  почему  всё  серебро  цело? Этот
человек не смог увезти его, поскольку он до сих пор здесь.
     -- Невероятно!
     --  Невероятно, но  возможно,-- ответил  я.--  Тут есть  кров и пища. И
вода. Брезент специально сорвали с кранов, чтобы собирать дождевую воду.
     -- Ты  думаешь,  Хэлси оставил здесь сторожа?-- спросил  Берт и скорчил
гримасу.-- Чтоб мне провалиться! Нечего сказать, приятная работёнка!
     --    Может    быть,    это    какой-нибудь    бедолага,    потерпевший
кораблекрушение,--  сказал  я.-- Ему удалось пробраться через рифы, и теперь
он сидит тут. Кошка-то жива. Как ещё это объяснить?
     -- Какой ужас!-- пробормотала Дженни.
     -- Да, несладко,-- согласился я и взял её за руку.-- Идёмте. Чем скорее
отыщем его, тем лучше. Берт, отправляйся на корму, а мы осмотрим нос.
     Мы  с Дженни облазили  машинное отделение, кубрик, мостик и форпик. Это
было  довольно  нудное занятие. Мы  подсвечивали себе керосиновой лампой.  В
чёрных  нишах  машинного  отделения, в  безлюдных  коридорах  и  углах  кают
метались странные тени,  и это действовало на  нас угнетающе. Мы выходили из
трюма, когда Берт закричал с кормы:
     --  Я  нашёл  его,  Джим! Судно  уже окутывали  сумерки.  Ветер  быстро
крепчал. Он завывал,  обдувая  надстройку, и вой этот заглушал  нескончаемый
грохот волн в рифах. Водяная пыль  липла к лицу, её несло через  весь остров
от  утёсов на  его  западной  оконечности. Берт  спешил к  носу.  За ним шёл
маленький  черноволосый  человечек  в  брюках из  синей  саржи и  матросской
фуфайке.  Шагал  он  неохотно   и,  похоже,  побаивался  нас.  Он  напоминал
испуганного зверька, которого толкает вперёд любопытство.
     --  Прошу  любить и  жаловать,--  сказал Берт,  приблизившись к  нам.--
Пятница собственной персоной, только белый. Нашёл его в рулевом механизме.
     -- Бедняга,-- проговорила Дженни.-- У него такой напуганный вид.
     -- Как  вы оказались  на судне?-- спросил я. Он не  ответил.-- Как  вас
зовут?
     --   Говори   помедленнее,--   сказал  Берт.--   Он  неплохо   понимает
по-английски, но говорит не ахти как. По-моему, он иностранец.
     --  Как вас зовут?-- повторил я, на этот  раз более отчётливо. Его губы
шевельнулись.  У  этого человека было  усталое и  серое лицо страдальца.  Он
раскрыл рот, тщетно стараясь подавить страх и хоть что-то сказать. Это  было
ужасное зрелище, особенно сейчас, когда сгущались мрачные сумерки.
     -- Зелински,-- внезапно произнёс он,-- Зелински -- так моё имя.
     -- Как вы попали на "Трикалу"?
     Он вскинул брови.
     -- Не понимаю. Это трудно. Я слишком долго один. Я забываю родной язык.
Я тут уже... Не помню, сколько...-- он лихорадочно
     захлопал  по  карманам  и достал  маленький  ежедневник.--  Ах,  да,  я
прибываю сюда десятого марта 1945. Значит, один год  и один  месяц,  да?  Вы
заберёте меня с собой?-- внезапно с жаром спросил он.-- Пожалуйста, заберите
меня с собой, а?
     -- Разумеется,  заберём,--  ответил  я, и  от  улыбки  морщины  на  его
измождённом лице обозначились ещё резче, кадык дёрнулся.
     -- Но как вы сюда попали?-- спросил я.
     --  Что?-- он нахмурился,  но потом  его  лицо вновь прояснилось.-- Ах,
да... как  попал? Я поляк, понятно? В Мурманске сказали, этот корабль должен
идти  в Англию.  Я  хочу  находить  невесту, она  в Англии. И я иду  на этот
корабль...
     -- Вы хотите сказать, что пробрались на борт тайком?
     -- Как, простите?
     -- Ладно, не будем об этом,-- сказал я.
     -- Должно быть, он оставался на борту после того, как все, кроме  Хэлси
и его шайки, покинули судно,-- проговорила Дженни.
     -- Да,-- согласился я.-- Так что мы привезём с собой не только серебро,
но и живого свидетеля.
     --  Пожалуйста,--  снова  заговорил  поляк, указывая на "Айлин  Мор".--
Пожалуйста,  ваш корабль. Будет  большой  шторм.  Здесь  будет плохо.  Он  с
запада, и вода течь  через весь остров. Скоро будет темно, и вы должны иметь
много якорей, нет?
     -- Бывает, что ветер  дует с востока?--  спросил я его.  Он нахмурился,
подыскивая слова.
     -- Нет,  только однажды.  Тогда  было  ужасно.  Днище  почти  вдавило в
корабль. Каюты все вода. Волны достают там,-- и он указал на мачты.
     Он, конечно, преувеличивал,  однако  было очевидно, что  при  восточном
ветре  волны  будут перехлёстывать  через  защищавшие  остров  рифы,  а этот
укрытый  пляж  превратится  в  залитый  бушующей водой  ад. Слава Богу,  что
господствующими ветрами тут были западные.
     -- Тогда давайте укрепим "Айлин Мор" ненадёжнее,-- предложил я.
     -- Вы не должны  спать на ваша  маленький корабль.  Вы должны приходить
сюда,  пожалуйста.  Будет  очень плохо.  "Айлин Мор" стояла  носом  к пляжу,
против  ветра,  который  с  рёвом  обдувал  Скалу Мэддона. Среди  снаряжения
"Трикалы"  мы нашли два маленьких  шлюпочных  якоря. Привязав к  ним крепкие
перлини, мы надёжно  зачалили яхту. Два  якоря на носу, два  -- на корме.  С
кормы перлини были длиннее, чтобы в  случае перемены ветра яхту не выбросило
на пляж. Потом мы перешли на "Трикалу", взяв с собой резиновую лодку.
     Зелински  настоял на  том,  что  кашеварить будет  он.  Робости  как не
бывало.  Слова лились из него непрерывным потоком, он бегал туда-сюда, стеля
нам постель, грея воду, роясь в аптечке,  чтобы залатать наши порезы. Он был
до  безумия  рад  человеческому  обществу.  Да  и  коком  Зелински  оказался
прекрасным,  а  запас провизии на судне  сохранился благодаря  холоду. После
ужина  начался шторм.  Мы поднялись на палубу. Стояла кромешная  тьма. Ветер
.продувал надстройку, бросал нам в лицо брызги, шум прибоя в рифах усилился,
но  даже  он не мог заглушить  грома волн, бивших в скалы  на западном  краю
острова.
     -- Будет ещё хуже,-- пообещал Зелински. Мы ощупью пробрались  на корму,
чтобы взглянуть на "Айлин  Мор", но смогли рассмотреть лишь  смутно белевший
прибой.
     -- Как ты думаешь, она уцелеет?-- спросила Дженни.
     -- Не  знаю. Мы  уже ничем  не можем ей  помочь.  Четыре  якоря  должны
удержать. Слава Богу, что нам не придётся ночевать на борту.
     -- Может, будем стоять вахты?
     -- А что  толку? Мы даже не  видим её. Что мы сможем поделать, если она
потащит по дну якоря?
     Прежде чем лечь спать, я отыскал скользящую  плиту,  о которой  говорил
Рэнкин.  Она  была укреплена в желобах в трюме номер один, и цепи от неё шли
под койку в бывшую каюту Хендрика. Когда размыкали сцепку, плита падала вниз
и надёжно закупоривала пробоину в корпусе. А потом они и  вовсе заварили эту
пробоину.
     Наутро мы с Бертом  поднялись  чуть свет.  Даже  с подветренной стороны
острова дуло так, что нам пришлось продвигаться  к корме, цепляясь за леера.
Прилив почти достиг высшей точки, и "Трикала" мягко тёрлась килем о галечный
пляж. Рифы исчезли, куда ни глянь, повсюду бесновалась ревущая пена, а прямо
за  кормой  "Трикалы"  дико  плясало  на волнах  маленькое  белое судёнышко,
которое  привезло нас  в это  жуткое место.  К счастью, ветер терял  напор и
отжимал воду обратно к рифам, поэтому "Трикала" ещё не переломилась пополам.
     Я  огляделся. Дженни, спотыкаясь, брела в нашу  сторону. Она не сказала
ни слова, просто с тревогой посмотрела на "Айлин Мор" и быстро отвернулась.
     Шторм  продолжался  весь день.  Повсюду на судне слышался  его рёв.  Он
действовал  на нервы,  и мы стали раздражительными.  Один Зелински  сохранял
бодрость  духа.  Он болтал  без умолку, военнопленных и освобождении русской
армией, о заброшенной войной  сначала в Германию, а  потом в Англию невесте,
которую  он  мечтал  найти. Казалось, слова копились у  него так  долго, что
теперь он просто не мог не выплеснуть их.
     В этот день я основательно обшарил каюту Хэлси. Я чувствовал, что смогу
найти здесь  ключик к его прошлому, но так ничего и не нашёл. Хэлси хранил в
каюте три  подшивки  переплетённых номеров  "Театрала" за  тысяча  девятьсот
девятнадцатый,  двадцатый и двадцать  первый  годы. Я любил театр  и в конце
концов, бросив бесполезные  поиски,  понёс  эти три тома  на  камбуз,  чтобы
просмотреть их в  тепле.  Тут-то я и  сделал  открытие. В подшивке за тысяча
девятьсот двадцать первый год была фотография молодого актёра Лео Фудса. Его
вздёрнутый подбородок и отведённая назад  широким жестом рука показались мне
знакомыми. Но  фамилию Фудс я никогда не слышал, да и в театр в ту пору  ещё
не ходил. Я показал фотографию  Дженни, и у неё тоже появилось ощущение, что
она где-то видела этого человека. Даже Берт, который сроду не видел ни одной
пьесы,  признался,  что  человек  на  фотографии  ему  знаком. Тогда  я взял
карандаш  и  быстро  подрисовал  бородку  клинышком и фуражку. И вот на  нас
уставился капитан  Хэлси. Именно  таким он был,  когда  горланил на  мостике
"Трикалы" цитаты из Шекспира. Да, это он. Несомненно,  он. Я вырвал страницу
из  журнала  и спрятал  её  в записную книжку. В сумерках мы с Бертом  пошли
взглянуть  на "Айлин  Мор" ещё разок. Дженни решила не ходить, это было выше
её  сил.  Поднявшись на палубу, мы сразу же ощутили какую-то перемену. Стало
тише, хотя  рёв прибоя не смолкал,  а от западного берега острова попрежнему
доносился грохот волн.  Но ветра  больше не  было. Небо окрасилось в  жуткий
дымчато-жёлтый цвет. Значит, пойдёт снег.
     --  Так бывает, когда попадаешь  в  самую серёдку  шторма,--  сказал  я
Берту. Мне  всё это совершенно не нравилось.--  Наступает затишье, даже небо
иногда становится голубым, а потом ветер начинает дуть с другой стороны.
     --  Поляк говорит,  что, пока он тут  сидел, восточный  ветер был  лишь
однажды.
     -- Одного раза нам хватит за глаза,-- ответил я. Мы спустились в каюту.
Дженни я ничего говори