состав,  который,
будучи введен в организм, может распространяться по его поверхности и вместе
с тем изменять природу различных лучей, содержащихся  в  солнечном  спектре.
Если сделать такое допущение, то все остальное  становится  понятным.  Свет,
падая  на  поверхность  непрозрачного  тела,  пропитанного  этим   составом,
разлагается не на обыкновенные лучи, а на те неизвестные нам,  существование
которых я выше предложил допустить. Эти лучи свободно проходят через  темное
тело и, выходя из него обратно,  превращаются  в  лучи  обыкновенные,  давая
нашему зрению такое впечатление, как если бы  этого  темного  тела  не  было
совсем.
     Конечно, тут все-таки многое еще непонятно. Почему одежда на Вильгельме
Шторице делалась невидимой, как и он сам, а вещи, которые он  брал  в  руки,
оставались видимыми?
     И что это за состав, способный производить такой  невероятный  световой
эффект? Этого я еще не знал, к своему глубокому сожалению. Если бы  я  знал,
то мог бы тогда бороться с нашим врагом равным оружием. Но, быть может,  нам
удастся осилить его и без этого состава? Я ставил такую  дилемму:  или  этот
состав действует лишь временно и потом действие  его  прекращается,  или  он
действует однажды и навсегда. В первом случае Шторицу  приходится  повторять
через известные промежутки времени  прием  своего  снадобья,  во  втором  он
должен принимать какое-нибудь, так сказать, противоядие, чтобы привести себя
в обычный вид, потому что и для него самого далеко  не  всегда  удобно  быть
невидимкой. Как в том, так и в другом случае Шторицу необходимо  или  всякий
раз фабриковать оба состава, или держать где-нибудь  у  себя  постоянный  их
запас в более или менее значительном количестве.
     Поставив эту веху, я задался вопросом: какой смысл  был  в  колокольном
звоне и в размахивании факелом на башне ратуши? Это ни с  чем  не  вязалось.
Это была какая-то бессмыслица. По всей  вероятности,  у  Вильгельма  Шторица
закружилась голова от собственного "сверхъестественного могущества", как  он
сам выражался, и он в упоении проделал обе эти  крайние  нелепости.  Другого
объяснения придумать было нельзя. Возможно было и то, что  Вильгельм  Шториц
просто-напросто начинал повреждаться в рассудке.
     Руководствуясь  всеми  этими  соображениями,  я  пошел  к  Штепарку   и
поделился с ним своими выводами. Было решено окружить дом  Шторица  кордоном
из городовых и солдат, так чтобы туда совершенно невозможно было проникнуть.
Таким образом Шториц будет отрезан и от своей лаборатории, и  от  тайника  с
запасом готового снадобья, если таковое существует. Вследствие этого он  или
должен будет с течением времени принять  свой  обычный  вид,  доступный  для
зрения, или останется  невидимкой  навсегда,  что,  в  конце  концов,  будет
довольно плачевно для него же самого. Следовало также ожидать,  что  если  у
Шторица действительно начиналось сумасшествие, то оно пойдет и дальше  более
быстрыми темпами вследствие раздражения,  которое  вызовут  в  этом  упрямце
поставленные  ему  препятствия.  Тогда  он  наделает  неосторожных  шагов  и
попадется в наши руки.
     Штепарк еще до разговора  со  мной  надумал  оцепить  дом  Шторица.  Он
находил, что эта мера  успокоит  город,  который  волновался  все  больше  и
больше. Настроение было такое, как во время осады неприятельскими  войсками,
когда с минуты на минуту ожидается бомбардировка и каждый думает: "А куда же
упадет первая бомба? Не в мой ли дом?"
     Действительно, чего только нельзя было ожидать от  Вильгельма  Шторица,
если он находился в городе?
     В  доме  доктора  Родериха  положение  было  еще  тяжелее.  Рассудок  к
несчастной Мире не возвращался. С ее губ слетали  только  бессвязные  слова,
взгляд блуждал и не мог ни на чем остановиться. Того, что ей  говорили,  она
не понимала. Ни матери своей ни Марка, который уже поправился и поочередно с
госпожой Родерих дежурил у постели больной, она не узнавала.  Пройдет  ли  у
нее этот острый припадок сумасшествия или оно сделается хроническим?  Ничего
нельзя было сказать.
     Слабость у Миры была страшная, как будто  вся  она  была  надломлена  и
разбита. Лежа на постели, она едва  была  в  силах  шевелить  рукой.  Иногда
казалось, что она собирается что-нибудь  сказать.  Марк  наклонялся  к  ней,
говорил ей, старался прочесть в ее глазах  ответ...  Глаза  Миры  оставались
закрытыми, приподнявшаяся рука снова бессильно  падала  на  одеяло.  Госпожа
Родерих поддерживала себя только усилием воли. Она почти не отдыхала,  да  и
то только по настоянию мужа. Спала она  тревожно,  постоянно  просыпаясь  от
страшных снов. Ей мерещились в комнате чужие шаги.  Она  была  уверена,  что
невидимый и неуловимый враг все-таки проник в дом, несмотря на все  принятые
меры, и бродит вокруг ее дочери. Она вскакивала, бежала  в  комнату  Миры  и
успокаивалась только тогда, когда находила у ее постели  Марка  или  доктора
Родериха.
     Каждый  день  несколько  товарищей  доктора   Родериха   приходили   на
консилиум.  Больную  всякий  раз  тщательно  осматривали,  но  ни  к  какому
заключению не приходили. Не замечалось  реакции.  Не  было  кризиса.  Полная
инертность. Наука признавала себя тут бессильной.
     Едва успев немного поправиться, Марк  стал  дежурить  у  постели  своей
невесты. Я тоже отлучался из дома редко,  только  тогда,  когда  нужно  было
сходить к начальнику полиции. Штепарк сообщал мне обо всем, что  делалось  и
говорилось в Раче. От него я узнал,  что  население  в  сильнейшей  тревоге.
Составилось  убеждение,  что  город  наводнен  целой  бандой   невидимок   с
Вильгельмом Шторицем во главе и что население совершенно беззащитно перед их
дьявольскими махинациями.
     Зато капитан Гаралан по большей части отсутствовал. Он  бегал  по  всем
улицам, находясь под давлением одной идеи. С собой меня он уже не приглашал.
Очевидно, у него в голове зародился какой-то план и он боялся,  что  я  буду
его отговаривать.  Быть  может,  он  рассчитывал  на  невероятный  случай  -
встретить Вильгельма Шторица? Или дожидался,  когда  получит  известие,  что
Шториц находится в Шпремберге, чтобы сейчас же туда отправиться  самому?  От
последнего шага я бы удерживать его  не  стал,  а,  напротив,  сам  бы  стал
помогать ему покончить со злодеем.
     Но возможно ли было теперь рассчитывать на встречу с Шторицем где бы то
ни было? Конечно нет.
     Вечером 11 июня у  меня  был  продолжительный  разговор  с  братом.  Он
казался удрученным больше обыкновенного. Я боялся, не заболел бы он. Его  бы
нужно было куда-нибудь увезти из этого города - во Францию, что ли, но он ни
за что не согласится уехать от Миры. Отчего бы всему семейству Родерихов  не
покинуть Рач на некоторое время? Я решил поговорить об этом с доктором.
     Заканчивая в этот день беседу с Марком, я ему сказал:
     - Я вижу,  ты  готов  оставить  всякую  надежду.  Напрасно.  Помутнение
рассудка, поверь, у нее только временное.  Она  скоро  придет  в  себя,  вот
увидишь. И все опять будет по-прежнему.
     - Могу ли я не приходить в отчаяние, -  говорил  с  рыданием  в  голосе
Марк, - когда все так ужасно складывается? Если Мира  и  очнется  от  своего
помешательства, то она все-таки не будет защищена от  покушений  со  стороны
этого злодея. Или ты воображаешь, что он успокоится и ограничится  тем,  что
он уже натворил?  Ведь  он  имеет  возможность  сделать  все,  что  захочет.
Понимаешь ли ты это, Генрих? Он может сделать все, а мы ничего не можем.  Мы
против него беззащитны.
     - Нет, Марк, это неверно. С ним возможна борьба.
     - Но как? Каким образом? - волновался Марк. Полно, Генрих, ты  говоришь
то, чего сам не думаешь. Нет, против этого негодяя мы совершенно беззащитны.
Только запершись как в тюрьме, можем мы от  него  оградиться,  да  и  то  не
наверняка. Нельзя ручаться, что он все-таки не проберется как-нибудь в дом.
     Марк говорил в страшном возбуждении. Я не мог ему возражать.
     Он схватил меня за обе руки, крепко сжал их и продолжал:
     - Кто тебе сказал, что мы с тобой здесь  одни  сейчас?  Куда  бы  я  ни
пошел, он всюду может оказаться идущим за мной. Мне постоянно  кажется,  что
за мной кто-то ходит, а иногда отступает от меня, когда я подхожу спереди...
Когда я хочу его схватить, он уворачивается. У нас у всех завязаны глаза. Мы
с ним в жмурки играем.
     Марк говорил прерывисто, а сам бегал  по  всей  комнате,  как  бы  ловя
невидимку. Я не знал, чем и как его успокоить.
     - Мы вот говорим с тобой, а кто знает, не подслушал ли он всего, что мы
говорили? Мы думаем, что он далеко, а он здесь. Постой!.. За  дверью  чьи-то
шаги!.. Это он... Идем!..  Убьем  его!..  Но  разве  его  убьешь?  На  такое
чудовище смерти нет.
     Вот до какого состояния дошел мой  брат.  Разве  я  не  имел  основания
опасаться, что если так пойдет дальше, то и он лишится рассудка, как и Мира?
     Очень нужно было Отто Шторицу открывать эту проклятую тайну! И зачем он
потом сообщил ее такому злонамеренному человеку?
     В городе положение не улучшалось. Паника не прекращалась с тех пор, как
Шториц своими действиями на городской башне как бы объявил: "Я здесь".  Всем
казалось, что к ним в дом забрался Шториц. Даже церкви не  считались  теперь
надежным убежищем: ведь  безбожнику  ничего  не  стоило  кощунствовать  и  в
соборе. Городские власти из сил выбивались, чтобы  успокоить  население,  но
ничего не могли сделать. Со страхом бороться трудно.
     Вот один из  целого  ряда  фактов,  свидетельствующих,  до  чего  дошел
всеобщий испуг и как были расстроены у людей нервы.
     Двенадцатого числа утром я вышел  из  дома,  направляясь  к  начальнику
полиции. На улице Князя Милоша, не  доходя  шагов  двухсот  до  Михайловской
площади, со мной встретился капитан Гаралан.
     - Я иду к Штепарку, - сказал я. - Хотите, капитан, пойдем вместе?
     Ни слова не говоря, он повернулся и пошел рядом со мной. Мы подходили к
площади Курца, как вдруг послышались крики ужаса.
     По улице несся  с  невероятной  скоростью  шарабан,  запряженный  парой
лошадей. Прохожие разбегались в разные стороны. Возницы не было. Он,  должно
быть, упал на землю, когда лошади взбесились и понесли.
     Кому-то из прохожих пришло в голову, что это мчится  Вильгельм  Шториц,
что он сам сидит в шарабане, только его  не  видно.  Как  электрический  ток
передалось это соображение всей толпе. Люди кричали:
     - Это он!.. Это он!..
     Я обернулся на капитана Гаралана, но его уже и след простыл. Я  увидел,
что он бежит прямо навстречу  лошадям  с  явным  намерением  их  схватить  и
остановить, когда они с ним поравняются.
     Народу на улице в этот час было много. Имя Вильгельма Шторица слышалось
отовсюду. В несущихся лошадей летели камни. Из  какого-то  магазина  грянули
даже мушкетные выстрелы.
     Одна из лошадей упала с простреленным бедром. Шарабан наехал на  нее  и
опрокинулся. Толпа моментально окружила экипаж,  хватаясь  за  колеса,  оси,
кузов. Сотни рук принялись ловить Шторица, но встречали только пустое место.
     Невидимый возница, если он  только  был,  успел  соскочить  с  шарабана
прежде, чем тот опрокинулся. Никто не сомневался в том, что в шарабане  ехал
Шториц, пожелавший еще раз поглумиться над городом.
     Так все думали, но на этот раз ошибались. Вскоре  прибежал  мужичок  из
пушты, владелец  взбесившихся  лошадей.  Он  их  оставил  без  присмотра  на
Коломановом рынке, а сам куда-то отошел. Лошади без него понесли.  Он  очень
рассердился, когда увидел одну из них на земле.  Но  его  никто  не  слушал.
Хотели даже его побить, так что мы с Гараланом насилу выручили его.
     Я повел капитана  с  собой  в  ратушу.  Господин  Штепарк  уже  знал  о
приключении на улице князя Милоша.
     - Город обезумел от страха, - сказал он, - и я просто не знаю, до  чего
это безумие может дойти.
     Я задал обычный свой вопрос:
     - Нет ли каких-нибудь известий?
     - Есть, - отвечал Штепарк. - Меня  извещают,  что  Шториц  находится  в
Шпремберге.
     - В Шпремберг! - вскочил капитан Гаралан и сейчас же обратился ко  мне:
- Едемте. Вы обещали.
     - Подождите,  капитан,  -  сказал  Штепарк.  -  Я  послал  в  Шпремберг
нарочного с запросом, правда ли это. Он с минуты на минуту должен вернуться.
     Через полчаса вошел курьер и подал Штепарку пакет, привезенный верховым
нарочным. Вильгельма Шторица не только не было в  Шпремберге,  но  там  даже
думали, что он из Рача не уезжал.
     Прошло еще два дня. Состояние Миры оставалось  без  перемен.  Зато  мой
брат стал немного спокойнее. Я дожидался только случая, чтобы  заговорить  с
доктором о задуманном мною отъезде.
     День 14 июня прошел не  так  спокойно.  Городские  власти  должны  были
признать свое полное бессилие и неспособность сдерживать далее  возбужденное
население.
     В одиннадцать часов, проходя по набережной Батьяни, я услышал отовсюду:
     - Он вернулся!.. Он возвратился!..
     Я догадался, кто это "он", и спросил одного встречного, что случилось.
     - Из трубы его дома видели дым! - ответили мне.
     - Его самого видели  сквозь  занавешенное  окно  бельведера,  -  сказал
другой прохожий.
     Нужно было проверить. Я пошел на бульвар Текели.
     Для чего бы Шторицу было показываться людям? Не было для него  никакого
смысла так рисковать. Ведь он не мог не знать,  какая  участь  его  ожидает,
если его удастся поймать. Неужели он был так безрассуден, что  действительно
показался в окне своего дома?
     Известие произвело сенсацию. У дома Шторица собралась  тысячная  толпа,
которую едва-едва сдерживала цепь полицейских.  Народ  продолжал  сбегаться.
Мужчины, женщины в  страшнейшем  возбуждении  требовали  немедленной  смерти
Вильгельма Шторица.
     Разубедить их было  невозможно.  Полицию  не  слушали.  Твердили  одно:
Шториц тут, Шториц заперся у себя в доме.  Его  видели  в  окне  бельведера.
Нужно его ловить, чтобы он не убежал. Необходимо сделать это поскорее,  пока
он не успел опять превратить себя в невидимку. На этот раз ему  не  избежать
народного мщения.
     Тщетно уговаривал толпу начальник  полиции,  тщетно  сопротивлялись  ей
полицейские. Толпа смела их, разнесла решетку, ворвалась в дом. Двери и окна
выломали, мебель  повыкидывали  в  сад  и  во  двор,  лабораторные  аппараты
переломали и перебили вдребезги. Потом  вдруг  из  нижнего  этажа  полыхнуло
пламя, перекинулось на следующий этаж, побежало змейками по крыше,  и  через
несколько минут бельведер рухнул в образовавшийся из дома пылающий костер.
     Самого Вильгельма Шторица тщетно искали по всему дому, искали  в  саду,
во дворе. Его не было. Или, быть может, его просто не нашли.
     Дом горел в десяти местах сразу. Пожар уничтожил его быстро. Час спустя
от здания остались только четыре стены.
     Может быть, это было и к лучшему. Пожар мог  способствовать  успокоению
жителей Рача. Многие могли прийти к утешительному заключению, что  Вильгельм
Шториц, оставаясь невидимкой, погиб в огне.


        ^TГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ^U

     После пожара в доме Шторица жители Рача как будто  слегка  успокоились.
По крайней мере в городе уже не замечалось такого возбуждения. Очень  многие
думали, что "колдун" действительно находился в доме во время пожара и сгорел
там.
     Однако при расчистке пожарища не найдено было ничего такого, чем  могло
бы подтвердиться подобное предположение.  Если  Шториц  и  присутствовал  на
пожаре, то, по всей вероятности,  в  таком  месте,  где  огонь  не  мог  его
достать.
     Из Шпремберга были получены новые известия. Там  Шторица  не  было.  Не
показывался и его лакей Герман. Куда они оба скрылись - никто не знал.
     Город стал спокойнее, но в доме Родерихов положение не улучшалось. Мира
была в том же состоянии: ничего не понимала, ничего не узнавала и была очень
слаба. Врачи даже уж и обнадеживать перестали.
     Но  ее  жизни  опасность  не  угрожала,  хотя  она  лежала  бледная   и
неподвижная. Когда ее приподнимали, она начинала рыдать,  плакать,  говорила
бессвязные слова, ломала руки. В ее глазах выражался ужас. Должно  быть,  ей
вспоминались пережитые страшные сцены. Если это так, то это был утешительный
признак. Являлась надежда на возможность выздоровления.
     Мой брат не выходил из дома и большую часть времени находился при  Мире
вместе с ее родителями.
     Шестнадцатого числа днем я бродил один по  улицам  города.  Мне  пришла
фантазия переправиться на правый берег Дуная. Я давно задумал эту экскурсию,
но до сих пор мешали обстоятельства. Я взошел на мост, прошел  через  остров
Свендор и вступил на сербский берег.
     Прогулка моя затянулась дольше, чем я предполагал. Часы  как  раз  били
половину восьмого, когда я вернулся на мост, пообедав в трактире на сербском
берегу. И сам не знаю, что это мне вдруг вздумалось: я прошел только  первую
половину моста и свернул с него на центральную аллею острова Свендор.
     Едва успел я пройти несколько шагов, как мне встретился Штепарк. Он был
один, сейчас же подошел ко мне и заговорил о  том,  что  в  эту  минуту  нас
больше всего интересовало.
     Походив вдвоем минут двадцать по острову,  мы  вышли  на  его  северный
конец. Стемнело, и в аллеях сгустился мрак. Все домики в парке закрылись,  и
крутом нас не было никого.
     Надо было возвращаться в Рач. Мы только что собрались это сделать,  как
до наших ушей донесся разговор.
     Я  остановился  сам  и  остановил  Штепарка,  схватив  его   за   руку.
Наклонившись к самому его уху, я тихо сказал:
     - Слушайте!.. Это его голос!.. Я узнал!..
     - Чей голос? Шторица?
     - Да.
     - Он нас не видит?
     - Нет. Ночь уравнивает наши шансы. Мы теперь такие же невидимки, как  и
он.
     Голоса продолжали доноситься до нас. Разговаривали двое.
     - С кем это он? - пробормотал Штепарк.
     - Вероятно, со своим лакеем, - сказал я.
     Штепарк потащил меня за собой  под  деревья.  Пригибаясь  к  земле,  мы
подошли совсем близко к беседующим, но они нас видеть не могли.  Разумеется,
и мы их не видели, но мы уже знали, что так и должно быть.
     Собеседники прохаживались мимо нас, то  удаляясь,  то  приближаясь.  Мы
слушали в волнении, стараясь даже не дышать.
     - Туда можно будет въехать завтра же? - спросил Шториц.
     - Завтра же, - отвечал его невидимый собеседник,  по  всей  вероятности
лакей Герман. - И никто не будет знать, кто мы такие.
     - Ты давно возвратился в Рач?
     - Сегодня утром.
     - На чье же имя ты нанял этот дом?
     - На выдуманную фамилию.
     - И ты уверен, что нам можно будет жить открыто, что нас никто не знает
в...
     К нашей досаде, мы не расслышали название того  города,  где  собирался
жить Шториц, потому что беседующие в это  время  удалились  от  нас.  Но  мы
теперь знали, что наш враг собирается принять в скором времени обычный  вид.
Очевидно, поддерживать себя постоянно в невидимом состоянии  было  для  него
почему-нибудь неудобно, а быть может, и вредно для здоровья.
     Голоса снова приблизились  к  нам.  Герман  говорил,  доканчивая  ранее
начатую фразу:
     - ...рачская полиция под этими именами нас ни за что не откроет.
     Рачская полиция? Значит, они собираются жить в каком-нибудь  венгерском
городе?
     Потом собеседники опять отошли от нас. Штепарк  воспользовался  этим  и
сказал мне:
     - Какой город? И какие фамилии? Необходимо будет узнать.
     Я не успел  ответить.  Беседующие  опять  приблизились  и  остановились
совсем рядом.
     - Неужели так необходима эта поездка в Шпремберг? - спрашивал Герман.
     - Абсолютно необходима. Там мои деньги, и мне нужно будет их взять.  Но
ведь это я только здесь не могу показаться безнаказанно, а там ничего...
     - Вы хотите непременно принять обычный вид?
     - А как же иначе? Никто, я полагаю, денег не выдаст получателю, если не
увидит его перед собой.
     Как я предвидел, так и выходило. Шториц  очутился  в  та