ея" придет в Рач так  рано,
мы ждали ее только вечером. На пристань мы с Гараланом пришли просто так, на
всякий случай. Удачно вышло; по крайней мере мы тебя встретили. Если бы Мира
знала, она бы тоже пришла. Теперь  она  будет  жалеть.  Но,  повторяю,  тебя
Родерихи ждут к себе только завтра. Нынешним вечером мадам  Родерих  и  Мира
уже распорядились. Он у них занят.
     - Очень хорошо, Марк. А так как мы сегодня вечером оба свободны,  то  и
поговорим хорошенько обо всех подробностях. Ведь мы с  тобой  целый  год  не
виделись!
     Марк описал мне все свои странствования с момента отъезда из Парижа,  -
как он жил в Вене, в Пресбурге, как его  везде  ласково  принимали  в  кругу
художников. Он достиг славы, ему стали наперебой заказывать портреты богатые
австрийцы и мадьяры. Его положительно не хватало на всех,  а  заказы  так  и
сыпались. Делали надбавки, как на аукционе. Один пресбургский житель  пустил
крылатое  словцо:  "Марк  Видаль  лучше  всякой  природы  умеет   улавливать
сходство". И репутация была создана.
     - Того и гляди, меня на этих  днях  насильно  утащат  в  Вену  рисовать
портреты всего двора, - смеясь, прибавил мой брат.
     - А что, в самом деле, Марк, ты бы поостерегся, - заметил я. - Для тебя
было бы очень неприятно сейчас вдруг отправиться  в  Вену  к  императорскому
двору.
     - Я бы не поехал ни за что. Я бы почтительнейше  отклонил  приглашение.
Ни о каких портретах не может быть и речи теперь...  Я  на  днях  заканчиваю
последний.
     - Ее, конечно?
     - Ее. И это будет не самая худшая из моих работ.
     - Ну, это как сказать! - вскричал  я.  -  Когда  художник  интересуется
больше моделью, чем портретом...
     - Одним словом, ты сам увидишь! Портрет превзойдет  сходством  природу,
как выразился пресбургский бюргер, мой поклонник.  Должно  быть,  таков  мой
стиль. Все время, пока позировала Мира, я глаз от нее не мог отвести.  Между
тем она относилась к делу очень серьезно. Позировала  не  перед  женихом,  а
перед художником. А моя кисть так и бегала по полотну... С  каким  страстным
увлечением! Порой мне казалось, что портрет  оживает,  дышит,  точно  статуя
Галатеи...
     - Ах ты мой Пигмалион! Упокойся! Расскажи лучше, как ты познакомился  с
Родерихами.
     - На роду мне это было написано.
     - Я верю, но все-таки...
     - В Раче я сразу же был принят в лучших домах. Для меня это было  очень
приятно, потому что избавляло от скуки сидеть по вечерам у себя в номере.  В
гости я мог ходить часто и в одном доме встретился и возобновил знакомство с
капитаном Гараланом.
     - Как - возобновил? - спросил я.
     - Так. Мы с ним еще в Пеште  были  знакомы.  Это  выдающийся  офицер  и
превосходнейшая личность.  Во  времена  Корвина  он  был  бы  одним  из  его
героев...
     - Значит, он не герой только потому, что  родился  не  при  Корвине?  -
засмеялся я.
     - Вот именно, - в тон мне ответил Марк. - Ну, мы стали  видеться  почти
каждый день, и скоро наше знакомство перешло в тесную дружбу.  Он  предложил
представить меня своему семейству, и я  охотно  согласился,  тем  более  что
мадемуазель Миру я уже раньше встречал несколько раз в обществе.
     - А так как сестра оказалась еще интереснее брата, то  ты  к  Родерихам
тотчас же и зачастил, - вставил я.
     - Да, Генрих. Совершенно верно. За три месяца я не пропустил ни  одного
вечера, чтобы не зайти к ним. Ты, может быть, думаешь,  что  насчет  Миры  я
преувеличиваю...
     - Да нет же, мой дорогой! Я верю, что ты не преувеличиваешь. Я  заранее
убежден, что она так хороша,  что  и  преувеличить  нельзя.  Напротив,  если
хочешь знать правду, я нахожу, что ты еще очень сдержан.
     - Ах, Генрих, Генрих! До чего я ее люблю!
     - Это видно. И я очень  рад,  что  ты  породнишься  с  таким  почтенным
семейством.
     - Их все уважают, - подтвердил Марк... - Доктор  Родерих  -  знаменитый
врач. В то же время  это  великолепнейший  человек,  вполне  достойный  быть
отцом...
     - ...своей дочери, - подсказал я, - мадам Родерих,  разумеется,  вполне
достойна быть ее матерью.
     - Да, она превосходная  женщина!  -  вскричал  Марк.  -  Муж,  дети  ее
боготворят. Она благочестива, добра, занимается благотворительностью...
     - Словом, совершенство... И будет такой  тещей,  каких  во  Франции  не
найти... Так, что ли, Марк?
     - Шути, шути!.. А ведь и  то  сказать,  Генрих:  здесь  не  Франция,  а
Венгрия. Здесь старомадьярские нравы. Они, конечно, строже  и  чище,  чем  у
нас. Гораздо патриархальнее.
     - Ну, мой будущий патриарх...
     - А что ж? И прекрасно. Патриархом быть вовсе не плохо.
     - Еще бы! Мафусаил, Ной, Авраам, Исаак,  Иаков  были  очень  почтенными
людьми. Тебе  остается  только  им  подражать.  В  конце  концов,  я  ничего
необыкновенного в твоей истории не вижу. Все  так  просто.  Капитан  Гаралан
познакомил тебя со своей семьей. Тебя приняли хорошо,  чему,  зная  тебя,  я
нисколько  не  удивляюсь.  Красивая  наружность  и   нравственные   качества
мадемуазель Миры не могли не произвести на тебя сильного впечатления...
     - Совершенная правда, брат.
     - Нравственными качествами ты  увлекся  как  жених.  Внешностью  -  как
художник. Внешность ты успел  запечатлеть  на  своем  полотне.  Нравственные
качества запечатлелись у тебя в сердце... Что? Хорошо я сказал? Ведь недурен
оборот, а?
     - Напыщенно, но очень верно, мой милый Генрих.
     - И оценку ты  сделал  верную.  В  конце  концов  Марк  Видаль  полюбил
мадемуазель  Миру  Родерих,  а  мадемуазель  Мира  Родерих  полюбила   Марка
Видаля...
     - Этого я, Генрих, не говорил...
     - Зато я говорю. На чистоту, так уж  на  чистоту.  Господин  и  госпожа
Родерих отнеслись к свершившемуся факту благосклонно. Марк открылся капитану
Гаралану. Капитан не имел ничего против. Он переговорил с родителями, а те с
дочерью. Потом Марк Видаль сделал официальное предложение,  которое  и  было
принято. И весь роман должен окончиться самым обыкновенным образом...
     - По-твоему, это конец, а по-моему, только начало, - возразил Марк.
     - Ты прав, я неверно выразился, - согласился я. - Когда же свадьба?
     - Ждали твоего приезда, чтобы назначить день.
     - Так вот, назначайте любой день,  который  вас  устроит:  через  шесть
недель, через шесть месяцев, через шесть лет...
     - Я рассчитываю, Генрих, ты заявишь доктору Родериху, что у тебя как  у
инженера очень мало свободного времени. Если ты чересчур долго заживешься  в
Раче, то в движении небесных светил произойдет некая пертурбация, так как не
будет налицо твоих вычислений...
     - ...и произойдут землетрясения, наводнения,  потоп,  и  во  всех  этих
катастрофах буду я виноват?
     - Вот именно... И что поэтому свадьбу нельзя надолго откладывать...
     - В таком случае  -  отчего  же  не  завтра  или  не  сегодня  вечером?
Успокойся, Марк, я скажу все, что тебе хочется, хотя мои вычисления вовсе не
так уж необходимы для мирового порядка. Это даст  мне  приятную  возможность
провести месяц в гостях у младшего брата.
     - Вот было бы хорошо!
     - Скажи, однако, Марк, каковы твои дальнейшие  планы:  ты  скоро  после
свадьбы думаешь уехать из Рача?
     - А я и сам не знаю,  -  отвечал  Марк.  -  Мы  этим  вопросом  еще  не
занимались. Я занят только настоящим. Все мое будущее - в моей свадьбе.  Вне
этого для меня ничего не существует.
     - Это мне нравится!  -  вскричал  я.  -  Прошедшего  нет.  Будущего  не
существует. Одно настоящее. Счастливцы эти влюбленные!
     Разговор в таком тоне продолжался до обеда.  После  обеда  мы  закурили
сигары и вышли прогуляться по набережной левого берега Дуная.  Эта  прогулка
еще не могла дать мне представления о городе. Я рассчитывал познакомиться  с
ним впоследствии под руководством Марка и капитана Гаралана.
     Тема нашего разговора была все та же: Мира и Мира. Не помню с чего,  но
только мне вдруг припомнился наш разговор в Париже с лейтенантом полиции. По
рассказам Марка было видно, что его роман все время шел  совсем  гладко.  Но
хотя у  Марка  не  было  теперь  соперника,  все  же  этот  соперник  раньше
существовал в виде отвергнутого Вильгельма Шторица, который сватался за Миру
Родерих. Удивительного, впрочем, ничего не было в том, что женихи  сватались
к такой красавице и с таким большим приданым.
     Разумеется, тут же мне вспомнились и слова, которые  я  услышал,  когда
сходил с габары. Я продолжал думать, что мне они просто почудились. Но  если
даже они и были сказаны, какое же я мог придавать им значение, раз я  и  сам
не знал, кем они были произнесены? Одно время я  склонен  был  приписать  их
странному немцу, севшему  в  Пеште.  Потом  пришлось  от  такого  объяснения
отказаться, потому что тот сошел в  Вуковаре.  Просто  это  была  чья-нибудь
нелепая и злая шутка!
     Не находя нужным рассказывать об этом случае брату, я все же задал  ему
вопрос о Вильгельме Шторице.
     Марк сделал презрительный жест.
     - Да, - сказал он, - мне об этом субъекте рассказывал Гаралан. Кажется,
это сын  известного  ученого  Отто  Шторица,  которого  в  Германии  считали
колдуном за то, что  он  сделал  большие  открытия  в  химии  и  физике.  Он
сватался, но ему было отказано.
     - Скажи, пожалуйста: это было задолго до того, как ты посватался?
     - Месяцев за пять, если не ошибаюсь, - ответил мой брат.
     - Так что между этими двумя фактами нет никакой связи?
     - Ни малейшей.
     - Позволь мне задать вопрос: знала ли мадемуазель Мира,  что  Вильгельм
Шториц является претендентом на ее руку?
     - Не думаю.
     - И с тех пор он не возобновлял своей попытки?
     - Ни разу. Ему тогда же было отказано наотрез.
     - Но почему же? Или у него такая дурная репутация?
     - Вовсе нет. Вильгельм Шториц просто чудак, ведущий очень  таинственный
и уединенный образ жизни.
     - Он живет в Раче?
     - В Раче. У него отдельный дом  на  бульваре  Текели.  Никого  туда  не
пускают. Все его считают чудаком, не больше. Но он немец, а доктор  Родерих,
как настоящий мадьяр, немцев не переносит.
     - Ты с ним когда-нибудь встречался?
     - Случалось. Один раз мы с Гараланом встретили его в музее, а он нас не
видел. Гаралан мне его показал и сказал, что это Шториц.
     - Он теперь в Раче?
     - Не знаю. Его что-то уже недели две или три не видно.
     - Хорошо бы ему совсем отсюда уехать.
     - Бог с ним! Пусть живет где хочет, - сказал Марк.  -  Если  у  него  и
будет когда-нибудь своя фрау Шториц, то это, во всяком случае, будет не Мира
Родерих...
     - ...потому что Мира Родерих  скоро  сделается  мадам  Марк  Видаль,  -
досказал я.
     Мы с Марком дошли до моста, соединяющего венгерский берег с сербским. Я
нарочно затянул прогулку: мне показалось, что за нами в темноте кто-то  идет
и, по-видимому, старается подслушать наш разговор. Я решил это проверить.
     Мы остановились на мосту, любуясь красавцем Дунаем,  в  котором  в  эту
ясную, светлую ночь отражались, точно бесчисленные рыбы с блестящей  чешуей,
мириады ярких небесных светил. Я воспользовался остановкой, чтобы оглянуться
на набережную, с которой мы только что  сошли.  По  набережной  шел  человек
среднего роста и, судя по походке, уже довольно пожилой.
     Впрочем, я скоро от него отвлекся. Вопросы Марка сыпались на  меня  как
град, я в свою очередь тоже много спрашивал его. Заговорили о  Париже.  Марк
собирался поселиться там после свадьбы. Мире тоже хотелось поехать в  Париж.
Я сказал Марку, что выправил для него все нужные бумаги, о которых  он  меня
просил, и привез их с собой,  так  что  из-за  паспортов  не  будет  никакой
задержки. Разговор все время возвращался  к  Мире,  к  этой  светлой  звезде
первой величины. Марк все говорил мне о ней, а я все слушал. Ему  так  давно
хотелось высказаться! Если бы у меня не оказалось благоразумия на двоих, наш
разговор не кончился бы до следующего дня. Мы  пошли  обратно  в  гостиницу.
Подходя к ней, я опять осмотрел набережную. Там не было никого. Тот, кто  за
нами следил, исчез, если только это был кто-нибудь, а не мое воображение.
     В половине одиннадцатого мы с Марком разошлись по своим комнатам. Я лег
и сейчас же начал засыпать.
     Вдруг я вскочил. Что это? Сон? Кошмар?  Наваждение?  Слова,  которые  я
услышал на "Доротее", снова раздались у меня в ушах среди моей  полудремоты.
Слова с угрозой Марку и Мире.


        ^TГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ^U

     На следующий день я нанес официальный визит Родерихам.
     Дом доктора находился на углу набережной  Батьяни  и  бульвара  Текели,
который идет через весь  город  кольцом  под  разными  названиями.  Дом  был
современной архитектуры,  богато,  но  в  строгом  стиле  отделан  внутри  и
меблирован с большим вкусом.
     Ворота  с  небольшой  калиткой  вели  на   внутренний   мощеный   двор,
оканчивавшийся садом из каштанов, вязов, буков и акаций.  Против  ворот,  по
стенам которых вился дикий виноград и другие ползучие  растения,  находились
клумбы. С главным  жилым  домом  службы  соединялись  стеклянным  коридором,
примыкавшим к круглой башне в шестьдесят футов высотой.  В  башне  находился
холл с лестницей, а наверху бельведер. Стекла в коридоре были разноцветные.
     Переднюю часть дома занимал большой стеклянный зал-галерея,  в  которую
выходили многочисленные двери, задрапированные портьерами в старинном стиле.
Эти двери вели в кабинет доктора Родериха, в гостиные и в столовую;  комнаты
выходили окнами на набережную Батьяни и бульвар Текели.
     Расположение комнат первого и второго этажа было совершенно одинаковое.
Над большой гостиной в столовой находились  спальни  супругов  Родерих;  над
второй гостиной - комната капитана Гаралана; над кабинетом доктора - спальня
Миры. Я по рассказам Марка уже был знаком с этим  расположением  комнат,  до
такой степени подробно описал он  мне  вчера  вечером  дом  родителей  своей
невесты. Я знал, на каком месте любит сидеть Мира в столовой и  в  гостиной,
знал ее любимую скамеечку в саду,  под  большим  каштаном.  Имел  понятие  о
бельведере над холлом, откуда можно было любоваться видом на город и Дунай.
     Мы явились к Родерихам на  исходе  первого  часа  и  были  встречены  в
зале-галерее. Посреди галереи находилась огромная жардиньерка  резной  меди,
наполненная весенними цветами. В углах стояли тропические растения:  пальмы,
араукарии, драцены. По стенам галереи были развешаны  картины  венгерской  и
голландской школы.
     На мольберте я увидел портрет мадемуазель  Миры  и  пришел  от  него  в
восторг. Он был вполне достоин того имени, которое было под ним подписано.
     Доктору Родериху было уже около пятидесяти лет, но он  казался  гораздо
моложе. Он был  высок  ростом,  держался  прямо;  в  густых  волосах  слегка
пробивалась седина; цвет лица  его  был  свежий,  здоровый:  доктор  Родерих
никогда ничем не хворал. По манерам, по  наружности,  по  всему  внутреннему
складу  это  был  заядлый  мадьяр  -  гордый,  но  добрый,  вспыльчивый,  но
сердечный. Уже в том,  как  он  мне  пожал  руку,  я  почувствовал  хорошего
человека.
     Сорокапятилетняя  мадам  Родерих   сохранила   следы   былой   красоты:
правильные черты, темно-голубые глаза, пышные волосы, едва начавшие  седеть,
красивый рот с отличными зубами и стройную фигуру.
     Марк описывал мне ее очень верно. Это был тип счастливой жены и матери,
украшенной всеми добродетелями и горячо любимой мужем и детьми. И  сама  она
любила их горячей, преданной и в то же время разумной любовью.
     Мадам Родерих отнеслась ко мне очень дружелюбно. Она сказала, что  рада
познакомиться с братом Марка Видаля и просит его считать ее дом своим.
     Что сказать о  Мире  Родерих?  Она  подошла  ко  мне,  сияя  улыбкой  и
раскрывая свои объятия. Я сразу почувствовал,  что  в  ее  лице  нашел  себе
добрую  сестру.  Мы  без  всяких  церемоний   братски   обнялись   и   нежно
расцеловались. Мне кажется, у Марка шевельнулась даже при этом ревность.
     - А я-то, я! - вздохнул он. - Я еще и права на это не имею!
     - Потому что мы с вами не  брат  с  сестрой,  -  шутливо  пояснила  моя
будущая невестка.
     Мадемуазель Мира оказалась точно такой, какой мне ее  описывал  Марк  и
какой я видел ее  на  портрете  -  прелестной  молодой  девушкой  с  изящной
белокурой головкой, веселой и милой,  с  умными  темно-голубыми  глазами,  с
ярким  южным  цветом  лица  и  коралловыми  губами,  за  которыми   сверкали
ослепительные белые зубки. Роста она была немного выше  среднего,  фигура  у
нее была стройная,  походка  -  грациозная.  Она  нисколько  не  жеманилась,
держала себя просто, но с замечательным достоинством.
     Как  и  мать,  мадемуазель  Мира  была  в  мадьярском  костюме,   очень
живописном и очень ей шедшем.
     Тут же находился и капитан Гаралан в красивом офицерском мундире. Лицом
капитан был очень похож на сестру. Он дружески,  по-родственному  пожал  мне
руку. Больше мне знакомиться было не с кем. Вся семья была налицо.
     Разговор перескакивал с одного предмета на другой. Я описывал  плавание
на "Доротее", рассказывал о своих  занятиях  во  Франции.  Меня  спрашивали,
долго ли я могу погостить, понравился ли мне Рач, не собираюсь ли я проехать
по Дунаю до Железных Ворот и так далее.
     - Как мы рады вас видеть,  мсье  Видаль,  -  говорила  Мира,  грациозно
складывая свои прелестные ручки. - Если б вы только знали! Вы уж очень долго
ехали. Мы начали даже беспокоиться, не случилось ли чего с вами. Успокоились
только тогда, когда получили от вас письмо из Пешта.
     - Это моя вина, мадемуазель Мира, - сказал я. - Можно было бы  приехать
гораздо раньше, если бы я из  Вены  выехал  на  почтовых.  Но  мне  хотелось
познакомиться с Дунаем. Быть в Венгрии и не проехать по Дунаю -  я  полагаю,
это все равно что побывать в Риме и не повидать папу.
     - Действительно, Дунай от Пресбурга до Белграда - наша венгерская река,
- заметил доктор Родерих.
     - И ради него мы вас, так уж  и  быть,  прощаем,  -  согласилась  мадам
Родерих. - В конце концов, вы здесь, с  нами,  мсье  Видаль,  и  нет  больше
никакой задержки для счастья наших молодых.
     Мадам Родерих ласково поглядела при этом на Миру  и  Марка.  А  молодые
люди, выражаясь вульгарно, пожирали друг друга глазами. Меня глубоко трогало
это простое, бесхитростное семейное счастье.
     Я остался у Родерихов на весь день. Доктор уехал к пациентам, зато  все
остальные были дома. Мне показали все комнаты.  Там  было  много  изящных  и
ценных вещей - бронзы, серебра, посуды и безделушек.
     - Нужно мсье Видалю и башню показать, пусть  он  познакомится  с  нашей
башней, - предложила Мира.
     - Ну еще бы, мадемуазель Мира! - засмеялся я.  -  Марк  мне  так  много
писал про эту башню, что я, сказать по правде, только ради нее и  приехал  в
Рач.
     - Только уж вы идите туда одни, без меня, - сказала  мадам  Родерих.  -
Для меня это слишком высоко.
     - О мама! Ведь всего сто шестьдесят ступенек!
     - Для тебя это ничего не значит, а для матушки много, - сказал  капитан
Гаралан. - Ничего, мама, оставайся, мы придем к тебе в сад. Жди нас там.
     - Ну, в путь - к небесам! - вскричала Мира. Она помчалась впереди всех,
и мы едва за ней поспевали. В две минуты мы поднялись на бельведер  и  вышли
оттуда на балкон, с которого перед нами открылся чудный вид.
     На запад от нас расстилался город с пригородами; над городом возвышался
Волькангский  холм,  увенчанный  старинным  замком,  на  котором  развевался
венгерский флаг. На юге  протекал  извилистый  Дунай,  по  которому  сновали
бесчисленные лодки, а вдали синели горы Сербии. К северу раскинулась пушта -
с полями, лугами, огородами, дачами и рощицами.  Подальше  были  там  и  сям
разбросаны крестьянские хутора с остроконечными голубятнями.
     Я был в восторге от этой великолепной панорамы.
     Мадемуазель Мира давала пояснения тому, что я видел.
     - Вот это, - гов